Иван Ефремов - Ольга Ерёмина

Каждый чувствовал себя под ударом. В 1937 году Иван Антонович сжёг свои дневники и письма. «В наше время нельзя…» — думал он, понимая, что одно неосторожное слово в письме может поставить под удар многих.

Ефремов отчётливо осознавал, что каждый день может оказаться последним, что надо спешить — запечатлеть в научных трудах то, что он успел осмыслить и понять.

Пряный ветер оренбургских степей остужал горячую кровь. Волнение, вызванное дорогой, улеглось, оставив ясные кристаллы мысли. С наслаждением занимался Ефремов привычной полевой работой, руководя Каргалинской геологоразведочной партией, изучая медистые песчаники и занимаясь поисками остатков позвоночных.

Подводя итоги десятилетнего исследования медистых песчаников, важно было сделать обзор всего района их залегания. Иван Антонович не сидел на месте: экспедиции в старые медные рудники Башкирии по рекам Белой и Дёме дополнили общую картину. Отчётливо вырисовывались контуры будущей книги. «Фауна наземных позвоночных в пермских медистых песчаниках Западного Приуралья» будет опубликована через 14 лет.

Ефремов работал сосредоточенно, мощно, напористо, зная, что теперь останется в ПИНе единственным специалистом по древнейшим позвоночным. Алексей Петрович Быстров, так и не получив обещанной квартиры, в августе 1939 года возвратился в Ленинград, в Третий ленинградский медицинский институт. Их совместные исследования были плодотворными, и в 1940 году Быстров защитил диссертацию на соискание учёной степени доктора биологических наук «Структура зубов кроссоптеригий и лабиринтодонтов». Алексей Петрович был избран профессором кафедры нормальной анатомии. Новые обязанности предельно сократили время, которое он мог посвятить палеонтологии.

Однако друзья не мыслили жизни без общения, которое обогащало и Быстрова, и Ефремова. В письма свои Быстров, прекрасный рисовальщик и фантазёр, вкладывал иллюстрации, часто юмористические. Иногда Алексей Петрович, не имевший детей, делал рисунки и специально для маленького Аллана, которые мальчик разглядывал порой часами — настолько чётко и детально были прорисованы тушью все персонажи.

Аллан Иванович вспоминал: «Рисунки отвечали трём основным фантастическим темам: изображение животных, часто ископаемых, встречи с ними (первая тема). Потом вымышленное домашнее существо — Шиц, нечто вроде своеобразного «домовёнка», напоминающего одновременно и лори, и тушканчика, — доброе, несколько безалаберное существо, разбрасывающее неубранные игрушки, подражающее взрослым обитателям квартиры. Это вторая тема. И, наконец, мифический ужасный «Людячий Хорик», который охотится на непослушных мальчиков (в основном это на меня), которому только в самый последний момент удаётся чудом спастись. Кроме чисто художественного интереса (это я понял позднее), рисунки обладали большой познавательной ценностью — точность изображений ископаемых животных, а также анатомическое соответствие деталей у вымышленных животных».[147]

Следует заметить, что изображения быстровских чудовищ в точности аналогичны тем, что много позже будут рисовать пациенты С. Грофа на сеансах холотропного дыхания. Страшилища, что прячутся в глубинах подсознания каждого человека, особенно близки к нам, когда тонка и неверна плёнка дневного сознания. В раннем детстве, во сне, в трансе. И все они — отражение опыта первых стрессов ещё дородового состояния. Поэтому так упорно все культуры воспроизводят жуткие, оскаленные и паукообразные формы. Поэтому дети пугают друг друга неизбывным фольклором, а взрослые порой тянутся к «ужастикам». Чуткая нервная натура Быстрова освобождалась, выплёскивала архетипические фигуры бессознательного, в изображении они связывались, заклинались. С древнейших времён названное, изображённое попадает под власть человека, потому что самое страшное — то, что неизвестно. Немало размышлял над этим Иван Антонович и понимал всё отчётливее — зависимость человека от давления архаичных глубин бессознательного, уходящих в вязкую мглу биологии, следует преодолевать. Преодолевать светящейся прозрачностью напряжённой мысли и целостным переживанием радости познания, сходной с радостью плавания в прозрачных и бескрайних морских водах.

За два прошедших года в состоянии ПИНа практически ничего не улучшилось, многие сотрудники оставались без постоянного жилья. По Большой Калужской строили новые дома, и было приказано снести приведённую в порядок два года назад часть здания музея, мешавшую строительству, переселив экспонаты в неотремонтированный пока зал. Всё это вызывало боль в душе Ефремова.

До сих пор ждала своего издания переведённая на русский язык книга К. Циттеля «Основы палеонтологии» (1895). Перевод делался под руководством профессора Ленинградского горного института А. Н. Рябинина, и ещё в 1935 году Ефремов подготовил раздел «Позвоночные. Класс амфибий».[148]

Положение в мире накалялось: в Европе вспыхнула война, Советский Союз начал Финскую кампанию. Если сейчас ничего не сделать, положение может остаться таким на неопределённо долгий срок.

Увы: в государстве, где де-факто всё подчинено одному человеку, повлиять на ситуацию может только этот человек.

11 декабря 1939 года было написано письмо:

«Глубокоуважаемый Иосиф Виссарионович.

Не сочтите нелепостью или дерзостью наше обращение к Вам.

Ваше время драгоценно для всей страны и, безусловно, занято гораздо более важными вещами. Однако глубокая уверенность в том, что только Вы можете помочь, и в том, что наука есть немаловажная вещь, заставляет нас обратиться к Вам.

Дело, в котором мы просим Вашей помощи, — это вопрос о двух музеях Академии Наук СССР — Геологическом и Палеонтологическом, погубленных при переезде Академии из Ленинграда в Москву, — первый нацело, второй частью.

Геологический музей с огромными коллекциями и превосходными витринами (изготовить которые снова очень трудно) был упакован в Ленинграде в 1935–36 г., два года лежал в ящиках в своём старом помещении в Ленинграде, затем переведён в Москву. Здесь, в Москве, никакого помещения для Геологического музея нет, коллекции его истлевают и разрушаются в сыром неотапливаемом подвале академического дома по ул. Чкалова 21/23, витрины частично разбазарены, частью гниют в сарае за городом в академическом доме отдыха «Узкое».

Тот музей Академии, который сейчас называется Геологическим Музеем им. Карпинского, представляет собой бывший Минералогический Музей и никакой собственно геологической части в нём нет, и, за малостью помещения, не будет.