Хранить вечно - Федор Шахмагонов

Но этот фокус с фотографиями меня несколько приободрил. Если бы следователь хотел сохранить инкогнито Ванингера, ему не надо было бы класть передо мной двенадцать штук. Я узнал Ванингера сразу. Его могли узнать в этом наборе и другие. Следователь положил передо мной новую пачку фотографий. Это были люди в возрасте около шестидесяти лет.

Майор предупредил, что в таком виде я господина Ванингера не встречал. Узнаю ли я человека спустя двадцать с лишним лет после нашей последней встречи.

Я еще раз пристально посмотрел майору в глаза.

Я никогда не занимался криминалистикой, но мой прошлый опыт, опыт военных лет и конспирации, что-то мне сейчас подсказал. Если бы майор хотел запутать следы преступника, он мне сначала показал бы именно этот набор фотографий. Спустя двадцать лет я, возможно, и не узнал бы Германа Ванингера. Годы не могли его не изменить. К тому же он скрывался. Он мог сделать пластическую операцию. После того как предыдущие фотографии напомнили мне черты когда-то ненавистного лица, я сумел найти лицо постаревшего Ванингера.

И это было занесено в протокол допроса свидетеля.

Но майор все же никак не обнаружил своего отношения к делу. Я решился, спросил: пойман ли Ванингер? Почему в министерстве внутренних дел такой вдруг к нему интерес?

Герман Ванингер задержан на территории Австрии. Он успел поменять дважды имя и гражданство. Он задержан как австрийский гражданин. Министерство внутренних дел получило подробную информацию о его метаморфозах и о его деятельности во время гитлеровского режима. Но эта информация частного характера, от частного лица… Донос? Не донос. Лицо, информировавшее министерство внутренних дел, занимается розыском военных преступников. Для этого человека это занятие стало профессией. Однако обвинения, выдвинутые против Германа Ванингера, должны быть тщательно проверены, прежде чем дело будет поставлено да рассмотрение венского окружного суда присяжных.

Откровенность майора со свидетелем заслуживала внимания. А впрочем, информируя меня, он ничего не сказал лишнего. Все эти сведения могли вот-вот появиться в печати.

Итак, я привлекаюсь свидетелем по делу Германа Ванингера, должен дать показания о его деятельности на посту шефа гестапо. Само по себе звание генерала СС и исполнявшаяся им должность не дают сейчас оснований для судебного преследования. Совершал ли в своей деятельности господин Ванингер преступление против человечности? Он выносил единоличным решением смертные приговоры в обход судебных инстанций. Но это еще не преступление, ибо действовал он на основании установлений тогдашнего политического режима. Убивал ли он людей сам, своей рукой? Тогда это преступление, наказуемое по статьям уголовного кодекса. Опять же, если бы он был палачом-исполнителем и расстрелял человека, приговоренного судом, его признали бы невиновным. Убивал ли он без судебного приговора, по своему капризу? Вот что должно установить следствие.

Время и люди постарались всячески облегчить судьбу военного преступника, благоприятно настроенный суд сможет оправдать генерала СС.

Я мог бы здесь, на предварительном собеседовании, назвать майору не один и даже не десяток случаев, когда Ванингер выступал убийцей не по должности, а из любви к этому делу.

Однако майор не был настойчив в своих вопросах. Это можно было истолковать двояко. Если он из тех, кто сочувствует Ванингеру, то, стало быть, он не хотел подробностей, которые могли бы повредить обвиняемому. Если он собирался засудить видного наци, ему тоже до суда не следовало бы полностью раскрывать свои карты. Его официальное положение и пребывание в этом здании вынуждают к крайней осторожности. Все должно стоять на основах полной законности. К тому же люди типа Ванингера никогда не останавливались перед тем, чтобы устранить своих врагов любыми средствами, доступными нашему веку…

Я назвал лишь города и годы… Города, где мне приходилось жить во время войны, и годы, когда там орудовал Ванингер. Этого достаточно. Если будет суд, меня должны после этих показаний вызвать свидетелем.

На том мы и расстались с майором Дайтцем. А я, вернувшись домой, сел за эти записки.

Будет суд. Это мне сказал майор. Мне надо освежить память, приготовиться и, ни в чем не сбиваясь, изобличить убийцу. А если у Ванингера найдутся друзья? Они спросят у него, насколько я опасен как свидетель. Ванингер, порывшись в памяти, может вспомнить… Он не может не вспомнить… Я слишком опасный для него свидетель, страшный свидетель.

Мне надо спешить, отсчитывая каждый день, который мне пока даруют судьба и случай, и записывать все, что приходит на память. Даже если со мной случится несчастье, записки станут моим голосом на судебном процессе. Они должны сопоставить, свести в одну точку, скрестить две жизни: мою и Ванингера. Тогда они прозвучат документом, от которого будет трудно отмахнуться присяжным.

Я становлюсь беспокойным человеком, меня одолевают подозрения, меня настораживают вещи, которые несколько дней назад не привлекли бы моего внимания.

Я думал, что день за днем, вечерами я смогу вести свои записи. Но на следующий день после моего визита к майору меня командировали в ФРГ.

Меня пригласил к себе президент фирмы. Пригласил в двенадцатом часу ночи. Он был очень любезен, принес извинения, что нарушил мой отдых вызовом в столь неурочный час. Возникло срочное дело к одной из технических фирм в Западной Германии. Я должен выехать немедленно, самое позднее — утром. Лучше всего, если я не буду связывать себя общественным транспортом. Если моя машина не готова к дальнему перегону, он охотно предоставит в мое распоряжение свой «мерседес».

Случались подобного рода неожиданности и раньше. Но тут невольно напрашивалась какая-то связь. Вызов к Дайтцу — и вдруг выезд в другую страну. А может быть, в эти дни я как раз понадоблюсь следователю?

Далее, почему именно в ФРГ? Не намек ли это? Помалкивай, любезный Эльсгемейер! У тебя бывают выезды туда, где у Ванингера остались друзья. И могущественные, и умеющие рисковать.

Записи я теперь буду вести, садясь за столом в своем кабинете. Выносить тетрадь из дома я не рискую. У меня есть сейф с электрической сигнализацией, в сейфе надежнее.

Теперь о Дайтце. По возвращении из ФРГ я узнал, что майор Дайтц просит меня явиться к нему.

И в этот раз он был очень сдержан и скуп на слова. По некоторым его вопросам я понял, что срок передачи дела в суд приблизился. Майор уточнил некоторые имена и даты. Расспрашивал меня о тех, кто мог стать таким же свидетелем, как и я. В списке Дайтца значились и поляки, и русские, и французские граждане, даже немцы. Из этого я мог заключить, что за Ванингера взялись серьезные люди. Не они ли давят своей силой и на майора, и на все министерство? Следствие в отличие от обычной в таких случаях затяжки на этот раз шло стремительно.