Печали американца - Сири Хустведт

— Кому вы продали письма, Эдди? — спросил Генри ровным голосом.

Лицо его было непроницаемым.

— Откуда я знаю?

— То есть как это откуда вы знаете? — взвилась Бургерша. — Вы вообще-то в своем уме?

— Таковы были условия. Полная анонимность. Человек платил наличными.

В первый раз за все время Генри изменило самообладание.

— Боже, какая идиотка! — выдохнул Генри. — Да вы понимаете, что вы наделали?

Его глаза готовы были испепелить Эдди.

— Эти письма — литературное достояние. Они принадлежат потомству, принадлежат всем нам…

— А теперь они неизвестно у кого, — промолвила Инга упавшим голосом. — Эдди, что было в этих письмах? Скажите, я должна знать.

Я вспомнил, как Инга рассказывала про их с Максом парижский поход в кино, и у меня пред глазами вдруг возник залитый светом гостиничный номер, Макс и его движущиеся пальцы. Я не могу тебе сказать.

Эдди стиснула зубы.

— Я закурю, — объявила она, извлекла неверными руками из сумочки пачку сигарет, вытряхнула одну и щелкнула зажигалкой.

— Он написал эти письма мне! Мне, понимаете вы или нет?!

Ее голос взлетел почти до визга.

— Я знаю, — тихо ответила Инга. — И будь на то ваша воля, вы могли бы сжечь их, изрезать на куски, вымарать все, что, по-вашему, другим знать не следовало, да мало ли! Но теперь всем нам придется научиться договариваться, потому что моя дочь и ваш сын — брат и сестра. Вы продали письма первому встречному, и он вправе распоряжаться ими как хочет. Поэтому, Эдди, я настаиваю, чтобы вы сказали мне, сказали всем нам, есть ли в этих письмах вещи, представляющие в будущем угрозу для Сони или Джоэля.

Нижняя губа Эдди задрожала, рот искривился, по щекам побежали слезы, и я услышал вырвавшийся из горла стон.

Я наклонился и на мгновение накрыл ее руку своей.

И тут раздался вопль Линды:

— Скажите пожалуйста, какая цаца!

Она подалась к Инге, лицо ее вспыхнуло.

— Разыгрывает тут идеальную мать, а сама пытается развести Эдди, вытащить из нее, что в этих письмах. Ах, какие мы утонченные, какие мы изысканные, какие мы доктора философии! Глаза б мои не смотрели! Да все эти ваши заумные книги предназначены только для того, чтобы красоваться, чтобы показать всем, какая вы необыкновенная и недосягаемая, мадам Совершенство, и дочь-то у нее совершенство, и квартира в центре совершенство, и сама-то она вдова Макса Блауштайна, культового Писателя с большой буквы «П». Я всегда знала, что ваши ангельские ризы не такие уж белые. Кто-то должен был сбить с вас спесь. Вы хотели знать, почему мне есть до этого дело?! Да уж поверьте, мне очень даже есть до этого дело!

Все это говорилось сквозь зубы, а на последней фразе слышалось просто змеиное шипение.

Инга слушала, открыв рот, а в конце прижала руку к груди, словно оскорбления причиняли ей физическую боль.

— Ну что, не можете меня вспомнить?! — издевательски настаивала Линда.

Инга все так же хватала ртом воздух.

— Вспомнить? — повторила она слабым голосом.

— Ну же, Колумбийский университет… Я была знакома с вашим другом, Питером.

— С Питером? Вы знали Питера?

— Да. Я училась на факультете журналистики, а вы — на философском.

Последнее слово она бросила в лицо Инге, как плевок.

— Мы трижды ходили пить кофе: вы, Питер и я, трижды, но я с тем же успехом могла остаться дома. На меня никто не обращал внимания. Вы с Питером всю дорогу трещали о Гуссерле, но когда я попробовала вставить хоть слово, вы… вы стали смеяться!

Она буравила Ингу глазами.

— Мне жаль, что так получилось, — сказала сестра, наклонив голову. — Поверьте, мне очень жаль.

— Мама не способна поднять человека на смех, — вмешалась Соня. — Она любит посмеяться, но над кем-то — никогда. И помнить каждого она не в состоянии. И еще одно к ее чести: ни при каких обстоятельствах она не опустится до того, чтобы рыться в чужом помойном ведре!

— Каком помойном ведре? — пролепетала Инга чуть слышно.

— Может, вы сами объясните маме, в чем дело? Давайте, расскажите, как я застала вас, когда вы рылись в нашем мусоре! Я не стала ничего никому говорить, — обернулась она к нам, — но эта женщина там была!

На последних словах Соня ткнула в Линду указательным пальцем.

— Стояла перед раскрытым мешком и рылась в яичной скорлупе и кофейной гуще, выискивала письма и документы!

