Сказки и легенды - Влас Дорошевич

И Серасвати с диким воем понеслась в бешеной пляске, измученная пляской, упала на пол, пропитанный кровью зарезанных женщин, несчастных и безжалостных, и поднялась с земли страшною и грозной богиней Чумой.

В ужасе бежало войско Рамы из города, где люди падали и умирали, словно в сражении с невидимым врагом.

А Чума неслась вместе с войском и плясала среди него, усыпая путь трупами, как не усыпал ни один завоеватель.

В ужасе бежал Рама из Джейпура в Бенарес, из Бенареса в Непал, бежал от войска, подданных, царедворцев, заперся в неприступной башне своего дворца и дрожал, чувствуя себя беззащитным за неприступными стенами, в комнате, увешанной оружием. И к нему вошла богиня Чума.

– Знаешь ли ты меня? – спросила она.

– Ты Чума? – в ужасе прошептал он.

– Так назвало меня несчастье. А прежде я звалась Серасвати.

И вид ее заставил его задрожать еще сильнее. Ее ужасное, покрытое кровавыми пятнами лицо вдруг превратилось на мгновение в лицо принцессы Серасвати, которая была прекрасна, как богиня, имя которой она носила.

– От тебя мне не ждать пощады!

– Я задушила твоих рабов, твое войско, твоих царедворцев, твое могущество, твой сон, и теперь пришла задушить тебя, Рама.

Рама заметался. И упал, призывая богиню Кали.

– Тебе нужны жертвы? Я принесу тебе такую, какой не приносил никогда и никто. Всех жителей Джейпура, Бенареса и Непала, оставшихся в живых, я истреблю, принесу в жертву тебе.

Даже сердце богини Кали смутилось:

– Неслыханная жертва!

Но Чума сказала со смехом:

– Я принесу тебе в жертву Непал, Бенарес, Джейпур и его самого!

И задушила Раму под хохот богини.

И понеслась в бешеной пляске чрез Непал, чрез Бенарес, чрез Джейпур по всему миру. Так из страданий родилось великое зло. Ибо ничто не родится из страданий, кроме зла.

Мудрец

(Эллинская сказка)[123]

Беотиец[124] Акселос, эллин родом и варвар душой, был по делам в Афинах. Осмотрел Акрополь.

– Акрополь как Акрополь! Стоит высоко.

Был в театре Диониса.[125]

– Театр хороший. Отделан белым мрамором.

Слушал лучших ораторов на агора:[126]

– Говорят много.

И захотел побеседовать с Сократом.[127]

– Быть в Афинах и не поговорить с Сократом! На что же тогда человеку дан язык?

Прохожий афинянин указал ему под портиком Академии задумчиво гулявшего небольшого человека с невзрачным лицом:

– Это Сократ.

«Такой великий муж мог бы быть повыше ростом и повиднее.

Впрочем, мудрецы об этом не заботятся!» – подумал беотиец. Он пошел навстречу Сократу и глубоко ему поклонился.

Сократ учтиво ответил на поклон и прошел мимо.

Беотиец опять забежал вперед и поклонился.

Сократ улыбнулся, поклонился и продолжал прогулку.

Тогда беотиец снова забежал вперед и сказал:

– Привет тебе, мудрейший из смертных!

Сократ остановился, засмеялся глазами и сказал:

– Видел ли ты всех людей на свете?

– Н-нет!

– Раз ты их не видел, ты не мог и говорить со всеми людьми на свете. Не так ли?

– Совершенно верно.

– Почему же, в таком случае, ты знаешь, что я умнее всех людей на свете? Не осторожней ли было бы, с твоей стороны, сказать: «Мне кажется, что ты мудрейший из людей?»

– Да, пожалуй, так было бы благоразумнее.

– Но раз ты не знаешь, насколько умны другие люди на свете, такое мнение твое ни на чем не основано. Не так ли?

– Выходит, что так.

– Уверяют в чем-нибудь, не имея на то никаких оснований, или плуты, или глупцы. Не правда ли?

– Д-да!

– Хотел ли ты обмануть меня, говоря, что я мудрейший из людей?

– Значит, ты не плут. Кто же ты в таком случае? Реши сам!

«Однако!» – подумал беотиец и сказал:

– Что ж мне было делать, когда ты ничего не говоришь! На что роза, если она не пахнет, и мудрец, если он не говорит?

Сократ улыбнулся.

– Прекрасно. Скажи: свойственно ли коню ржать?

– Я думаю!

– А быку мычать?

– И еще как!

– Барану блеять?

– Ну, еще бы!

– Что же, конь беспрерывно ржет?

– Зачем же!

– И бык не мычит беспрерывно?

– Конечно, нет!

– Но, может быть, беспрерывно блеет хоть баран?

– Тоже нет!

– Видал ли ты, чтоб конь заржал при виде коровы?

– Не бывает.

– Или бык замычал при виде овцы, или баран заблеял при виде лошади?

