Сталин: тайны власти. - Юрий Жуков

До предела запутанной оказалась ситуация, сложившаяся в другом северо-западном регионе Китая, в Синьцзяне, затерянном в глубинах Центральной Азии, но крайне важном стратегически в силу своего географического положения — на стыке СССР, Китая, Монголии и Индии. Именно потому Москва ни в коем случае не желала лишиться тех политических и экономических преимуществ, которыми она располагала там еще с 1934 г.

Сразу же после начала японской агрессии против Китая Советский Союз делал все возможное для оказания помощи своему великому, но слабому соседу. Два соглашения о предоставлении национальному правительству займов на общую сумму 100 млн. долларов обеспечили поставки советского оружия, боеприпасов, бензина, запасных частей к военной технике. Для их транспортировки были использованы основные коммуникации, проходившие через Синьцзян, — только что проложенная автодорога и открытая тогда же авиалиния (ее обслуживала совместная советско-китайская компания ХАМИАГА[18]) Алма-Ата — Хами. Летом 1938 г. они внезапно оказались под угрозой — на юге провинции под лозунгами ислама и национальной автономии вспыхнуло восстание. Советское руководство не исключало, что за ним, скорее всего, стояли японцы, именно в те дни развязавшие конфликт в районе озера Хасан и намеревавшиеся захватить МНР, создав для этого как своеобразный трамплин марионеточное «монгольское государство» Мынцзян. Но не могли исключить в Кремле и другого — активизации в регионе Великобритании, которая полагала Тибет сферой своих интересов и могла легко пойти, воспользовавшись «смутой» в Китае, на закрепление своего присутствия в Центральной Азии.

В сентябре 1938 г. советские пограничные войска при поддержке регулярных частей Красной Армии вошли на территорию Синьцзяна и помогли его губернатору к 15 октября восстановить порядок. В ходе боев были полностью разгромлены силы повстанцев — 36-я дунганская и 6-я уйгурская дивизии[19]. Таким образом, была обеспечена возможность продолжения регулярных поставок вооружения национальной китайской армии.

Принципиально меняться положение в Синьцзяне стало весной 1943 г. Советское руководство в преддверии уже близкого окончания Второй мировой войны попыталось сохранить там свое политическое присутствие, обеспечить безопасность данного участка границы, прикрыть от маловероятной, но все же угрозы для советской Средней Азии. 4 мая ПБ отказалось от прежней ориентации в этом регионе и сделало ставку на национальный фактор, решило использовать давнее стремление к автономии народов, населявших провинцию и составлявших в ней абсолютное большинство, — уйгуров, казахов, дунган, ко всему прочему мусульман. Поручило Маленкову сделать все необходимое, дабы «оказать поддержку некитайскому населению Синьцзяна», помочь ему создать автономию с дружественным СССР органом власти — Национально-политическим советом.

Опорной базой возобновившегося сепаратистского движения стали три северных округа провинции — Илийский, Торбагатайский и Алтайский, прилегавших к границе СССР. По мере расширения зоны восстания Советский Союз усиливал свою негласную поддержку и прямую помощь, однако национальное правительство Китая сумело к тому времени собрать силы и бросило их на подавление движения. И все же Москва не изменила своей линии. 22 июня 1945 г. ПБ приняло еще одно постановление о поддержке повстанцев, оборонявших провинцию от подошедших чанкайшистских сил, «оружием и людьми», а организацию такой помощи на этот раз возложило на Н.А. Булганина, заместителя наркома обороны СССР.

Советско-китайский договор от 14 августа предусматривал соблюдение Кремлем полного нейтралитета в продолжавшемся в Синьцзяне междоусобном конфликте, который национальное правительство рассматривало как внутреннее дело самого Китая. И вот теперь узкому руководству предстояло решить, как же поступать дальше: отступить, бросив на произвол судьбы возникшую не без его участия Восточно-Туркестанскую республику, или все же поддержать ее, несмотря ни на что. 15 сентября ПБ выбрало третий путь, срединный. Он предусматривал необходимость каким-нибудь способом примирить враждующие стороны для сохранения прежнего влияния Москвы в регионе, взять на себя роль арбитра, добившись для Синьцзяна статуса автономии при своем негласном фактическом протекторате. Именно на таком соглашении, в конце концов, и удалось настоять, но чуть позже—в январе 1946 г.

