Сталин: тайны власти. - Юрий Жуков

Получив необычную информацию из Москвы и, скорее всего, связав ее с пророчеством Генри Кессиди, сделанном почти год назад, Трумэн поспешил проверить столь важные сведения и установить, каково же на самом деле состояние здоровья Сталина, следует ли учитывать его как новый фактор при проведении внешней политики. 14 октября президент США счел не просто необходимым, а неотложным направить главе СССР личное послание, якобы настолько важное — речь в нем шла о созыве мирной конференции, — что вручить его посол Аверелл Гарриман должен был незамедлительно и непременно из рук в руки.

После непродолжительных проволочек встреча состоялась. Более того, чтобы рассеять все сомнения у тех, у кого они появились, ТАСС тотчас распространил довольно пространное и неуклюжее заявление: «В иностранной печати появились разноречивые сообщения о том, что президент США г. Трумэн направил председателю Совета Народных Комиссаров СССР И.В. Сталину свое послание. Как стало известно из авторитетных источников, послание, направленное президентом Трумэном 14 октября, было вручено 24 октября И.В. Сталину послом Соединенных Штатов А. Гарриманом, имевшим специальное поручение посетить И.В. Сталина и представить комментарии к посланию президента. Г-н Гарриман посетил И.В. Сталина в районе Сочи, где он проводит отпуск, и имел с ним две беседы. 26 октября г-н Гарриман возвратился в Москву»[12].

Так вроде бы удалось свести концы с концами. Правда, не было объяснено лишь одно: почему при наличии телефонной связи и авиасообщения по линии Москва—Сочи путь на Черноморское побережье Кавказа отнял у Гарримана целых десять дней. Можно предположить — те самые десять дней, которые и оказались критическими для больного Сталина, когда появление у него свидетеля американца было совершенно нежелательным.

Но ни поездка посла США в Сочи, ни заявление ТАСС не развеяли возникших сомнений, не остановили упорно циркулирующие в западной прессе всевозможные домыслы и слухи о здоровье Сталина, которые исходили, главным образом, от московских иностранных корреспондентов. Поэтому узкому руководству пришлось с недопустимым запозданием, 28 ноября, пойти на крайние меры — предотвратить дальнейшую утечку информации, ввести особую цензуру, возложенную на отдел печати НКИД. Запретить передачу за рубеж: «а) материалов, в которых разглашаются военные, экономические и другие государственные тайны СССР; б) сообщений иностранных корреспондентов, содержащих выпады против Советского Союза и измышления в отношении его государственных деятелей(выделено мною. — Ю. Ж.); в) информации, дающей извращенное освещение советской политики и жизни Советского Союза; г) всех других материалов, которые могут нанести ущерб государственным интересам СССР»[13]. Тем же решением на должность заведующего отделом печати, пустовавшую с 27 марта, после утверждения занимавшего ее А.А. Петрова послом в Китае, назначили К.Е. Зинченко.

Заодно, несколькими днями ранее — 14 ноября, узкое руководство попыталось отыграться за собственную ошибку с заявлением о поездке Гарримана к Сталину на исполнителе, ТАСС, обнаружив «совершенно неудовлетворительное положение» в самом Телеграфном агентстве. Солидной по составу комиссии, включавшей вездесущего Маленкова, начальника УПиА Александрова, незадолго перед тем отозванного из Вены в Наркоминдел Деканозова и заместителя начальника Главного разведывательного управления НКГБ Федотова, было поручено «провести проверку ТАСС и представить Политбюро свои предложения о серьезном укреплении руководства» этого учреждения[14]. Однако вскоре другие, более неотложные заботы заставили забыть о задуманном, и весьма опасное по замыслу решение так и не отразилось на судьбе генерального директора Н.Г. Пальгунова и других руководителях ТАСС.

Неудачи, которые начали преследовать Советский Союз, на том не кончились. Удостоверившись, что в самом скором времени Сталин сможет вернуться к исполнению своих обязанностей, лидеры трех ведущих западных стран: США — Гарри Трумэн, Великобритании — Клемент Эттли, Канады — Маккензи Кинг — 15 ноября, явно дразня председателя СНК СССР, провоцируя и подталкивая его на ложные шаги, встретившись в Лондоне, снова заявили, что «способ производства атомной бомбы должен быть сохранен в секрете» ото всех, в том числе и от Советского Союза. Вместе с тем они объявили о стремлении создать в рамках ООН специальную комиссию с «целью полностью устранить возможность использования атомной энергии как оружия уничтожения»[15], иными словами, сделать все от них и мирового сообщества зависящее, лишь бы не позволить СССР войти в новый, отныне самый престижный и привилегированный клуб ядерных держав.

