Детство с Гурджиевым. Вспоминая Гурджиева (сборник) - Фриц Питерс

В последующие годы я время от времени участвовал в групповых встречах и иногда присутствовал на чтениях его книг, но недолго и не постоянно. Несмотря на это, его влияние на меня оставалось бесспорным. Так же как ребёнок, который рассматривает родителей как окончательный авторитет, я понял, что никогда не приму какого-либо важного решения без попытки соотнести его с точкой зрения учения Гурджиева. Я обнаружил в себе то, что удивило меня самого, – я стал склонен судить себя и других со строго нравственной и довольно «пуританской» точки зрения. Я ещё был молод и относительно неопытен, и мои суждения склонялись к жёсткости и великой строгости. Было ли это результатом моей связи с Гурджиевым (который был намного более «пуританином» и «благочестивым» в большем количестве смыслов, чем это можно было себе представить), или просто обнажение моего пуританского средне-западного американского происхождения, я не уверен, но время шло, и я начал чувствовать, что большинство из моих суждений были результатом неосознанного протеста против его авторитета и от столь же неосознанной попытки с моей стороны освободить себя от его сильного влияния. В любом случае, это была искренняя борьба, состоящая из моих сильных чувств к Гурджиеву как к человеку и, если можно так сказать, к родителю, и столь же сильного «осуждения» поведения многих из его последователей.

Примером моего внутреннего конфликта было то, что хотя я отверг большинство его последователей и не посещал их встреч, я продолжал, хотя и не зная этого, почитать лично Гурджиева. Лучшей иллюстрацией этого была моя встреча с П.Д. Успенским, в прошлом учеником Гурджиева, который проводил лекции и встречи в Нью-Йорке. Мне сказали, что он объявил об особой серии лекций для людей, которые в то или иное время были связаны с Гурджиевым, и меня уговорили прийти на предварительную лекцию, которая была своего рода вступлением ко всей серии. Я пошёл, хотя и вопреки здравому смыслу.

Большая группа последователей Гурджиева встретилась с Успенским на квартире в Нью-Йорке, где мы прослушали бесконечное чтение – слишком малопонятное для меня – после чего Успенский объявил, что будет отвечать на любые вопросы, которые возникнут у нас перед тем, как мы «запишемся» (или не запишемся) на последующую серию лекций. Были даны ответы на различные вопросы, но единственный вопрос, который был интересен лично мне: «Почему Успенский «порвал» с Гурджиевым и публично отделил себя от гурджиевской работы?» Для того чтобы прояснить возможные недоразумения, я хотел бы заметить, что ходили слухи, будто Гурджиев «отстранил» Успенского; но в начале этой «предварительной лекции» Успенский заявил, что он сам оставил Гурджиева. Гурджиев, что характерно, никогда ничего не говорил об этом разрыве. Успенский улыбнулся на вопрос и сказал, что ответ был очень прост: когда он понял, что «Гурджиев не прав», он принял решение оставить его – добавив, что детали этого открытия будут рассмотрены в последующих лекциях. Я ответил, с гораздо большим чувством, чем я от себя ожидал, что я услышал достаточно. Для меня было открытием, что я столь неистово верен Гурджиеву и точно уверен, что он не может «быть неправым» ни в чём. Я не посетил ни одну из последующих лекций Успенского, а те, кто посетил, сказали только, что лекции были очень интересными, и я не должен был их пропускать.

Несколько лет спустя состоялось примирение между «фракциями» Гурджиева и Успенского, и я думаю, что книги Успенского – особенно «В поисках чудесного» – были рекомендованы к прочтению будущим ученикам Гурджиева. У меня нет информации об этом примирении, я не присутствовал, когда это случилось, и никак не общался с гурджиевскими или иными группами около пятнадцати лет. Книги Успенского, особенно «В поисках чудесного» и «Четвёртый путь», были бесспорно необходимы к прочтению для любого, кто интересовался Гурджиевым, но, возможно, нет нужды добавлять, что опубликованные книги самого Гурджиева – предполагая, что есть достаточный интерес и решимость действительно прочесть их – единственные книги, которые передают подлинную суть человека и его учения.

Хотя я поставил Гурджиева выше Успенского, постепенное осознание моей вспышки преподнесло мне некий сюрприз: я устал, и меня тошнило от всевозможных мессий, пророков и мистиков – от Халиля Джебрана и Уильяма Блейка (всегда связанных в моём сознании из-за их рисунков) и до – включительно – Успенского, Гурджиева, Будды и самого Иисуса Христа. Это была хорошая, здоровая и злобная реакция, и она была – по крайней мере, на мгновение – освобождающей. Однако мудрость, всевидение и влиятельность этих людей могли бы (это было, в конце концов, необходимо, или я так считал) быть оценены более тривиальными и практичными истинами, чем те, которые они сами иногда цитировали. «Два сапога пара…», «… рыбак рыбака видит издалека» и прочее сейчас кажется мне намного более честной точкой зрения: мне были понятны их реальные достижения. Я знал, что возможно, если не вполне вероятно, я просто не мог оценить их – другими словами я не был хорошим учеником какой-либо философии – но я должен был сделать эту оценку для себя. Поскольку я оценивал их только для себя, это не могло отозваться для кого-нибудь в будущем какими-либо вредными или полезными последствиями.

Я не пытался оценивать умерших. Основной моей целью были «провидцы», которых я знал лично; Успенский (я познакомился с ним ещё в Приоре, и виделся позже на встрече в Нью-Йорке) и Гурджиев. Я понял, что я слишком мало знаю об Успенском, чтобы сделать какие-то выводы о его значении. Я обнаружил, что «Tertium Organum», «Новая модель Вселенной» и другие книги его авторства – чрезмерно интеллектуальные и в общем малопонятные, а это значит, что лично для меня неинтересные. Я не сужу об их возможной ценности.

Что касается Гурджиева, то я заметил, что не критиковал его с обычной точки зрения. Я не беспокоился по поводу его некоторой безнравственности; для меня не имело значения, что у него были незаконнорождённые дети, что он много пил, или что он мог быть «магом» или «шарлатаном», или, как он сам себя называл, «дьяволом». Но если, в конечном счёте, рост зависел от личных усилий, если всё это было в любом случае «на ваше усмотрение», тогда почему он был мессией? Кто, кроме Гурджиева, думал или знал, что он был избран или что он не мог быть никем, кроме как учителем? Как человека я знал его достаточно хорошо, чтобы быть сильно и искренне привязанным к нему. Что касается учителя… что же, это совсем другой вопрос. Я мог принять его в этой роли, как если бы я был ребёнком, а он родителем, который меня «учит». Для родителя естественно учить ребёнка, потому что это его ребёнок. Но быть предводителем человечества? Я пришёл к выводу, что в этом случае Гурджиев должен был быть таким же фанатиком или благоговеющим перед знаменитостями (хотя бы перед кем-то), как и его ученики. Может быть. Может быть и нет. Мои размышления не привели меня ни к чему, кроме как к заключению, что у меня нет должной «веры» или – в отношении Гурджиева – «понимания». Но в борьбе с этой проблемой мне стало легче. Как-то странно, но он перестал мне нравиться как личность, даже более того, он стал казаться мне в буквальном смысле олицетворением превосходного выражения «настоящий честный жулик». Я чистосердечно принял то, что Гурджиев вырос подобным путём, добро и зло внутри него развивались одинаково. Но я не принимал такого развития для себя. Я был на стороне чего-то, и даже сам не знал, чего именно. Я хотел верить в «добро», и хотел бороться за него. Возможно, это было чем-то похоже на неожиданное понимание того, что вы верите в Бога.