Наиболее трудной, практически неразрешимой оказалась проблема, порожденная стремлением Советского Союза установить свой контроль над Босфором и Дарданеллами. В Потсдаме уже была зафиксирована весьма благоприятная для Москвы констатация: «Конвенция о проливах, заключенная в Монтре, должна быть пересмотрена как не отвечающая условиям настоящего времени». Однако тут же сделанная оговорка превращала «единодушное мнение» глав великих держав в капкан для одной из них, СССР: «Данный вопрос будет темой непосредственных переговоров между каждым из трех правительств и турецким правительством»[20]. Тем самым общее давление на Анкару категорически исключалось, а Москве предлагали понапрасну тратить время, ведь Турция, исходя из желания США и Великобритании установить свободу мореплавания в Проливах для всех, могла еще десять лет уклоняться от пересмотра конвенции, срок действия которой истекал только в 1956 г.

В марте 1945 г., до появления обнадеживающего пункта потсдамского протокола, Молотов пошел на отчаянный шаг. Он заявил, что советская сторона в одностороннем порядке не продлит договор СССР с Турцией о дружбе и нейтралитете, заключенный на 20 лет в декабре 1925 г., иносказательно пригрозив любыми, самыми жесткими, не исключая силовых, мерами. Видимо, и сам нарком, и все узкое руководство, включая Сталина, полагали, что это вынудит Анкару уступить, но ошиблись. И данная, и все последующие акции чисто дипломатического характера, к тому же односторонние, исходившие не согласованно от трех великих держав, а лишь от Советского Союза, оказались безрезультатными. На турецкое правительство не подействовала даже сама денонсация договора, о чем НКИД объявил в середине сентября.

Исчерпав все возможные средства давления, узкому руководству пришлось ограничиться заведомо ничего не дающими методами пропагандистского характера. В советской печати было организовано иллюзорное наступление на Турцию от имени видных грузинских и армянских ученых и общественных деятелей, уговаривавших скорее самих себя, нежели других, в том, что передача под юрисдикцию Анкары принадлежавших Российской империи Карсской области и частей Батумской области и Эриванской губернии была незаконной. Таким своеобразным образом дезавуировали договоры, подписанные с Турцией РСФСР — 16 марта 1921 г., и закавказскими советскими республиками — 13 октября 1921 г., закрепившие утрату этих территорий. В печати упорно настаивалось: они якобы остаются неотъемлемыми частями Грузии и Армении[21].

Как и следовало ожидать, Турция никак не реагировала на подобного рода историко-правовые изыскания.

Наконец, наиболее острой, самой опасной по своим возможным последствиям оказалась ситуация, сложившаяся в Северном Иране. Согласно советско-английско-иранскому договору от 29 января 1942 г., части Красной Армии, введенные в Иран, равно как британские, а также высадившиеся там позже американские, следовало вывести «не позднее шести месяцев» после разгрома Германии, то есть, как показал ход событий, к 9 ноября 1945 г. Но вскоре выяснилось, что такая дата слишком неудобна для СССР, не позволяет успеть сделать все намеченное Кремлем как для обеспечения безопасности Закавказья, так и для получения концессии на более чем сомнительные месторождения нефти в Северном Иране. Только потому узкое руководство и попыталось повторить то, что с некоторым успехом уже опробовало в Синьцзяне, — использовать в своих интересах застарелый антагонизм между шахским правительством и народами, населяющими регион.

6 июля 1945 г. ПБ решило «организационно усилить» «сепаратистские движения» в Южном Азербайджане, Северном Курдистане, Гиляне, Мазендаране, Хорасане. Ответственность за проведение такого рода работы была возложена на первого секретаря ЦК КП(б) Азербайджана Багирова, учитывая его врожденное понимание специфики Востока, знания и опыт. Поэтому-то Молотов вскоре в Потсдаме столь легко, с готовностью пошел даже на уточнение, конкретизацию этапов эвакуации, когда его коллеги Идеи и Бирнс напомнили ему о приближении крайнего срока вывода иностранных войск из Ирана. Молотов был уверен, что за четыре месяца секретная операция будет успешно проведена. И в который раз он просчитался, не смог, как и остальные члены узкого руководства, учесть всю сложность задуманного, силу противодействия серьезных и сильных противников — Вашингтона и Лондона. Всего того, что и вынудило ПБ уже 8 октября вернуться к рассмотрению проблемы, заставило значительно сузить прежнюю цель и ограничиться поддержкой сепаратизма только в Южном Азербайджане и Северном Курдистане.