Мозес - Константин Маркович Поповский

– Просто была, – повторил доктор.

– Именно так, господин доктор. Просто была. Разумеется, уже одним этим она предлагала мне некоторую альтернативу. Можно было, как вы понимаете, войти в нее, но, с другой стороны, ничего не мешало мне пройти мимо… Надеюсь, вы понимаете?

– И вы?

– Послушайте, – сказал господин Цирих, слегка ожившим голосом. – Ну, посудите сами, господин доктор. Раз дверь существует, в нее надо войти. Это аксиома… Хотя, думаю, что на свете найдется много людей, которые придерживаются противоположной точки зрения, но я уверен, что, в конце концов, таков непреложный закон всех дверей.

– Но почему же тогда войти, а не выйти? – спросил доктор. – Разве мы знаем – вход это или выход?

– Не знаю, – ответил господин Цирих, разводя руками. – Не знаю. Может быть, потому, что прежде чем выйти, следует сначала все же войти.

– К тому же, – продолжал доктор Аппель, демонстрируя свое знакомство с логикой, – наверное, есть двери, предназначенные не для нас и, следовательно, всегда существует риск войти не туда.

– Возможно, – согласился господин Цирих. – Очень может быть, что дело обстоит именно так. Но с другой стороны, как мы, по-вашему, узнаем об этом, если не станем входить никуда?.. К тому же, лучше войти не туда, чем не войти никуда вообще.

Это было резонно, и господин доктор был вынужден согласиться. Впрочем, без особого энтузиазма.

– Давайте-ка все-таки лучше вернемся к вашим голосам, – сказал он, поднявшись со стула, чтобы слегка размять затекшую спину. – Что же они вам все-таки пели, герр профессор?

– Не знаю, как это называют, – ответил господин Цирих, – но, что бы они там ни пели, я все это запомнил наизусть.

– Ничего лучше, пожалуй, нельзя было бы себе и представить. Замечательно, господин профессор, нет, просто великолепно. Непонятно только, как вам это удалось, даже если принять во внимание вашу блестящую память, о которой ходили легенды. Разве вы не говорили, что в этом пении, похоже, не было ни слов, ни мелодии?

Кажется, на лице господина доктора появился, наконец, неподдельный интерес.

– Там было кое-что другое, – сказал господин Цирих.

– Я надеюсь, – доктор Аппель тщательно подыскивал слова, – я надеюсь, что вы не откажитесь, так сказать, озвучить это «другое», герр профессор?

Наверное, слово «озвучить» было тут не вполне уместно, потому что господин Цирих слегка поморщился и вздохнул.

– У меня не слишком хороший слух, – сказал он, постукивая указательным пальцем по правому уху.

В ответ доктор Аппель пообещал, что ни в коем случае не будет в претензии.

– С другой стороны, конечно, дело здесь совсем не в слухе, – задумчиво продолжал господин Цирих, так, словно он был не до конца в этом уверен.

Доктор Аппель охотно с этим согласился.

– Боюсь, все же, что это не доставит вам никакого удовольствия.

И опять доктор Аппель поспешно заверил его, что дело идет вовсе не об удовольствии.

Выслушав это, господин Цирих посмотрел на доктора и сказал:

– В последнее время мне часто приходится испытывать странное чувство, которое заключается в том, что тебе совершенно невозможно угадать, что же случиться в следующую минуту твоей жизни и поэтому можно ожидать чего угодно, включая даже самое невозможное. Вам это знакомо, герр доктор?

– Да, – сказал доктор Аппель, думая, что, пожалуй, такое с ним случалось.

– Иногда это происходит даже тогда, когда ты просто выходишь на улицу, – продолжал господин Цирих. – Или когда готовишься ко сну. Или, наоборот, когда просыпаешься утром и открываешь глаза… Что-то ждет тебя, но что? Что?

– Такое случается, – повторил доктор Аппель.

– Как же странно все устроено, – негромко продолжал господин Цирих, поднявшись на ноги и выходя на середину палаты. – Не годится петь это лежа, – пояснил он, одергивая пижаму. Затем аккуратно застегнул две пуговицы на вороте и замолчал, немного опустив голову и закрыв глаза.

– Что-нибудь не так? – негромко спросил доктор, когда пауза, по его мнению, довольно затянулась.

Вместо ответа господин Цирих неожиданно выкинул в стороны руки и издал протяжный вой – печальный и, как показалось поначалу доктору, довольно однообразный. Сильные звуки заполнили палату.

Немедленно после этого дверь в палату отворилась и в дверном проеме возникло лицо санитара. За ним маячило лицо медсестры. Господин Аппель сделал рукой знак, означавший, что все в порядке.

– Продолжайте, продолжайте, господин профессор.

Но господин Цирих, впрочем, и не думал останавливаться. Закрыв глаза, размахивая руками, он выл, надувая щеки и выставив вперед челюсть, заставив доктора даже слегка отойти в сторону в опасении, что поющий ненароком заденет его.

Впрочем, это не помогло. Протяжный вой, то затихающий, то вновь набирающий силу, накрыл доктора с головой. Пожалуй, можно было подумать, что певец пытается подражать полицейской сирене, и при этом не без некоторого успеха.

Перед внутренним взором доктора, впрочем, возникла совсем иная картина: залитая лунным сиянием снежная равнина, траурный частокол подступившего леса, пепельное небо и падающий откуда-то сверху вой, звуки которого, казалось, дробились и застывали в морозном воздухе ледяными фигурами, превращаясь в буквы и слова, из которых, словно из льдинок, складывался текст 7-го параграфа второго тома «Собрания теологических глав», критикующих позицию Дунса Скота в отношении Божественного всемогущества…

Отогнав от себя это видение, господин доктор обнаружил, что палату заполнил какой-то курлыкающий звук – нечто вроде «куинг, куинг, куинг», – перемежающийся с легким пощелкиванием и безыскусным шипением (так, как будто быстро-быстро повторялись, чередуясь, буквы «ж» и «с»). Затем в горле у господина Цириха что-то булькнуло, подбородок его задрался вверх и, по-прежнему не открывая глаз, он издал великолепное «пи-у-у, пи-у-у», которое было подобно острому, словно бритва, ножу, просвистевшему над головой доктора. Звук ударился о стену и быстро сменился умопомрачительной трелью, заплясавшей по палате, словно сумасшедший заяц. (Судя по изогнувшейся правой брови господина Аппеля, можно было предположить, что он был близок к мысли, что подобные звуки ни при каких обстоятельствах извлечь из человеческой груди невозможно.)

Конечно же, это было, ни в коем случае, не пение, но все же нечто, имеющее некий тайный смысл, завораживающий тебя какой-то архаической гармонией, подобно сложенному из огромных, едва обработанных камней, величественному строению, чье назначение оставалось загадкой, хотя само оно и манило, и тревожило воображение.

Перед взором господина Аппеля вновь возник черный лес и мерцающая равнина, после чего он неожиданно для себя вспомнил, что параграф семь «Собрания теологических глав» заканчивается словами: «…что и требует от нас навсегда отказаться от точки зрения, смешивающей Божественную волю с произволом».

– Бзя-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а, – пел между тем певец, кажется, с удовольствием демонстрируя все новые и новые возможности своего искусства.

Щелканье, шипенье, куинг, куинг, куинг, – каменные глыбы громоздились над головой доктора Аппеля все выше и выше, они складывались в стены и башни, плели путаные лабиринты и глубокие подземелья, превращая пустое пространство в переходы, лестницы и висячие мосты –

щелкание, шипение, устремленная к звездам трель и, наконец, рыдающий клекот, видимо, требующий от