Норвежская новелла XIX–XX веков - Бьёрнстьерне Бьёрнсон

Пер мог теперь отдаться своим мыслям. Зря он ей нынче пообещал, что придет. Теперь-то ему ясно, что завтра в поселок ему не вырваться, даже если он и управится со своей делянкой задолго до конца дня. К тому же старик — ее отец, и в этом деле, как и в лесу, последнее слово за ним.

Некоторое время они сидели молча. В бараке было душно, и хотелось на вольный воздух, несмотря на стужу. Лампа чадила, а от сушившейся обуви несло кислятиной. Табачный дым серой пеленой плавал в воздухе и скоро сгустился до того, что и лиц не разглядеть было. Но так было даже лучше.

«Я приду завтра», — сказал он, и она надеется на него как на каменную гору. Надо что-то придумать, чтобы не вышло, что он зря сболтнул. У отца-то ее, верно, свои думки насчет зятя. Тут, в лесу, больших капиталов не наживешь, хорошо, если на харч заработаешь. Нет, лесорубу, видать, не больно-то по душе породниться с лесорубом. Есть и повыгоднее занятия. А вообще-то девушкам и вовсе не надо бы отцов иметь, во всяком случае — самым красивым из них.

Пера неудержимо потянуло глотнуть свежего воздуха. Он подошел к двери и приоткрыл ее. Его обдало студеным ветром, и сразу полегчало. К тому же приятно было думать, что у отца Анны, поди, зуб на зуб от холода не попадает, а мерзнуть-то он не любит. Ладно, его и позлить малость можно, чтоб уж не зря обижался на дочкина кавалера.

Брат ее зашевелился на нарах — проснулся, видно, от холода.

— Ты теперь, почитай, на всю зиму инструментом запасся, — сказал он, — и бегать к лавочнику в поселок тебе больше ни к чему.

Это был прямой вызов. Но Пер и ухом не повел. Ничего, там поглядим. Дело свое он делает, и как будто неплохо. Так неужто он не может поступать как всякий свободный человек? Свою-то работу он на них не сваливает! Как же у этого Ханса хватает стыда тявкать, будто он от работы отлынивает! Будто он не волен идти по своим делам, когда с дневной нормой управится. А за инструмент он из своего кармана платит.

Не оборачиваясь, он обронил через плечо первое, что пришло в голову, и тут же понял, что сморозил ерунду:

— Завтра надо будет за новым топором сходить, У старого лезвие вовсе затупилось.

Эти слова взорвали старика. Он вскочил с табурета так стремительно, что суставы у него громко хрустнули.

— Ты чего это дурака валяешь, черт тебя дери! Шутки вздумал со мной шутить?

Трубка плясала у него в бороде. Разозленный донельзя, он грозно уставился на парня. Пер присмирел под его взглядом, но раз уж он начал так глупо, приходилось стоять на своем.

— Я пойду за новым топором, — заявил он, — и спрашиваться ни у кого не собираюсь.

Они стояли друг против друга, сверкая глазами и препираясь о таких пустяках, как пила и топор, хотя на самом деле за этим крылось нечто гораздо более важное. Но ни один из них не отваживался прямо заговорить об этом.

— Коли так, можешь хоть сей же час в поселок убираться. Да там и оставайся! — сказал отец Анны.

А брат ее приподнялся на нарах, всем своим видом выражая согласие с отцом. Пер обернулся к ним и поднял руку, словно для удара. Хорошо еще, что отец Анны стоял довольно далеко от него.

— И тут мне указчиков не требуется!

— Что ж, давай вместе решим. Ну, где там твой топор? Поглядим, не брешешь ли ты?

Топор стоял в углу, и они кинулись к нему одновременно.

— Топор мой!

Пер опередил старика, и тот чуть не порезался, пытаясь ухватиться за лезвие. Топор был новехонький, и ни за что на свете нельзя дать отцу Анны разглядывать его.

— Мой инструмент, моя и забота! — сказал Пер и собрался выйти из барака. Но старик загородил ему дорогу. Оба ухватились за топорище и тянули каждый к себе. Они стояли, тяжело дыша и яростно переругиваясь.

Одолел Пер. Он высвободился от старика и угрожающе вскинул топор над головой.

Ханс завопил на весь барак.

Но Пер тут же опомнился. Он увидел посеревшее лицо старика и сразу сник, услыхав вопль Ханса. Когда Ханс бросился между ними, Пер уже успокоился, и только его липкое от пота тело бил озноб. Отец и сын, не сводя с него глаз, молча отступали в глубь комнаты.

Он выскочил на волю и при лунном свете зашагал по мерзлому снегу, стиснув в дрожащей руке топор.

Отец Анны посмотрел ему вслед, затем перевел взгляд на сына, провел рукой по глазам и пробормотал:

— Ненароком все вышло. Я и опомниться не успел.

