Хранить вечно - Федор Шахмагонов

Я никогда не был поклонником мемуаров и каких-либо записок.

Мне всегда представлялось, что обращаются к запискам о своей жизни лица с преувеличенным мнением о значении собственной особы. И я не решился бы утомлять общество своим рассказом, если бы не чрезвычайные обстоятельства…

Все началось с повестки в министерство внутренних дел. По служебным делам общаться с этим министерством мне не приходилось. Поэтому мне легко было заключить, что интересуются моей особой, но никак не фирмой. Естественно, я задумался. Что им от меня нужно? Меня вызывали к следователю по уголовным делам. В повестке указывалось, что понадобятся какие-то свидетельские показания. Какие? Какого преступления мог я быть свидетелем?

Живу я в Вене. Работаю техническим руководителем фирмы, которая занимается перепродажей автомобилей всех мировых фирм и изготовлением автомобильных приборов. На моей визитной карточке значится: «Дипломированный инженер Генрих Эльсгемейер». Я австриец. Родословной моей особенно не интересовался, но знаю, что отец мой был тоже инженером, дед — конторским служащим.

Ни я, ни моя семья и рядом не стояли с уголовным преступлением. Может быть, министерство интересует что-нибудь из далекого прошлого? Тогда они могли бы много почерпнуть у меня о некоторых делах ныне пребывающих в благополучии уголовных преступников. Но уже давно многие стараются не интересоваться теми преступлениями.

Я спустился в гараж под домом, вывел машину, и сказав жене, что еду по делам фирмы (не хотелось мне ее волновать), направился к центру города. Я люблю быструю езду по автомагистрали, где ничем не ограничена скорость и из мотора можно взять все, что он даст. Это для меня минуты самого блаженного отдыха: гаснут мысли, и перед глазами остается только серая и гладкая полоса асфальта, над которым как бы парит машина. В городе так ездить невозможно. И я, подъезжая к министерству, все еще соображал, что им от меня надо.

Принял меня довольно мрачный человек в чине майора. Он не молод, но все же намного моложе меня. В годы второй мировой войны ему было лет двадцать. Призывной возраст. Что он тогда делал? Наверное, на груди у него был автомат.

Это старая привычка: встречаясь с новым человеком, я прежде всего стараюсь угадать, воевал ли он, а если воевал, то на чьей стороне. На стороне Гитлера? В кого стрелял, кто его жертвы? Кровь не смывается с рук никакими щелочными составами.

Мне предложили сесть. Я сел. Возраст позволял мне некоторую вольность. Мне за шестьдесят. У меня седые волосы. Я не счел нужным скрывать, что внимательно разглядываю майора. Хоть бы какое-нибудь свидетельство о его прошлом! Это продиктует мне весь стиль нашего разговора. С убежденными гитлеровцами, с затаившимися наци у меня совсем нет охоты объясняться о моем прошлом.

Майор задал мне вопросы. Ответы были простой формальностью. Министерству известны мои передвижения во время войны, после прихода гитлеровцев в Австрию. Я повторил уже ранее дававшиеся мной показания, как бежал из Вены, как скрывался в Польше, в Венгрии…

Майор слушал меня, не поднимая глаз. Его квадратное лицо не меняло выражения.

Я обратил внимание на пальцы майора. Он держал руки под столом, но, когда ему пришлось подвинуть листок бумаги, я увидел обрубки вместо пальцев. Это не похоже на ранение…

Я закончил рассказ, и майор положил передо мной выцветшую порыжевшую фотографию. Он попросил опознать человека, запечатленного возле светлой открытой машины. Я должен был ответить сразу на несколько вопросов. К какому времени относится фотография? Марка и номер машины? Кто открывает дверцу? Кто сидит за рулем?

Дверцу открывал человек в форме СС. Он повернулся к фотографу.

Прежде всего я узнал машину. Открытый восьмицилиндровый «мерседес-бенц» кремового цвета, с форсированным мотором и подкачкой топлива при наборе больших скоростей. Я ее ремонтировал в свое время. Это была точная копия того «мерседеса», на котором ездил Гейдрих, но у Гейдриха был «мерседес» зеленого цвета. Однажды у кремовой машины помяли правое крыло. Я выправлял вмятину, но, чтобы не порушить краску, оставил неплавный изгиб. Он был отчетливо различим на фотографии. Приоткрыл дверцу ее хозяин. О! Я очень хорошо знал этого человека.

Я сказал майору, что фотография сделана в 1942 году во Львове. Майора интересовал номер машины. И это я мог сказать. У Гитлера на машине стояли знаки СС под номером первым. Гиммлер имел номер второй, Гейдрих — номер третий. По той же иерархии хозяин кремовой машины имел двузначную цифру. Гитлер был первым человеком в СС, этот человек — тоже не последним в их иерархии. Но его в Нюрнберге не судили. Не нашли.

Майор предупредил, что мое показание важно и от этого зависит судьба гражданина моей страны. Могу ли я с полной ответственностью ручаться, что узнал хозяина этой машины?

Даже двадцать лет спустя, после того как рухнула власть этого человека, страшно произнести его имя, хотя как будто бы бояться сейчас и нечего…

В нынешней охоте он дичь, не охотник. Мне его надо назвать, но я не могу отделаться от какой-то внутренней тревоги. Кем же все-таки был во время войны этот майор? С кем его симпатии? Может быть, он ведет это дело в силу служебной необходимости. Тогда он будет искать любую возможность вызволить преступника. Я не должен выкладывать того, что знаю… Мои знания могут пригодиться на суде. Все раскрыв здесь, я могу себя обезоружить. На каждое мое показание будет найдено искусными защитниками оправдание, контрпоказание. Но имя надо назвать, иначе не будет возбуждено дело.

Я назвал майору имя. Герман Ванингер. Генерал СС, шеф гестапо во Львове, в некоторых польских городах, в Будапеште, в Вене.

Майор еще и еще раз спросил меня, уверен ли я в этом.

На фотографии Ванингер в мягкой офицерской шапочке пирожком. Обычно он носил фуражку. Майор знал и эту деталь. Он поинтересовался почему Герман Ванингер оказался в этой шапке. Я мог бы ответить. К осени сорок второго года во Львове стало опасно. Гестаповского офицера могли подстрелить партизаны, заметив издалека фуражку. Но я не стал объяснять. Приберег на будущее.

На всякий случай я развел руками. Это могло быть капризом господина Ванингера.

Я увидел глаза майора, голубые глаза. В них тонут и горе, и радость, и коварство, и гнев. Они, правда, красивы и создают впечатление добродушия. Но этот человек не был добродушным, я не мог бы позавидовать его врагам.

Он оставил вопрос с головными уборами. Достал из ящика пачку фотографий, раскинул веером передо мной. Все они были отпечатаны на одной бумаге, видимо, недавно. Двенадцать гитлеровцев в форме СС. Все в фуражках, без знаков различия. Я должен был угадать в этой дюжине Ванингера. Задача не из трудных. Выпуклые глаза, тонкий нос с едва заметной горбинкой, длинное лицо с тяжелым подбородком. Я помню его взгляд. Холодный и бесстрастный взгляд человека, который смотрит на тебя и не видит.