Апостол, или Памяти Савла - Павел Сутин

– Так ты не документировал расследование о галилеянах? – прошептал Севела.

Нируц покачал головой.

– Ни единого документа я не передавал Светонию. Все они хранятся здесь, в этом кабинете.

– Но как же ты отчитаешься перед Бурром?

– Это моя забота… Ты видишь – претор Бурр обратил наконец внимание на галилеян. Он неглуп, этот Бурр. И у него прекрасный наставник… Если в руках романцев будут лишь проповедник Амуни и мои отчеты… А я, уж поверь, сделаю так, чтобы это оказались короткие и бестолковые отчеты! Если у проконсула Азии будут только проповедник Амуни и отчеты майора Нируца, то романцы интерес к галилеянам потеряют. Но для этого нужно, чтобы к тому времени, когда Лонгин прибудет в Провинцию, здесь не было никаких галилеян!

– Сто двадцать восемь человек ты хочешь спрятать от Бурра в крепости Антония! Сто двадцать восемь человек скрытно перевезти из Тира в Ерошолойм! А тамошний магистрат? А что скажут в кварталах? И романцы… Ты проведешь сто двадцать восемь человек многие мили, мимо романских патрулей?

– Ты проведешь, – сказал Нируц.

Севела скривился.

– Ты проведешь эти сто двадцать восемь человек из Тира в Ерошолойм, – повторил Нируц. – А Траян тебе поможет. И в Тире он тебе поможет. Патрули придираться не станут. Романцам будет доложено, что Служба пленила в окрестностях Тира банду зелотов. С тамошним администратом Траян договорится, в Тире слышали о Траяне Идумеянине.

– А романцы? Они удовлетворятся таким объяснением?

– Еще раз говорю тебе – вы же не за галилеянами отправитесь в Тир, дурачина! Вы отправитесь туда за зелотами! И будет на то распоряжение Вителлия и Светония! Спору нет, не надо мозолить глаза романцам. Да, тайком провести сто двадцать восемь человек нелегко… Ну так вот тебе нелегкое дело, капитан! Выполни его!

– Арестовывать только мужчин?

– Еще чего! – сказал Нируц с медью в голосе. – Арестовывать всех, кто живет в указанных домах. Маленьких детей передать соседям – но быстро!.. Всех, кто старше тринадцати лет – гнать в Ерошолойм. Я отвожу вам с Траяном три дня на то, чтобы доставить галилеян в Ерошолойм.

– Тум, друг, но как же это так – три дня?.. – еле слышно спросил Севела. – Да кто же такое выдержит – за три дня из Тира в Ерошолойм? А пища? А вода?

– А пальмовое масло? А притирания и пудра? А паланкины и ванны с ароматными солями? Кто захочет жить, кишки на изгородь, – тот дойдет. И вот еще что. Ты там не нежничай с ними! Сожми зубы, задави свою жалость и веди их в Ерошолойм!

Севела стиснул зубы, как он должен был делать это в дороге из Тира в Ерошолойм.

– Вся галилеянская община Тира должна исчезнуть без следа, – произнес Нируц. – Это их самая многочисленная община. Если ее не станет, романцы забудут о галилеянах.

Севела горько усмехнулся.

Нируц дернул бровью, вопросительно посмотрел, но поскольку Севела ничего не сказал, то Нируц продолжил речь.

– Амуни родом из Тира. Допросив его, проконсул Лонгин пошлет эмиссаров в Тир, – уверенно сказал Нируц. – А там к тому времени никаких галилеян не окажется. И тогда, я надеюсь, Бурр отпишет Лонгину, что секта эта малочисленна и незначима. А все остальное, что нам известно о галилеянах, и все, что они создали, что напридумывали, мы от романцев скроем… Ну а там будет видно.

За окном уже серело предрассветное небо, нежно щебетали птицы. Шум и торопливые шаги в здании резидентуры утихли.

Нируц устало расправил плечи и сказал:

– Будь они все прокляты… Что одни, что другие… Что романцы, что галилеяне.

– Да что ты говоришь такое, Тум? – безнадежно сказал Севела.

Нируц, старший друг, подсказчик и учитель, решения своего уже не изменит. Грязное дело совершится.

Нируц закашлялся.

– Твоего гончара не тронут, – он отер губы. – Ты ведь крепко подружился с ним? Скажи ему только, чтобы держал язык на привязи… И пусть не вздумает писать в Тир!

– Ты что же – таким жестоким способом прячешь галилеян от романцев?

– Прячу, капитан. Я бы зарыл их в песок – кабы мог. Вместе с достопочтенным Амуни, вместе с достопочтенным Шехтом, вместе с Цоером и твоим гончаром. Зарыл бы и насыпал поверху гравия. Замостил бы и велел забыть их имена… Кабы мог. Проклятые умники… Вот так я прячу галилеян от романцев: велю гнать сто двадцать восемь человек из Тира в Ерошолойм! Треть, если не половина, поляжет в дороге… Но их надо спрятать от романцев, капитан. Иначе – беда! Они навлекут на Провинцию страшное бедствие, если я их не спрячу. Если не спрячу в башню Антония, если не спрячу в песок…

«Он заговаривается! – подумал Севела. – Он бредит!»