Вдруг его бледные щеки вспыхнули, и он оттолкнул сына:

— Ступай, малый, спать!

Ханс снова улегся на нары. Но никак не мог прийти в себя и со страхом глядел на отца, будто сверкающий топор все еще был занесен над его головой. В бараке точно разом похолодало.

На делянке в сыпучем зернистом снегу стоял Пер и рубил что есть мочи. С глухим стоном вгонял он топор в оледенелый ствол ели. Лунный луч метался по голубоватой стали, по белой щепе. Он рубил как бешеный, кровь шумела у него в ушах, кровавый туман застилал глаза. Он точно рубил на куски собственное тело.

Ярость пробудила в его душе нечто такое, о чем он прежде и не подозревал: звериный страх, такой, что и убить впору. Теперь у него нет больше надежды, дело его — хуже некуда.

Но ему все никак не удавалось затупить топор, лезвие не зазубривалось, хотя он бил вслепую, чтобы можно было потом доказать, что он говорил правду насчет топора. Дерево подалось, накренилось и рухнуло. Когда ель с протяжным стоном легла на снег, он чуть не плача принялся рубить по расщепленному пню. Руки не слушались его, ослабев от усталости, и топор, соскользнув с пня, врезался в пригорок. Под снегом что-то заскрежетало, и дребезжащий звук, пройдя по березовому топорищу, отдался в руке. Он с любопытством поднял топор, поднес его к глазам и уставился на него. Все-таки дело сделано. Он рубанул топором по камню, скрытому под снегом, и теперь на лезвии зияла зазубрина, похожая на широко раскрытую пасть.

Что ж, придется-таки идти в поселок за новым топором.

Кто-то неслышно подошел к нему, чья-то рука спокойно отобрала топор. Он, послушно отдал его отцу Анны, у него уже пропала охота артачиться. Да и отец, ее как будто присмирел и успокоился. Старик внимательно оглядел загубленный топор, поднял его кверху, точно намереваясь залатать щербину кусочком лунного луча. Затем повернулся и с топором в руке пошел к бараку, почти добродушно крикнув стоявшему на делянке Перу:

— Псих!

Когда Пер немного погодя вошел в барак, там был уже потушен огонь и слышалось лишь ровное дыхание спящих.

На другой день спозаранку отец Анны ушел с топором в поселок. За завтраком они не разговаривали и не глядели друг на друга. Пер послушно взял другой топор, который отец протянул ему, и отправился с Хансом на делянку.

Они работали без устали до самого обеда. А Пер все думал об одном и том же: «Не ходить мне больше в поселок!»

Однажды Ханс сделал попытку пойти на мировую. Он сказал:

— Нашел-таки старик уловку, чтобы от дела отлынивать. Ну и хитер же, старый хрыч!

Пер и не обернулся. Он молчал так упорно, что находиться рядом с ним было чистое наказание. Ханс больше не пробовал заговаривать.

В этот день они свалили хлыстов больше обычного, но усталость не брала их, они точно боялись приближения вечера. Отец, впрочем, недолго отсутствовал, вернулся еще засветло. Топора у него с собой не было, и вид у него был добродушный. Но от этого Перу не стало легче. Старик прятал в бороде усмешку, разглядывая проделанную ими работу. Выплюнув желтую жвачку, он подошел к Перу и сказал равнодушно, не глядя на него:

— Ходил я с топором к кузнецу. Говорит, можно, мол, починить, и будет все одно что новый. Да недосуг мне было дожидаться, и без того много времени зря пропало. А вы, гляжу, тут за троих наворочали.

Пер рубил без передышки, ему не терпелось выложить многое отцу Айвы, стоявшему без дела, руки в боки, в разгар рабочего дня, в середине недели. И все-таки он чувствовал, что случилось еще что-то, чего он пока не понимает. Отец постоял, словно дожидаясь чего-то, потом посмотрел на синее морозное небо, обещавшее и нынче ясную лунную ночь, и сказал:

— Слышь-ка, Пер, сходишь нынче к вечеру в поселок. Сам заберешь свой топор.

Ингер Хагеруп

Встреча с прошлым

Во втором латинском[17], как тогда говорили, появился новый учитель Генрих Вальтер. Он был родом из Эльзаса — настоящий иностранец — и совсем молодой, едва ли старше двадцати лет. Генрих Вальтер собирался защищать докторскую диссертацию по Ибсену и приехал в Норвегию изучать язык. Так он попал в маленький городок у фьорда.

В этом классе учащихся было мало — семь девушек и трое юношей. Юношам здесь не очень-то нравилось заниматься, они охотно перешли бы в реальный класс, но им нужно было знать латынь — ведь они собирались стать теологами. Они презирали женщин, считали их никчемными созданиями.