Страницы любви Мани Поливановой - Татьяна Витальевна Устинова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
У Алекса дернулся рот. А. Эн. Седер. Все правильно. Ему стало нечем дышать, он шагнул к окну и распахнул его. И потянул с шеи шарф.
Стрешнев следил за ним с наслаждением.
– Седер – фамилия моей матери. Стрешнев – отец. Но он бросил нас! Бросил, а потом приполз проситься обратно, и мать приняла. А я его ненавидел! Я всю жизнь его ненавидел! Но у него были связи! У него были такие связи, какие никому тогда и не снились, – кондовые, советские, крепкие связи в иностранных издательствах!
– Я знаю, – с трудом дыша, выговорил Алекс. – Он работал в ленинградской «Детской литературе».
– Вот именно. Только он не просто работал! – И Стрешнев сделал рукой неопределенный жест. Ему тоже, должно быть, было больно, потому что он скривился и руку перехватил. – Он ру-ко-во-дил этой самой поганой «Детской литературой». У нас с самого моего детства толклись какие-то писатели, и отец ими восхищался! Он их боготворил! Он хотел, чтобы я тоже писал, а я ненавижу писанину! И книги ненавижу тоже! Ненавижу!
– Тихо.
– Я уехал во Францию в поганенькое крохотное издательство, когда началась перестройка. Отец пристроил! – Стрешнев фыркнул. – Он мог бы пристроить меня куда угодно, но нет! У него, видишь ли, принципы, и мать проела мне плешь – ты должен быть благодарен, ты должен быть благодарен! За что?! За прозябание над чужими текстами, да еще на тарабарском языке?! Я ненавижу этот язык! И тексты ненавижу! Я все это ненавижу!
– Ненавидишь, – повторил Алекс, к которому постепенно возвращалось дыхание и вместе с ним любопытство.
Тогда, пять лет назад, он хотел и боялся увидеть человека, который… погубил его. И вот сейчас этот человек на стуле в его собственной комнате рассказывает, как именно он это сделал.
Судьба. Какая странная судьба.
– Ты сидел в издательстве, ненавидел свою работу, ненавидел всех, а потом появился я со своим романом.
– А потом ты, подонок! Ты прислал на рецензию свою писанину, и ее передали мне как самую бесперспективную! Я прочитал. И показал двум или трем отцовским приятелям из крупных издательств. И все стало ясно. Ух, как я вас всех ненавижу!
За окном метель мела, занавеску забрасывало на сторону, снег летел прямо в комнату. Алекс подставил лицо. Снежинки трогали кожу нежно, почти неосязаемо.
Трогали и погибали.
– Я отобрал у тебя все! Деньги, славу. И, главное, работу! Ты больше никогда ничего не напишешь! Ни-ког-да! Ты стал таким же, как я! Ты не способен написать ни строчки!
– Таким, как ты, я никогда не стану.
– Как я наслаждался! Я смотрел все эти телевизионные репортажи! Я хохотал, когда ты что-то пытался втолковать судье! Весь такой растерянный, бледный, дрожащий! Сопля зеленая!
Тут Стрешнев задумался на секунду.
– Я только не понял, – спросил он доверительно, – почему ты с крыши-то не прыгнул? Ты ж собирался! Ты даже мне писал об этом! Уважаемый господин А. Эн. Седер, я не понимаю, что происходит и как мне дальше жить! Ты никак не должен жить! Ты должен был покончить с собой.
– Ну, я не покончил.
– Дурак. Ты все мне испортил.
– Это точно.
Зазвонил телефон.
Алекс, не сводя со Стрешнева глаз, полез в карман и – первый раз в жизни безошибочно – достал мобильный.
– Алекс, я вспомнила про листок, – задыхаясь, сказала в трубке Маня Поливанова. – Ты в машине меня сбил, а сейчас я вспомнила! У Сашки Стрешнева в кабинете из книжки выпал листок с одной-единственной буквой «С»! И он меня за этот листок чуть не побил! Слышишь, Алекс?
– Слышу.
– Это что-нибудь значит, да?
– Я тебе перезвоню, ладно? – Он вдруг улыбнулся. – Твоя книжка спасла мне жизнь.
– Что?!
– Пока. Я перезвоню.
Он осторожно положил телефон на стол и спросил:
– Что было дальше?
Стрешнев пожал плечами:
– Ничего. Я вернулся в Москву миллионером. Все твои деньги я аккуратно получаю до сих пор, между прочим! Нет, конечно, с придурком, который исполняет роль настоящего автора твоего романа, приходится делиться, но это все такие мелочи! Пять процентов от того, что достается мне, а твоя книга чертовски хорошо продается!
– Заткнись.
– Нет, ты же спрашиваешь! – с веселым злорадством продолжал Стрешнев. – Мне нужно было отомстить. Ну, не мог же я не отомстить, согласись!
– Кому?..
– Старой карге.
– Анне Иосифовне?
– Ну, ты просто пророк! Конечно.
– Твой отец любил ее? И ушел к ней тогда?
– Да, черт возьми! – заорал Стрешнев. – Да! Ради нее он нас бросил!
– Но он же потом вернулся.
– Это уже не имело значения! Если б он был жив, я отомстил бы и ему тоже, но он благополучно помер, и осталась одна бабка! Бабка и ее драгоценное издательство! И я решил с ней покончить, и с ее издательством заодно. Я напросился к ней на работу, и она взяла меня, конечно, тоже из милости – бедный мальчик, ему надо помочь! Это я-то бедный мальчик, представляешь?! С твоими миллионами!
– Нет. Не представляю.
– Я ждал долго. Просто убить ее мне было неинтересно. Мне хотелось, чтоб она мучилась. И еще обязательно нужно было развалить это чертово издательство. Она все трясется над своей репутацией, все обхаживает сотрудников и писателей! – Слово «писатели» он выговорил как ругательство.
– Она подозревала тебя в чем-то, – сказал Алекс задумчиво. – Это точно. Она взяла меня на работу, и я сомневаюсь, что она ничего обо мне не знала, хотя Павел и утверждал, что не знает!
– Кто такой Павел?
– Павел Литовченко, владелец. Сын Анны Иосифовны. Ты не знал, что у нее есть сын?!
– Я плевать хотел на нее! И ее сына я видал в гробу! Мне нет до него дела. Я должен был отомстить ей, а не какому-то сыну!..
– И все же Анна Иосифовна тебя подозревала! Она оставила для меня среди прочих писем с угрозами листок с буквой «С», который ты стащил. Его никто не мог стащить, кроме тебя, и я стал думать, зачем он тебе понадобился. Просто листок. Просто буква. А ты его забрал. Почему? Она ничего мне не объяснила, и я не стал спрашивать – никакого листка к тому моменту уже не было! Она оставила мне подсказку. «С» – или Саша, или Стрешнев. Но ты же маньяк. Ты сразу решил, что этот листок тебе чем-то угрожает, и забрал его. Если бы
