Каждому свое - Валентин Пикуль

– Какой там конфликт! – отмахнулся Моро.

Ги де Невилль, кажется, потерял терпение.

– Моро! – сказал он. – В Париже не имеется второй Бастилии, чтобы из ее камней мастерить дамские брошки. Вы закоснели в своем республиканстве, и не граничит ли оно с житейским отчаянием? Подумайте о больной жене…

Моро ответил: ему легче видеть Александрину в гробу, он своими руками выкопает ей могилу в парке Моррисвилля, нежели изменит своим гражданским убеждениям.

– При чем здесь конфликт с Наполеоном? У меня конфликт со временем, в котором я живу вместе с Наполеоном. Два человека – две идеологии, отсюда и конфликт. Обрети я завтра власть над Францией, я бы сохранил Бонапарта для армии Франции, ибо я признаю его достоинства полководца.

– Кто, по-вашему, лучше – он или вы?

– Это не академический вопрос… он даже бестактен! А мы с Бонапартом – не гладиаторы, чтобы сравнивать свои дарования на открытой арене перед публикой. Думаю, Наполеон одарен более меня, и потому его таланты слишком дорого обходятся человечеству. Но он уязвим… да, уязвим, – повторил Моро, – его ахиллесова пята не заколдована.

– Продайте этот секрет… англичанам.

– Никогда! – ответил Моро. – Мое знание Наполеона – это тоже оружие, и я могу вложить его лишь в добрые руки.

– А мы сегодня приглашены в гости.

– К кому, моя прелесть? – спросил Моро.

– Пхе, не скажу! Но ты будешь рад…

Вечером лошади провезли их через тихий Фэйрмаунт, обстроенный уютными особняками времен английского господства, карета остановилась возле виллы, в которой недавно поселился русский генеральный консул Андрей Яковлевич Дашков. Консул оказался еще молодым человеком, очень радушным, его жена, которую он называл Дженни, постаралась увлечь Александрину к себе, чтобы не мешать мужской беседе. Моро сказал хозяину, что открытие консульства России в Филадельфии обрадует президента. Дело за открытием посольства.

– Да, посол уже в пути. Вы его знаете, – напомнил Дашков, – это камергер и граф Федор Пален.

– Не тягостно ли было путешествие в океане?

– Плыли шестьдесят восемь дней. Дважды попали в штиль, трижды отбили абордажи, и я так и не понял, – сказал Дашков, – кто на нас нападал? Но стрельбы, воплей и ужасов было достаточно. Простите, я стрелял тоже. Кстати, я доставил вашему превосходительству поклон из России. Не знаю, как выразить по-французски наше выражение: «Скажи поклон Моро!» Поклон от князя Петра Ивановича Багратиона.

– Спасибо за память обо мне, тех дней в Италии не забыть… Я следил за его успехами. Мне казалось, что Багратион, соратник Суворова, станет военным министром.

– Этот грузин слишком горяч и шумлив, в Петербурге сейчас выдвигается в министры князь Барклай-де-Толли.

– Не мне судить о достоинствах Барклая, но этому человеку предстоит вынести тяжкое бремя. Сейчас я почти уверен, что следующая война Наполеона будет с вами… Вы, русские, единственные в Европе, сумевшие охранить свою честь и свои ресурсы. Наполеон не может развивать свою агрессию далее, пока существует такая страна – Россия! – Дашков поддакнул, что победы корсиканца становятся хроническим бедствием Европы, но Моро сохранил мажорное настроение. – Все мы знаем, что порох изобрел монах Бертольд Шварц, но кто знает его конец? Посаженный на бочку с порохом, он был вознесен взрывом под небеса. Так что, мсье Дашков, даже в победах Наполеона уже завелся червь его будущих поражений…

Появление жен прервало их беседу, гостей звали к столу. Александрина жаловалась на вредный для нее климат Америки.

– В чем дело? – отозвался Дашков. – У нас в России есть Крым, есть блаженная Украина, наконец Минеральные Воды, а климат не хуже французского.

– У вас есть еще и Камчатка, – заметил Моро.

– О, у русских все есть! – засмеялся Дашков…

Александрина обещала Дженни услуги своей портнихи, обещала подыскать камеристку со знанием немецкого языка. Оставив женщин щебетать о пустяках, мужчины от стола проследовали в комнаты консула. Дашков выложил перед Моро пакет.

– Исполняю свой долг, – важно произнес он.

Моро ощутил вдруг неясную тревогу.

– Могу я знать, от кого этот пакет?

– От вашего друга, князя Понте-Корво.

Так титуловался ныне бывший якобинец Бернадот. Моро, весь в нервном напряжении, не прикоснулся к пакету.

– Какие же пути привели его в ваши руки?

