Одиночество в Сети - Януш Вишневский

Половина этого текста появилась там. В «Кафе де Флор». А вторая совсем недалеко оттуда. В другом, еще более культовом парижском кафе «Де Дё Маго». Не понимаю, что интеллектуалы нашли в этом кафе. Кофе там ужасный. У горячего шоколада вкус, точно у жура в баре в Плоцке. Как жур это неплохо, но как шоколад чудовищно. Единственно красивый интерьер, и вино действует. Но вот уже несколько дней вино на меня действует везде. Там я написала еще несколько строчек этого текста, который сейчас» переписываю в комнатке за стойкой портье нашей гостиницы в Париже. Скоро пробьет полночь. Портье развлекает Алицию и Асю, а мне разрешил погостить на диске своего компьютера. Я в связи с этим немножко распущенная и все думаю, заметил ли он, что сегодня у Аси нет трусиков под облегающим платьем. Она сама мне показала, что нету. Однако я чувствую, что мы в безопасности, потому что никто, кроме тебя, этого не прочтет. Я отошлю этот текст и сотру его. В основном потому что хочу быть распущенной и развратной только для тебя.

Я по тебе скучаю.

Я чувствую себя, как бы это выразиться, «легквоспламеняющейся». Сегодня в этом музее эротики я заметила одну характерную закономерность. Там было множество картин и скульптур, изображающих ведьм. Что было странно и характерно для этого музея. Обязательно сходи туда, когда в следующий приезд в Париж у тебя будут полтора свободных часа. Итак, я обнаружила там множество нагих ведьм. Они как раз были «легковоспламеняющиеся». Например, когда их живьем сжигали на кострах. И хотя это происходило давно, мне казалось, что ведьмы эти были просто женщины, которых безвинно карали. Карали мужчины, которые не могли простить собственным женам измен и потому приговаривали женщин, с которыми зачастую изменяли своим женам, к сожжению на костре, объявив их ведьмами. Знаешь, что я обнаружила на этих картинах и на этих скульптурах? Ведьмы на костре улыбались.

Опасные, осужденные женщины, которых часто сперва побивали камнями, а потом сжигали, радостно смеялись, горя на костре…

И теперь мне стало грустно, потому что я подумала об этих ведьмах в контексте. Если бы ты мог в Интернете слышать мой голос, то услышал бы сейчас стихотворение, под впечатлением которого я нахожусь уже несколько недель. Я прочла его в Варшаве, уже точно не помню где. Оно мне вспомнилось, когда я смотрела на улыбающихся ведьм в музее неподалеку от площади Пигаль:

Боже, мы Тебе снимся вместеНа краях тарелок, когда я разливаю суп,И на краешке супружеского остывшего ложа,В углубленьях морщинок около глаз.Мы упорно Тебе снимся вместе.И Ты соединяешь нам руки,Так что мы не можем убежать друг от друга.А если нет,То не введи нас во искушение.Пусть оплачут меняВоскресные домашние макароны.Дай заснутьИ избави нас —Каждого по отдельности.Аминь.

Написала его, наверно, какая-нибудь современная ведьма. Не могу вспомнить ее фамилии. Но восхищаюсь ей, даже безымянной. Это стихотворение трогает меня, вызывает грусть. Я знаю, что на тебя оно тоже подействует так же. Не понимаю, почему я запомнила его. И вообще я не считаю, что десять заповедей – наилучшие проводники по жизни. Я сообщу тебе, когда ты уже будешь здесь, свою 11 заповедь.

P. S. Ты думаешь, что процесс ожидания удлиняет само ожидание. А я не думаю. Я в этом уверена.

Прилетай же наконец.

@8

Было уже почти три, когда он наконец пришел к себе в номер. А в девять утра его самолет вылетал в Нью-Йорк.

«Будем надеяться, что хотя бы один пилот этого самолета выпил сегодня ночью меньше, чем я», – подумал он, чистя зубы в ванной комнате. В отличие от большинства людей он любил становиться под душ с почищенными зубами.

Под душем он думал о ней. Какой вкус у ее кожи? Как будет звучать его имя в ее устах? Какие первые слова они скажут друг другу, когда увидятся в аэропорту? Как ему следует обнять ее? И внезапно ему почудилось, что сквозь шум льющейся воды пробивается звонок телефона. Он переключил душ на кран. Да, действительно звонил телефон. Он раздвинул стеклянные дверцы душевой кабины и, не вытираясь, побежал в спальню, где стоял телефон.

Кристиана, секретарша их института, звонила из Мюнхена.

