Вице-президент Бэрр - Гор Видал

— Такое богатство, Чарли! — Леггет наклонился к руке Элен. — И такая романтическая история!

Она вознаградила его самым сумеречным взором. Не думаю, чтобы он когда-то у нее был. Она говорит — нет. Любопытно: чем больше я с ней, тем больше она меня привлекает. А ведь должно бы быть наоборот.

Мы сидели в маленькой гостиной и смотрели в окно на реку: лес корабельных мачт на переднем плане и мыс Паулус вдалеке. Несмотря на летнюю жару, мы уничтожили изрядное количество ростбифа (Элен не умеет, точнее, не желает готовить и потому покупает готовый ростбиф). Сперва она очень мило болтала, затем, когда дошло до клубничного пирога, умолкла.

Леггет перешел к делу. Он прочитал мои записки о связи Бэрра с Ван Бюреном.

— У нас материала больше чем нужно. — Он ликовал.

В темноте я не мог разглядеть выражения его лица (из экономии мы никогда не зажигаем больше одной лампы). Мухи доели наш обед, несмотря на томные взмахи руки Элен.

Леггет записал что-то в темноте — навык театрального критика.

— Ты уверен, что у меня достаточно материала?

— Остальное надо додумать. Ты изучил манеру?

— Да. Между прочим, твой сенатор Джонсон на самом деле убил Текумсе [81]?

— Мы всегда так говорим. Советую тебе посмотреть новую драму в пяти актах «Текумсе», там актер играет сенатора Джонсона в той самой форме, что была на Джонсоне, когда тот сразил непокорного вождя индейцев. Кто это там? — Леггет вздрогнул, заметив в темном углу высокую фигуру с большим бюстом.

Миссис Котсвольд, — сказала Элен. — Это ее манекен. Я ей шью платье.

— Очень медленно. — Тут я дал маху. Медлительность Элен в шитье — ее больное место. Она не в состоянии долго и напряженно работать. Хотя, по отзывам ее редких, но терпеливых заказчиц, получается у нее прекрасно.

Я дал Леггету черновик памфлета, над которым работал несколько дней.

— Я его возьму с собой. Я придам ему леггетовский стиль.

— Может, снабдить Ван Бюрена черной любовницей, чтобы не отставал от твоего Джонсона с двумя черными девками?

— Нет, грубо, пожалуй. — Леггет засмеялся. — Лучше дадим ему индейскую любовницу.

— Сестру Текумсе?

— Нет. Миссис Текумсе. Эту его алкоголичку.

— Я знала одну индианку. — У Элен было мечтательное выражение лица. — Она держала под подушкой два скальпа. Один светлый, другой темно-русый. Она говорила, что ее отец снял их с двух солдат. Она очень ценила эти два скальпа, а некоторые гости так пугались! — Элен хихикнула.

И думать не хочу, что будет, когда полковник прочитает мои записи. Может, мне лучше исчезнуть? Бросить Элен? Уплыть в Европу? Бросить Элен? Ну, нет! Уплыть вместе в Европу? А что? Чем плохо?

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Полковник жалуется на жару. Странно.

— Снова этот Монмусский суд! — Он вытирает лоб. — А ведь только июль. Что-то принесет нам август?

Дела в конторе остановились. Дело о разводе, возбужденное мадам, продолжает чинное продвижение по судам. Мистер Крафт затерялся в дебрях Пенсильвании. Мы одни. Город пуст.

Полковнику не сидится. То и дело открывает и закрывает окна. Перекладывает бумаги на столе. Вдруг идет к шкафу и вынимает пистолет. Неужели тот самый?

— Нет. Пистолеты для нашей дуэли были приготовлены Гамильтоном. Но это точная копия.

Я нахожу, что пистолет чересчур тяжел, но держать его удобно.

— Я, правда, не любил огнестрельного оружия. — Никогда не знаешь, чего ждать от полковника. — Во время Революции я пользовался саблей. — Он усаживается за стол с зеленым сукном. Перекладывает бумаги. Показывает газету с карикатурой на Джефферсона и на себя. Джефферсон держит нож и хочет засадить его в спину полковника. Изо рта у полковника выходит шар со словами: «Я полностью доверяю политике мистера Джефферсона».

Бэрр смеется, читая эти слова вслух.

— В общем-то, меня вряд ли можно было назвать агнцем, обреченным на заклание. Скорее, орлом в ловушке. Ну и западню же они мне приготовили!

Он закуривает сигару. Свирепо выпускает дым. Затем со странным выражением кладет сигару.

— Плохой сорт. Тут душно.

Я рад, что обошлось без дыма, у меня от него всегда голова болит и глаза слезятся.