Линда ничего не ответила. Она сидела, плотно сжав губы.

Инга опять обхватила себя руками за плечи.

— Когда тебя не замечают или не помнят, это очень страшно. Я сама через это прошла.

У нее был растерянный вид. Она разомкнула руки и протянула их к Линде:

— Просто вы приняли это слишком близко к сердцу…

— Именно так, — вмешался Генри.

Он повернулся к Эдди, которая по-прежнему хлюпала носом, но, прежде чем он успел сказать хоть слово, Эдди заговорила сама:

— Эти письма принадлежали мне. Я устала это повторять. Это я их от него получила. И теперь они почему-то всем понадобились.

Слезы градом катились по ее лицу.

— Семь каких-то дурацких писем, — всхлипывала она. — Ужасно важных. Куда более важных, чем я, чем Джоэль, чем любой живой человек. Господи ты боже мой, это же просто несколько страниц собачьего бреда, и все! Как же мне это осточертело!

— Так вот, значит, как вы относитесь к моему отцу! — завизжала Соня.

Она вскочила на ноги и принялась размахивать руками перед лицом Эдди.

— Вам же он на фиг был не нужен, ведь правда?!

Тут уже вскочила Инга. Она схватила Соню за локоть, пытаясь унять ее. Девочка гневно развернулась к матери. Эдди рыдала в голос. Генри с выражением искреннего отчаяния на лице беспомощно откинулся на спинку стула.

— Так, — прорвался я сквозь общий вопеж. — Я полагаю…

Закончить предложение я не успел. Генри промычал что-то нечленораздельное. За моей спиной с треском распахнулась дверь. Почуяв недоброе, я обернулся и увидел стремительно влетевшую в комнату крупную растрепанную даму с яркой помадой и густо нарумяненным мясистым лицом. На ней было огромное серое пальто, толстые зеленые носки и почему-то тапки. На голове торчала вязаная шапочка в белую и красную полоску, из-под которой чуть выбивался курчавый белый парик. В руках она держала два объемистых пакета с надписью «Мейсис» и зонтик. Глаза смотрели дико.

— Дороти, — ошеломленно произнес Генри. — Как вы сюда попали?

Линда вскинула руки вверх и завизжала:

— Это она, она меня ударила, я ее сразу узнала!

Эдди подняла голову, и ее глаза, под которыми расползлись черные кляксы размазавшейся туши и подводки, расширились от изумления.

— Какое знакомое лицо. Я уверена, что я вас где-то видела, но где?

Дороти помахала в воздухе пакетом и произнесла низким звучным голосом:

— Они у меня!

Я уже догадался, кто передо мной, но Инга успела раньше.

— Бертон? — неуверенно произнесла она.

Это и в самом деле был Бертон с лоснящимся от пота, заросшим щетиной лицом. Женский грим, разумеется, оставлял желать много лучшего, и пока я смотрел на ряженого разинув рот, у меня вообще в голове не укладывалось, как его, в принципе, можно было принять за женщину, однако еще секунду назад я сам ломал голову, кто передо мной. Бертон одним движением сбросил пальто и эффектным жестом стащил с головы шапочку и парик. Лицо его по-прежнему покрывал толстый, почти клоунский слой грима, но наш друг об этом либо забыл, либо попросту не обращал на мерзкую краску внимания. Он достал из пакета «Мейсис» плотный желтый конверт и протянул его Инге, которая так и сидела на стуле. Обращаясь к ней, он наклонился, подметая подолом голубого платья ее лодыжки.

— Волею судеб мне была дарована возможность получения некоей суммы в форме наследства. Задумавшись о своем новом материальном положении, я спросил себя, какая от этого может быть польза, кроме собственной моей радости по поводу тех благ, которые я отныне могу себе позволить, и решил, что раз уж я теперь, что называется, при деньгах, то мог бы попытаться как-то реабилитироваться в ваших глазах за тот злополучный четверг много лет назад, когда я, — Бертон сокрушенно вздохнул, — так скомпрометировал себя.

Инга поднесла руку к нарумяненному лицу Бертона и погладила его по щеке:

— Не нужно так говорить. Это не имело никакого значения ни тогда, ни сейчас.

— Откройте, прошу вас! — воскликнул Бертон, указывая на конверт.

Я никогда прежде не слышал у него такого взволнованного голоса.

— Я выкупил их, эти письма. Они ваши. Это мой дар, мое… мое искупление!

Инга смотрела на аккуратный конверт, лежавший у нее на коленях, потом нерешительно взяла его в руки, перевернула. Лицо ее дернулось.

— Я боюсь, — сказала она. — Вдруг там что-то страшное?

— Увы, я не вправе давать вам советов, — отозвался Бертон. — Я не имею представления об их содержании.