Страницы любви Мани Поливановой - Татьяна Витальевна Устинова

Он вдруг резко поднялся и пошел на Алекса. В глазах у него плескалось безумие.

Только безумие, засасывающее, как черная дыра.

Алекс никак не мог оторваться от этой дыры.

– Алекс!!!

Короткий вопль, взблеск, удар и глухой стук.

– Елкин корень, – тяжело дыша, сказала Маня.

Нагнулась и посмотрела.

– Он жив, как ты думаешь?

Алекс закрыл глаза.

Но когда открыл, ничего не изменилось. На полу ворочался поверженный Стрешнев, а над ним, наклонившись, стояла перепуганная Маня с короткой лопаткой в руке.

Алекс подошел и вытащил у нее из руки лопатку.

– Где ты ее взяла?

– В багажнике. Я чищу ею снег, когда не могу выехать.

– Зачем ты приехала?

Она перевела дух.

– Ты сказал – приезжай.

– Я сказал, что перезвоню.

– Значит, мне послышалось.

– Маня!

Она боком села на диван. Щеки у нее горели.

– Ты не выключил телефон, – сказала она медленно. – Забыл, наверное. Ты вечно все забываешь.

– И путаю, – подсказал Алекс.

– И путаешь, – согласилась Маня. – А я все слышала.

– Ты приехала меня спасать, – подытожил он, и она кивнула. – Спасибо, – сказал он, подумав.

– Не за что.

Тогда он подошел, обнял ее и прижал к себе. И она обняла его, и стиснула, и стала тыкаться горячим лицом в его свитер, и тяжело задышала, собираясь заплакать.

– Не плачь, Маня, – попросил он.

– А что еще делать? – сдавленным голосом спросила она и обняла его еще крепче.

– Милицию вызывать.

Кошмар накрыл его с головой, и он ничего не мог с этим поделать. Как это часто бывает во сне, он был уверен, что не спит, и тем не менее спал и точно знал: единственное, что нужно, – это проснуться, и все кончится, но проснуться никак не получалось.

Ему снилось то, что уже было когда-то.

Та самая пресс-конференция, на которой он так и не смог оправдаться, только вопросы ему почему-то задавала Маня Поливанова, и он не знал, как на них отвечать, только чувствовал, что тонет, с каждой минутой вязнет все глубже и глубже, и спасения нет, и он пытается объяснить, что роман написал он, именно он, но ему никто не верит, и Маня не верит тоже.

Во сне ему было стыдно перед Маней, которая на него надеялась, а он так ее подвел… Он знал – во сне! – что она ждет от него каких-то решительных слов и еще более решительных действий, а он ничего не может, не знает как, и это уже было когда-то, и выносить это больше нет никаких сил и…

Он проснулся и понял, что плачет – от бессилия и злобы. Щеки были мокрыми, и подушка тоже, он пощупал.

– Который час?..

Этот вопрос был основополагающим во всех его кошмарах.

Даже во сне он понимал, что ответ на этот простой вопрос вернет его к действительности, в которой ничего ужасного происходить не может, но некому было ответить на его вопрос!..

– Который час?!

– Еще только шесть. Спи, не мечись.

– Маня?!

Она повозилась рядом, перевернула его мокрую подушку и улеглась на нее щекой.

– А ты думал кто? – Она сладко зевнула и еще немного повозилась, пристраиваясь. – Нам еще рано вставать. Твоя пресс-конференция только в двенадцать. Спи.

– Маня, я не могу спать. Мне приснился… какой-то дурацкий сон.

– Беда с вами, с гениями. – И она опять зевнула. – Ложись на бочок, я тебе песенку спою. Слушай. – И она запела протяжно и хрипло со сна. – Ах ты, волк-волчок, шерстяной бочок. Через ельник бежал, в можжевельник попал. Зацепился хвостом, ночевал под кустом.

Он ничего не понимал, то ли спросонья, то ли со страху перед предстоящей пресс-конференцией.

– Маня, – глупо спросил он, всматриваясь в уютную, теплую, глухую темноту, – это ты?..

– Это я, – отозвалась она. – А это ты?..

– Я не знаю, – признался он. – Я правда не знаю, Маня.

– Зато я знаю. Я только не понимаю, почему ты не спишь! Я тебе вчера вкатила две таблетки снотворного! Предполагалось, что ты проспишь хотя бы до десяти. А сейчас только шесть утра.

– Мне приснился… сон.

– Бог с ним, – пробормотала Маня Поливанова и обняла его тонкой, горячей со сна рукой. – На то они и сны, чтобы сниться. Давай-давай, ложись. Я тебе еще спою. На крайчике, на сарайчике две вороны сидят, обе врозь глядят. Из-за дохлого жука перессорилися…

– Маня, я туда не пойду.

– Куда?

– На пресс-конференцию.

– Не ходи. – Она притянула его к себе и поцеловала раз, а потом еще раз. – Отлично. Будем кофе пить, а потом в парк поедем. Нет, не поедем, потому что у меня книжка не сдана, и я писать буду, так что ты один здесь останешься куковать, а они там пусть как хотят…

– Маня!!!

– М-м-м?..

Она сопела в сгиб его локтя глубоко и свободно, и ему ничего не оставалось, только лечь рядом и слушать, как она дышит.

…Я не пойду ни на какую пресс-конференцию!.. Будет с меня. Я уже давал всевозможные интервью, когда на меня смотрели с любопытством, завистью и злорадством. Я сыт ими по горло. Да, я написал роман, и, может быть, он ничем не хуже предыдущего, но я просто не могу вынести мысли о том, что на меня уставятся десятки камер и сотни глаз, и еще вытянутся руки с диктофонами!.. Как же я ненавижу руки с диктофонами! В известной полицейской киношной формуле – все, что вы скажете, может быть использовано против вас!..

Я больше не хочу – «против». Я хочу только – «за» и точно знаю, что «за» быть не может. Я же «скандальный автор»!

Как вы начали писать и где вы берете сюжеты?!

И в каждом вопросе я буду чувствовать подвох. У кого вы украли этот роман? Вы писали сами или за вас старались «литературные рабы»? Как вы намерены вернуть себе доброе имя после всего, что было?

И это самое – «все, что было»! – не забудется никогда и будет преследовать меня, и я не справлюсь.

И Маня не справится, несмотря на то что ей кажется, что нет ничего проще!..

Впрочем, Маня любит все упрощать.

По ее, по-Маниному, выходит нечто вроде всем известной формулы – делай, что должно, и будь, что будет, а на остальное наплевать. Хорошо говорить ей, девочке из семьи знаменитого авиаконструктора, всегда и во всем успешной и защищенной семьей, как броней!.. Ей-то никогда не плевали в лицо и не говорили, что она воровка, и не упрекали в том, что она присвоила чужой труд и чужой