– Нет, нет и нет! – весело отвечал беотиец.

– Не ржет ли конь при виде лошади?

– Разумеется.

– А бык при виде коровы?

– Это всякому известно.

– А баран не начинает ли блеять тогда, когда увидит овцу?

– Верно.

– Одним словом, мы можем сказать, что конь ржет, бык мычит и баран блеет только тогда, когда видит себе подобных?

– Почему ж не сказать? Можно сказать!

– И из того, что правилу этому одинаково подчиняются и конь, и бык, и баран, не должны ли мы заключить, что это закон природы?

– По-моему, должны.

– Скажи, мудрец станет ли идти против законов природы?

– Не думаю!

– И отлично делаешь. Теперь ответь мне на один вопрос.

– Хоть на тысячу тысяч!

– Не думаешь ли ты, что мудрецу так же свойственно говорить мудрые вещи, как коню ржать, быку мычать и барану блеять?

– Я так и думаю.

– Прекрасно! Если конь ржет, бык мычит, а баран блеет только при встрече с себе подобными, то, значит, и мудрец должен говорить только с подобными себе. Какое же основание, друг, я имел заговорить с тобою?

И посмотрев на него с любовью, Сократ пошел дальше.

– Пусть меня разорвет Цербер[128]! – воскликнул Акселос.

– Чтобы человека два раза подряд заставили самого себя назвать дураком! Это может случиться только с беотийцем, да и то в Афинах!

Через мгновение он, однако, подумал:

«А мудрость, оказывается, вовсе не такая трудная вещь!»

И чтоб развлечься после неприятного разговора, пошел к гетерам.

Гетера Хризис лежала на окне своего дома, с накрашенным лицом, – чего требовало ее занятие, – и одетая в роскошные одежды, чего ее занятие не требовало вовсе.

– Иди смелее, красавец! – крикнула она Акселосу, когда тот остановился у ее порога.

Беотиец хитро улыбнулся.

– За что тебе платят деньги? – спросил он.

Гетера из окна оглядела его с удивлением с ног до головы.

– За то, что я женщина!

– Но не всем же женщинам платят деньги. Ты должна отвечать: за то, что я красива.

– Ну, за то, что я красива!

– Итак, в любви платят за красоту?

– Платят и за красоту…

– Стой, стой! Не отвлекайся! Иначе ничего не выйдет. Ты согласна: за красоту?

– Пусть будет по-твоему.

– Ты зовешь меня для любви?

– За чем же другим будет звать к себе гетера?

– Отвечай: да или нет?

– Да, да, да!

– И так как ты сама назвала меня красавцем, а в любви платят за красоту, то, значит, ты зовешь меня за тем, чтобы платить мне деньги!

Гетера расхохоталась так, что чуть не упала из окна. Беотиец глядел на нее, счастливо улыбаясь.

– Ну, вот, видишь теперь сама, что ты или мошенница, или дура!

– Что? Гетера вскочила.

– В Афинах оскорбляют женщину? И какую женщину?! Которая никому не доставила ничего, кроме удовольствия?! Слуги! Возьмите этого чужестранца, этого варвара, и киньте его куда-нибудь подальше от моего дома.

Два раба, нубийцы, с мускулами, которые, как толстые змеи, перевились у них на руках, схватили беотийца, отнесли на ближайший перекресток и кинули, как юноши кидают копье.

– Однако философия до добра не доводит! – подумал Акселос, поднимаясь и потирая локти, колени и лицо. И грустный пошел домой.

На следующий день он услышал на площади, что Сократ арестован, ночью его судили и присудили к смерти.

– Все за его философию!

– Однако я еще дешево отделался! – подумал беотиец, вспоминая о вчерашнем происшествии с гетерой.

И поспешил уехать в Фивы из города, где делаются такие странные вещи.

Друзья-фивяне собрались к нему в дом послушать чудес про Афины.

Он рассказывал им про величие Акрополя, мудрость ораторов и любезность афинских гетер.

– Но успел ли ты увидеть Сократа?

Акселос сделал печальное лицо.

– Друзья мои! Сократ беседовал со мною с последним перед тем, как его взяли, и прежде, чем умереть, пожелал научить меня своей мудрости!

Все глядели на него с благоговением.

– Ученик Сократа!

– Не знаю, как для кого, – но должен вам сказать, что мне это было совсем нетрудно. Я сразу понял все.

– Сократ знал, кого избрать!

– Акселос! – стали его просить со всех сторон с горящими глазами. – Передай и нам мудрость Сократа! Поговори, как Сократ!

Акселос поднял палец:

– Т-с! Друзья мои! Вы знаете, что сталось с Сократом? Вы хотели бы и для меня того же?

И все в ужасе переглянулись:

– Он, воистину, мудр!

С тех пор Акселос говорил только самые обыкновенные вещи, но все смотрели на него с благоговением.

– Если бы он захотел заговорить, как Сократ!