– Убийственная бессмыслица! – сказал Севела. – Это ведь достойные люди! Хорошие люди!.. Зверство, никчемное зверство!

– Эти достойные люди выйдут Провинции дороже Хасмонеев! Коли романцы разглядят общину Тира… Если я не успею их устранить до того, как Амуни попадет к Лонгину… Да пойми же ты, капитан, – романцы усилят Четвертый легион!

– Что?.. Почему?

– Я многое знаю о сенаторе Луции Лонгине, – сказал Нируц обычным голосом. – Он подлинный стратег и прозорливый политик. Он умен и опасен. Лонгин допросит Амуни. Трех… двух разговоров с Амуни, с этим наивным и говорливым Амуни, ему будет достаточно, чтобы понять, какую опасность представляют галилеяне для Рима! Лонгин высокообразован, и он один из попечителей того самого экономического лектория Суллы Счастливого, где я когда-то обучался. Все эти надменные политиканы из Сената Лонгину не ровня. Он сумеет связать между собой теософию и экономику. Он мгновенно поймет, к чему приведет преумножение галилеян. Ему и часа не понадобится, чтобы это понять. Он все разъяснит сенаторам и потребует мер решительных. Тогда романцы усилят Четвертый легион. Они разместят в Провинции новые гарнизоны…

Севела открыл рот.

– Послушай же меня! – повелительно нажал голосом Нируц. – В Провинции теперь зыбкое равновесие… К романцам в Провинции привыкли, а зелоты не набрали той силы, какую им бы хотелось. Джбрим не любят романцев, да. Но до поры не любят их молча! В Провинции нынче спокойствие. Если положение хоть на малость изменится, если романцы приведут сюда новые когорты – джбрим схватятся за мечи.

Севела облизнул губы.

– Вообрази же, что Рим введет в Провинцию еще несколько когорт! – хрипло сказал Нируц. Его лицо, всегда такое тонкое и насмешливое, теперь пугало. – Их же нужно прокормить, эти когорты!.. Да если бы романцы неслышно вошли и попросили кормить их новые гарнизоны… Но как бы не так! Они будут реквизировать зерно и скот, они будут распинать недовольных. Лонгин начнет искать среди кохенов Синедриона тех, кто, как ему покажется, галилеянам сочувствует. Он вынудит Каиаху совершить перестановки в Синедрионе… И нарушится то самое зыбкое равновесие!

Нируц умолк и вздохнул. Тогда Севела спросил:

– Отчего Лонгину не поручить преследование галилеян Внутренней службе?

– Я рассчитывал на это поначалу, – Нируц вяло махнул рукой. – Этого не будет. Проклятое романское высокомерие… Во Внутренней службе слишком много уроженцев, а романцы им не доверяют. Кроме того, в Галлии, как я слышал, теперь царит мир. Один легион романцы перемещают из Галлии на фронтир с германцами… Они не оставляют легионы на одном месте подолгу. Легионариям нельзя обживаться в провинциях. Легаты начинают питать опасные для принсепса фантазии… Сейчас как нельзя более подходящий момент для перемещения войск из Галлии в Провинцию. Извечное высокомерие романцев, капитан… Надменные романцы! Они готовы ввести новые когорты, но только не положиться на Внутреннюю службу! Они сотворили Службу и выпестовали, но в важных делах полагаются на легион. И вправду, капитан – к чему отдавать законный приказ образованным и лояльным уроженцам? К чему полагаться на людей, которые желают покоя и достатка Провинции? Зачем романцам доверять тем, кто знает Провинцию как свою ладонь, тем, кто годами рассылает агентов от Тира до Газы?! Решительно незачем! Куда как проще победно топотать по Провинции. Разорять земледельцев, отнимать имущество, насиловать и стучать о землю древком – вот, мол, мы, великий Рим! Мы пришли сюда и напомнили, кто хозяин в Ойкумене!

– Странно мне слышать от тебя такое. Ведь ты романофил. Ты предан Риму – я знаю.

– У Рима два лица, капитан, – тускло сказал Нируц. – Рим суров, но Рим и благодушен – когда ему повинуются. К окраинам Магриба Рим всегда повернут лишь одним лицом. Торжествующей, жестокой рожей центуриона.

– А прежде ты любил Рим…

– Я преклоняюсь перед гением Рима. Но я ненавижу Рим.

– Но ты служишь Риму!

– Я служу себе. Я служу правилам, в которых меня воспитал отец. Я служу этим безмозглым и неуемным джбрим… Вот кому я служу. Но я, увы, служу в мире, которым правит Рим.

– А мне-то казалось, что тебе нет дела до нашего народа. Сколько раз я слышал от тебя это «нет дела». И я думал, что тебе «нет дела» и до джбрим.