– Я только исполнил роль почтальона, – сказал Дашков. – Могу подсказать и адрес в Стокгольме, пользуясь которым вы можете связаться с самим Бернадотом.

– Но при чем тут Стокгольм? – удивился Моро.

– Это не мои связи, это связи мадам де Сталь…

Когда гости прощались с любезными хозяевами, Дашков просунулся головой в ароматные потемки кареты Моро:

– Совсем забыл спросить вас о главном: каков здесь, в этой стране, церемониал представления президенту?

– А никакого, – отвечал Моро.

– А мундир? А треуголка? Быть ли при шпаге?

– Это как вам удобнее. В одежде тут демократия…

Карета покатила домой, двери открыл им Чарли, Файф встретил их радостным лаем. Моро прочел письмо Бернадота.

– Странная гасконада! – сказал он. – Странная…

Летом 1809 года, едва вступив в Вену, Наполеон стал угрожать Петербургу разрывом. Коленкур, явно смущенный, передал царю, что его великий император «более не ценит союз с Россией». Александр сразу вызвал Румянцева:

– Не наша ли это глупость? Когда здесь был этот хряк Шварценберг, мы гарантировали ему наше бездействие в войне, и корпус князя Голицына действительно не заливал Австрию кровью. Но я тогда сглупил, лично отредактировал протокол беседы со Шварценбергом, и теперь, надо полагать, Наполеон нашел его в шенбруннском кабинете Франца.

– Государь, сейчас до разрыва не дойдет: у Наполеона столько разных дел, как у паршивой сучки блох.

– Пожалуй, – согласился Александр. – Есть ли что нового? – Румянцев сказал, что пани Мария Валевская беременна от Наполеона. На это царь отвечал ему с раздражением, что его Нарышкина тоже беременна. – К сожалению, Николай Петрович, эти новости не могут стать событием для Европы…

На пороге его кабинета вскоре появился Арман Коленкур, расстроенный, и сказал, что служить более не в силах…

– В чем дело, Коленкур? Объяснитесь. Я настолько уже свыкся с вами, что мне потерять вас… жаль!

Наполеон сослал в глушь Нормандии мадам Канизи, которую посол страстно любил, но ведь назначая маркиза в Петербург, он же сам и обещал дать разрешение на брак с нею.

На глазах Коленкура вдруг блеснули злые слезы:

– Как он не понимает, что я обладаю всеми секретами его же государства, и, будучи оскорблен им, я могу сразу предать его, чтобы отомстить за все сразу… за все!

Александр – резким голосом – отвечал ему:

– Нет, вы не сделаете этого, Коленкур! Все, что нужно мне знать, я все это знаю. Хорошо знаю. Без вас…

Он не пугал Коленкура – он сказал правду. Русская агентура во Франции работала намного лучше французской в России, теперь же, после явной измены Талейрана и Фуше, Петербург ожидал усиленного наплыва свежей информации. Политическая служба русского кабинета Александра I (к чести его!) никогда не ежилась от страха, докладывая царю правду, только правду – как бы она горька ни была. Таким образом, в русской столице знали многое. Даже очень многое…

Барклай-де-Толли – человек холодный, рассудительный, строгий, замкнутый – как раз принимал у себя в министерстве полковника Александра Чернышева, прикатившего из Вены, чтобы навестить родню, чтобы потанцевать.

– Ну? – сказал ему Барклай, глядя сурово.

Молодой полковник был очень красив, в него парижанки влюблялись напропалую, а близость к Наполеону вполне устраивала ловкого военного атташе. Чернышев пронаблюдал войну из шатра самого Наполеона, через оптику его же подзорной трубы. И теперь, зная то, о чем не пишут в газетах, он сказал Барклаю, что техника у французов никудышная. Наполеон использует старье – еще королевское оружие: пушки у него образца 1765 года, а ружья образца 1777 года.

– Вы и сами знаете, что при Аустерлице, при Эйлау и Фридланде император, объезжая поля битв, указывал Дюроку или Савари переворачивать трупы своих солдат. Все сражены нашей картечью. Как не может он пересилить флот Англии, так ему никогда не порешить нашей славной артиллерии…

Вечером в Зимнем дворце состоялся бал, и Александр, заметив флиртующего Чернышева, погрозил ему пальцем:

– Смотри мне… не попадись! На женщинах…

В буфете дворца сидел любитель выпить Шувалов.

– Не пей, – сказал ему царь. – Иди за мной…

Павел Андреевич Шувалов был другом его юности. В служебном формуляре он уже имел: Варшаву, Нови, Сен-Готард, Аустерлиц, Пултуск, Торнео, шведскую Вестерботнию (через пять лет ему запишут и дорогу с Наполеоном от Фонтенбло до Фрежюса). Они уединились в запертом кабинете.