К концу 1803 года я понял, что, покуда в Нью-Йорке сидят Клинтоны, а в Вашингтоне Джефферсон, моя политическая карьера обречена.

Мэдисон, увы, кажется, избегал меня. Правда, Долли по-прежнему дружила с Теодосией и иногда предупреждала ее о штучках Джефферсона. Долли разрывалась между дружбой ко мне (не говоря о благодарности: из всех женщин, каких я знал, она единственная была способна на это чувство) и необходимостью задабривать лидера нашей партии, ведь предполагалось, что, как только истечет второй срок правления Джефферсона, государственный секретарь Мэдисон займет президентское кресло.

Присутствие мое в Вашингтоне, обусловленное конституцией, тяготило правительство. Один министр финансов Галлатэн имел мужество защищать меня перед Джефферсоном.

— Вы себе сильно вредите, я сказаль президенту. — Недруги передразнивали французский акцент Галлатэна, а Гамильтон как-то даже съязвил, что лидер республиканской партии — иностранец. И кто бы говорил! Выходец из Вест-Индии, в течение долгого времени возглавлявший партию федералистов! Но за год или за два до смерти Гамильтон совсем свихнулся на создании христианско-конституционной партии, следующей учению Христа и федерализму — элементам, несовместимым в нормальных условиях.

— Но президент тверд. Он хочет вашего ухода из политики.

— А он говорил почему?

— Вы же его знаете. Он не перестает говорить почему, но никогда ничего не скажет. — Галлатэн всегда относился к Джефферсону двойственно. Он одним из первых распознал в нем величайшего политика нашей эпохи. И он понял, что в правительстве, не желающем ни армии, ни флота, ни торговли, ни налогов, недостатки Джефферсона почти незаметны. Джефферсон мудро отдал Галлатэну все, что имело отношение к финансам. Успех первого срока правления Джефферсона — полностью заслуга Галлатэна. Он действительно отменил налоги и обеспечил переизбрание Джефферсона и преемственность виргинской хунты. Когда закончился первый срок, единственное, что омрачало светлый горизонт виргинского владычества, был вице-президент Бэрр.

В январе 1804 года я попросил неофициальной встречи с Джефферсоном.

Под моросящим дождиком я проехал верхом через ухабистый двор перед президентским домом. Бросил поводья наглому негритенку. С трудом прошел по красной глине, так называемой подъездной аллее. Взобрался по «временным» деревянным ступеням к парадному входу. Дернул звонок; он не работал. Повернул ручку. Дверь перекосило. Я хорошенько толкнул ее и оказался в ледяном вестибюле.

Черный слуга в неуклюжей ливрее встретил меня и повел к кабинету президента. «Дворец» был гол, холоден и гулок. Знаменитую Восточную комнату все еще не закончили, хотя Джефферсон недавно поместил там самый большой сыр, изготовленный в Соединенных Штатах. Зловонное чудо американской изобретательности служило достойным украшением величественной залы, пока наконец его не съели избиратели.

Президент устроил библиотеку-кабинет напротив столовой для гостей. Здесь я и нашел его за длинным столом. Он был занят корреспонденцией, книгами, картами, садовым инструментом, пересмешником, который, несмотря на все увещания президента, в тот день не пожелал издать ни звука.

На Джефферсоне был тяжелый халат, красный засаленный жилет и видавшие виды шлепанцы; на манишке остались следы завтрака.

— Моя судьба, — сказал он, — жить в недостроенных домах.

— Лучше строить, чем получать в наследство.

— Наверное. Только вот неудобно… — Он вздохнул. Затем пригласил меня сесть за стол напротив. Перед ним лежала неразвернутая карта обеих Флорид.

Поняв, что я ее увидел, Джефферсон сказал:

— С нашей точки зрения, обе Флориды входят в недавно купленную Луизиану. И уж во всяком случае, Западная Флорида до реки Пердидо — наша. — Джефферсон некоторое время говорил о своем знаменитом приобретении. Еще бы, ему и правда повезло. Я говорю «повезло», потому что, не свергни рабы Санто-Доминго своих хозяев, Бонапарту не пришлось бы ухлопать столько денег и войск на умиротворение острова, в то время как он горел желанием приступить к завоеванию Европы. Джефферсон купил Луизиану за пятнадцать миллионов долларов у Бонапарта, отчаянно нуждавшегося в наличных, и удвоил, таким образом, территорию Соединенных Штатов (а заодно беспечно нарушил конституцию).

Джефферсон развернул карту Луизианы. Он ликовал.

— Подумать только, ведь это только начало.

— Зато какое! — Я заметил глубокие морщины вокруг его рта, под слоем пудры на тусклых рыжих волосах проглядывала седина.