В еще более сложное положение поставила узкое руководство необходимость определиться со своим внешнеполитическим курсом, принять окончательное решение: выполнять ли взятые страной обязательства по международным соглашениям или нарочито пренебречь ими, что в равной степени было не так-то просто сделать при сложившихся обстоятельствах. Причем заниматься приходилось теми проблемами, от которых напрямую зависело обеспечение национальной безопасности, проблемами тех регионов мира, которые являлись стратегическими, протянувшись цепочкой вдоль всей южной границы, от Одессы до Владивостока: Черноморских проливов, Южного Азербайджана, Синьцзяна, Монголии, Маньчжурии. И делать это предстояло в то время, когда фактически провалилась первая сессия совета министров иностранных дел (СМИД) пяти великих держав, проходившая в Лондоне с 11 сентября по 2 октября, обсуждение проектов мирных договоров с Финляндией и Италией, другими союзниками Германии в войне выявило больше расхождений в позициях, нежели их сближение.

Самым легким из всех внешнеполитических оказался монгольский вопрос. Согласно подписанному в Москве 14 августа советско-китайскому договору, признание Нанкином независимости Монгольской Народной Республики (МНР) должно было последовать лишь после выражения воли населения этой страны (с точки зрения только Кремля) или китайской провинции (как все еще продолжали официально считать Китай США, Великобритания и Франция) к государственной независимости в результате плебисцита. Провести же последний 20 октября 1945 г. ни для Москвы, ни для Улан-Батора не составило никакого труда. Разумеется, в плебисците приняло участие 98,4 процента граждан МНР, а за обретение государственной независимости, в чем можно было и не сомневаться, высказалось 100 процентов проголосовавших. Условия были соблюдены, и после того, как президиум малого хурала МНР 12 ноября утвердил протокол центральной избирательной комиссии[16], Нанкину пришлось официально признать отпадение от Китая огромной провинции.

Несколько сложнее, но лишь поначалу, выглядела маньчжурская проблема. В соответствии со все тем же советско-китайским договором эвакуация частей Красной Армии из этой провинции предусматривалась не позже, чем через три месяца после победы над Японией, то есть к 3 декабря 1945 г. Подобный срок, как показали дальнейшие события, оказался недостаточным для Кремля, намеревавшегося обеспечить там коммунистам Мао Цзэдуна полный контроль над регионом, создать, таким образом, дружеский, хотя и лишь автономный, режим в Маньчжурии, обезопасив тем весь дальневосточный участок советской границы, заодно гарантировав безопасность КВЖД, ЮМЖД и военно-морской и военно-воздушной баз в Порт-Артуре и Дальнем.

Несмотря на прямую помощь оружием и косвенное политическое содействие СССР, коммунистические 8-я и 4-я новая армии за оказавшееся в их распоряжении время так и не смогли перебазироваться в Маньчжурию, даже в ноябре все еще находились лишь на подходах к ней, вели тяжелые бои с правительственными войсками в провинциях Суйюень, Жэхэ, Хэбэй. Но именно такое положение помешало и гоминьдановцам установить собственную администрацию на огромных просторах северо-востока. Чан Кайши, твердо рассчитывавший на американское военное присутствие и помощь в Шаньдуне и на юге Хэбэя, пока отказывался признавать факт возобновившейся гражданской войны. Как и Мао, просто выгадывал время, вел переговоры с коммунистами о созыве примирительного и объединительного по задачам Политического консультативного совета. Он надеялся рано или поздно возобладать над коммунистами и потому в середине ноября сам обратился к маршалу Малиновскому, командовавшему частями Советской Армии в Маньчжурии, с просьбой отсрочить вывод войск на неопределенное время[17].

До предела запутанной оказалась ситуация, сложившаяся в другом северо-западном регионе Китая, в Синьцзяне, затерянном в глубинах Центральной Азии, но крайне важном стратегически в силу своего географического положения — на стыке СССР, Китая, Монголии и Индии. Именно потому Москва ни в коем случае не желала лишиться тех политических и экономических преимуществ, которыми она располагала там еще с 1934 г.