Иван Ефремов - Ольга Ерёмина

К октябрю коллектив Палеонтологического института сжался, как шагреневая кожа. В середине июля с первой группой академиков уехал в Казахстан, в санаторий «Боровое», директор ПИНа академик А. А. Борисяк. Этот же поезд увёз 700 детей академических служащих. На хозяйстве остался штаб по подготовке эвакуации в составе Ю. А. Орлова, И. А. Ефремова и Е. А. Ивановой, которая была назначена заместителем директора. Надо было отобрать наиболее ценные коллекции и подготовить их для длительного пути.

21 июля группа сотрудников ПИНа отправилась в Башкирскую экспедицию Академии наук СССР, организованную для поиска нефти на Урале. Ушли на фронт Р. Л. Мерклин и некоторые технические сотрудники, несколько женщин были эвакуированы по линии мужей.

Ефремов в первые дни войны явился в военкомат (по военному билету он числился морским офицером), однако его пока решили не призывать: и без докторов наук призывников хватало.

А. А. Борисяка вскоре перевели из Борового во Фрунзе, где разместилось бюро биологического отделения Академии наук: Борисяк с 1939 года являлся заместителем академика-секретаря биоотделения.

Оставшийся к середине августа в Москве коллектив палеонтологов немногим отличался от ПИНа ленинградского состава.

Фашисты неумолимо продвигались на восток. Стало ясно, что музейные ценности надо срочно вывозить. Каждую ночь звучал сигнал воздушной тревоги. Одна зажигательная бомба пробила крышу музея и упала на чердак. Сотрудники, дежурившие за пожарных, быстро потушили её.

Президиум академии дал на вывоз принципиальное согласие, но куда везти и где хранить? Иван Антонович предложил спрятать коллекции в одной из штолен Каргалинских рудников: там сухо и температура постоянная. Его поддержали академик Александр Евгеньевич Ферсман и его сотрудники: туда же можно было вывезти драгоценную коллекцию метеоритов и минералов.

Неожиданно идеей заинтересовалась организация, которую пиновцы в письмах именуют «неким ведомством», — Наркомат обороны. Этому ведомству требовались пустоты в земле, горные выработки для сохранения военных материалов. Так была создана Экспедиция особого назначения (ЭОН) во главе с Ферсманом. В неё вошли почти все остававшиеся в Москве сотрудники Палеонтологического института. Р. Ф. Геккер составил проект и договор, по которому экспедиция должна была работать пятью отрядами в Чкаловской (Оренбургской) и Молотовской (Пермской) областях. По проекту полевой период должен был составить три месяца плюс один месяц на камеральную обработку данных.

Пришлось заниматься различными согласованиями и договорами. 17 сентября Иван Антонович с гордостью писал А. А. Борисяку: «Что касается лично меня, то мне удалось склеить оборонную работу самого настоящего значения в Приуралье…»[151]

Ефремов назначался консультантом Каргалинской партии и получал на время экспедиции бронь. В Чкалов (Оренбург) почти сразу выехал Б. Б. Родендорф, затем Я. М. Эглон и Е. Д. Конжукова с сыном, О. М. Мартынова, М. Ф. Лукьянова. На Урал отправился и Д. В. Обручев.

Орлов, Геккер, Бишоф и Ефремов оставались пока в столице. Их выезд намечался на конец сентября. Елизавета Ивановна Беляева, Татьяна Алексеевна Добролюбова и Елена Алексеевна Иванова — все кандидаты наук — таскали, сортировали, прятали мебель и ящики с книгами и оригинальными рукописями. Как никогда, им хотелось работать, заниматься любимой палеонтологией…

Из Москвы спешно эвакуировали детей, заводы, институты. Оставшиеся жильцы каждую ночь дежурили на крышах домов, тушили «зажигалки». Семья Орлова эвакуировалась в Соликамск. Юрий Александрович, дежуривший на крыше своего десятиэтажного дома несколько недель, перебрался жить в музей — там совсем не осталось пожарных. Экспонаты для эвакуации уложены в ящики со стружкой, то есть, по сути, приведены в пожароопасное состояние. Академическое начальство обещало специальные бомбоубежища, но уже сентябрь, а их нет как нет.

По улицам двигались колонны военной техники, большинство встречных было одето в военную форму. В десять часов вечера по радио раздавалось: «Говорит штаб МПВО, граждане города Москвы, замаскируйте окна…»

По ночам над чёрным городом стоял беспрерывный грохот зенитной канонады.

Информбюро оптимистично передавало, что все бомбардировщики противника рассеяны на подходе к столице. Но обитатели «логова», дежурившие в холодном и сыром музее, слышали характерный гул немецких бомбовозов — иногда по пять раз за ночь.

С тревогой говорили о ленинградцах. У института, шесть лет назад переехавшего в Москву, оставались прочные связи с городом на Неве. Ефремов часто думал о друзьях, о Быстрове, который продолжал службу в Военно-морской медицинской академии. Орлов беспокоился о Преображенских — родителях своей жены. В Ленинграде же оставалась и Гартман-Вейнберг, незадолго до войны вернувшаяся из Москвы в родной город. Как хрупка жизнь человека под непрерывными бомбёжками! А что с ними будет в случае падения города? Если не случится какое-нибудь неожиданное избавление, чудо… Но откуда же взяться этому чуду?

3 октября немцы заняли Орёл, 5 октября — Юхнов, 6 октября захвачен Брянск, 13 октября пала Калуга. Десятки дивизий попали в плен под Брянском и Вязьмой.

Фашисты уже вплотную подошли к Москве. Что ждёт столицу?

Сегодня Юрий Александрович, отстояв очередь в столовой ради похлёбки, полуголодный и простуженный, вновь пытался добиться вывоза музея, хлопотал о вагонах и барже — безрезультатно. Отправил письмо H. М. Швернику, члену Верховного Совета СССР. Письмо подписали все оставшиеся сотрудники музея. Однако в действенность его почти никто не верил.

В этот момент никто из пиновцев не знал, что в середине октября было-таки принято общее постановление Совета по эвакуации при Совнаркоме СССР об эвакуации Академии наук, что с 18 по 25 октября требовалось утвердить списки. Постановление опоздало.

…На притихший чёрный город надвинулась октябрьская ночь.

Вскоре загрохотали зенитные орудия. Пальба стояла такая, что не слышно было отдельных выстрелов — всё сливалось в сплошной гул. Однако сирены не выли, значит, тревоги не было. Но и спать в такой обстановке было невозможно.

15 октября Государственный Комитет Обороны СССР принял решение об эвакуации Москвы.

16 октября началось генеральное наступление вермахта на Волоколамском направлении.

Этот день для Москвы был самым тяжёлым. Закрыли метро, не ходили автобусы. Было приказано — но только устно — рассчитать рабочих и служащих многих предприятий и учреждений, которые спешно минировались. Весь день слышались глухие взрывы — подрывали химические и некоторые другие заводы. Коммунистам и комсомольцам предписывалось оставить город, всем способным к пешему хождению идти к часу дня к Рогожской Заставе, а затем по Владимирскому шоссе двигаться на восток.