– Якуб, где ты шляешься по ночам? Я уже два часа звоню тебе! Можешь записать то, что я тебе скажу? О'кей. Слушай внимательно. Сегодня ты в Нью-Йорк не летишь. А летишь ты в Филадельфию. Там возьмешь такси до Принстона. Это всего сорок пять минут, если не будет пробок. Тот профессор молекулярной биологии ждет тебя в Принстоне. Электронный билет на рейс до Филадельфии будет ждать тебя на стойке регистрации пассажиров. Номер билета я отправила по факсу портье твоей гостиницы. Твой самолет до Филадельфии вылетает в одиннадцать утра по вашему времени. Все рейсы я заказала, как ты и любишь, в «Дельте». Надеюсь, ты рад? Ты сможешь поспать на два часа дольше. В Принстоне установишь им программу. Помни, только демо. Никакой полной версии. Так, как записано в контракте. От демо у них потекут слюнки, и они купят у нас полную версию. Да, и установишь только в компьютерах клиники. Объясни им вежливо, как ты умеешь. У них должно возникнуть чувство, что она им позарез нужна. Я заказала для тебя в Принстоне номер в «Хайте». Номер заказа также найдешь в факсе. И вот что, Якуб, ты и думать не смей о том, чтобы бросить меня в Мюнхене, а самому перебраться в Принстон. Я-то знаю: у тебя в голове бродят мысли о переезде в Штаты, но, пожалуйста, не делай этого. Умоляю, не бросай меня одну с этими жуткими немцами!

Якуб улыбнулся. И хоть это была шутка, он знал, что в ней есть доля истины. Кристиана была абсолютно нетипичная немка. Спонтанная, разбросанная, неорганизованная, впечатлительная, пылкая, открыто выражающая свои чувства. Она частенько посмеивалась над ним, говоря, что учится у него немецкой педантичности, а он ей говорил, что она по-славянски «расхлябанная» и время у нее протекает сквозь пальцы. Да, он был ее лучшим другом. Он радовал ее в феврале блюдечком клубники, цветами на 8 марта, хотя в Германии никто не отмечал Женский день, мейлом в день ее рождения, но более всего перетаскиванием тяжелых коробок с бумагой для принтеров и ксероксов. Он, профессор, носил секретарше коробки с бумагой. Некоторых его ученых коллег раздражало столь демонстративное «нарушение структуры иерархии». «Ну, конечно. Он – поляк. Им вечно нужно что-то ломать, нарушать всяческие правила», – должно быть, думали они. Кристиана только в самом начале чувствовала себя неловко. А потом дни, когда привозили бумагу, стали для нее в радость. Ей безумно нравилось демонстрировать «этим немцам, как должно относиться к женщине». А он? Он вовсе не был адептом нарушения всех и всяческих правил, просто он иначе не мог.

Однако он следил за тем, чтобы в своих отношениях с Кристианой не выйти за рамки дружбы, хотя знал, что мог бы пойти гораздо дальше. Но он не хотел. Во-первых, потому что у Кристианы, когда он появился в институте, уже был постоянный друг. Да, она нравилась ему. В самом начале пребывания в Германии Кристиана была единственным близким ему человеком. В какие-то моменты своим образом жизни, реакциями она напоминала ему Наталью. Может быть, именно поэтому он не хотел переступить границу в их отношениях. Не хотел разрушать нечто уже существующее, не имея возможности построить на этом месте что-то новое. Свое пребывание в Германии он поначалу воспринимал как переходный этап. Как этакий «зал ожидания» на пути к цели. А целью была Америка. И он считал, что в «зале ожидания» – Кристиана посмеивалась над высокопарностью этого его утверждения – не следует сажать никакие деревья. И вот он сидел в этом «зале ожидания» уже несколько лет, и временами у него было ощущение, что Кристиана там тоже чего-то ждет вместе с ним.

В первый момент, услыхав про Принстон, он хотел запротестовать. Однако подумал о двух дополнительных часах сна и сказал:

– Не бойся, Крисси, – ей очень нравилось эта ласково-уменьшительная форма ее имени, – я не оставлю тебя одну с немцами. После того как я научил тебя пить водку, как пьют настоящие поляки, мне будет жалко бросить тебя. Я все понял. Сегодня в одиннадцать я лечу в Филадельфию. Скинь на FTP-сервер необходимую документацию для Принстона. Ее нет в моем ноутбуке, поскольку я не ожидал, что меня ждет эта экскурсия. Ты найдешь ее в компьютере у меня в кабинете. Он постоянно включен. Крисси, когда будешь у меня в кабинете, полей, пожалуйста, цветы. Не забудешь? И еще, постарайся не залезать ко мне на ICQ, когда войдешь в компьютер? Обещаешь? Тем более, то, что ты там найдешь, будет по-польски. Уверяю тебя, ради одного этого не стоит учить польский.

Произнеся эти слова, он засмеялся. Хоть Кристиана и обещала ему, что «постарается», он знал, что старания эти окажутся тщетными. Он был более чем уверен, что она просмотрит всю его корреспонденцию на ICQ. Кристиана обожала знать все обо всех. А он всегда интересовал ее больше других. Он был в самом, что называется, репродуктивном возрасте, самый молодой профессор в институте, целовал женщинам руки, а она даже не могла выяснить, с какой или с какими из них он спит. А выяснить это она не могла, потому что он ни с кем не спал. И хотя Кристиане трудно было бы в это поверить, так продолжалось уже давно.