Открытие медлительности - Стен Надольный

Сэр Джон Франклин снова окопался у себя в кабинете, который он превратил в штаб-квартиру. В его планы входило не только надзирать, карать, вести войну, он хотел перетянуть на свою сторону людей, у которых в душе сидели те же вопросы. И чтобы в будущем таких стало много.

Аборигенам нужно подобрать более подходящее место, чем голый остров Флиндерса. Он поговорил об этом с Монтегью, открыто, но осторожно. Тот выразил несогласие и вьщвинул несколько возражений. Однако уже на следующий день план новой резервации был отправлен в Лондон.

Джейн превосходно справлялась со своей ролью супруги губернатора. Если Джону предстояло публичное выступление, он находил в ее лице бдительную союзницу. Она занималась женской тюрьмой и вела оживленную переписку с Элизабет Фрай из Лондона по вопросам тюремной дисциплины. Она приглашала в гости жен чиновников и поселенцев, равно как и их дочерей, чтобы угостить их струнным концертом или каким-нибудь докладом. Она вела все обширное хозяйство и могла с легкостью, хотя и не блестяще, приготовить обед на двадцать персон, если повар заболел или сбежал. Она, нисколько не смущаясь, открыто высказывала свое мнение по всякому поводу и совершенно не старалась изображать из себя ухоженно-напыщенную первую леди по образу и подобию миссис Артур. Она слишком много путешествовала в своей жизни и прочитала слишком много книг, не говоря уже о том, что повидала достаточно разных людей в трех частях света, чтобы играть в такие игрушки. Она не считала нужным скрывать свой ум, как не скрывала она и своей красоты. Джон не испытывал зависимости от суждений Джейн, но прислушивался к ним с большим уважением. Он любил ее без особой страсти, но доверял ей больше, чем некогда Элеонор. Он не нуждался в ее постоянном присутствии, но, когда она была рядом, она не мешала ему. К счастью, и она чувствовала себя рядом с ним точно так же. И пусть это не было любовью — зато это было согласием!

— Не жди ничего хорошо от Монтегью! — предостерегала Джейн. — Он человек Артура. Он хочет, чтобы ты попал в зависимость от него и тем самым предоставил ему возможность полностью нейтрализовать твои действия.

— Я знаю, — ответил Джон.

— Он думает — губернаторы приходят и уходят, Монтегью остается.

— Вполне возможно, — отозвался Джон. — Мне нужен быстрый первый офицер, который во всем разбирается и к тому же входит в правительство. Без такого человека я не могу предпринять ничего серьезного. Для настоящих дел необходимо иметь защищенный тыл. Хепберн не может, Маконоки не хватает гибкости, а женщина, хотя это звучит по-дурацки, тут не годится.

Джейн это понимала.

— Взять на себя хотя бы часть твоих обязанностей я не могу. Но я могу тебя предупреждать об опасностях. Сейчас я советую тебе остерегаться Монтегью.

— Хорошо, — сказал Джон. — А я советую тебе остерегаться Маконоки. Он идеалист. Мы не должны давать себе морочить голову всякими завиральными идеями. За всеми этими мечтаниями можно упустить политику.

Джейн внимательно посмотрела на него:

— Наоборот тоже хорошего мало!

Ночью она устраивалась у него на плече. Иногда она даже так засыпала и могла спокойно спать, в то время как он лежал без сна и следил за тем, чтобы ее голова не соскользнула. Бывало, впрочем, что она зачитывалась каким-нибудь приключенческим романом и гасила свет уже тогда, когда Джон давным - давно храпел. Однажды утром она сказала:

— Ты всю ночь скрежетал зубами. Слишком много забот.

Что верно, то верно, возражать он не стал.

Кипучая деятельность Джейн уже стала действовать несколько пугающе на окружающих: не прошло и двух недель после их прибытия, как она совершила восхождение на гору Веллингтона, став первой женщиной, одолевшей эту вершину. Высота 4165 футов, это тебе не шуточки.

Джон Монтегью явно не собирался из-за медлительности его превосходительства говорить медленнее, чем он говорил обычно. Секретарь колонии напоминал в этом отношении Уокера и Пэзли, офицеров с «Бедфорда». Он все обо всем знал, быстро вводил в курс других, действовал осмотрительно и никогда ничего не забывал: ни имен, ни дат, ни самых мельчайших обид. Джон обходился с ним достаточно любезно, но, по зрелом размышлении, не любезнее, чем с остальными.

Честолюбие держало секретаря колонии в постоянном напряжении, он был как кошка, изготовившаяся к прыжку. Это свое состояние он умело скрывал под маской невозмутимого спокойствия и открытости. Он был готов выслушать любого в любое время и покровительственно смеялся под звяканье цепочки от часов, выглядывавшей из кармашка вспучившейся жилетки, при этом он ни на секунду не отпускал собеседника из-под прицела своих водянистых глаз.

Когда Джон превратил заседания законодательного собрания в публичное мероприятие, Монтегью уже «выразил обеспокоенность»: вот только что состоялось собрание, в котором приняло участие 336 поселенцев, потребовавших сделать правительство представительным. Он воспринял это как первый сигнал тревоги. Когда Джон стал проявлять повышенный интерес к случаям превышения полномочий при исполнении судебных решений и принялся увольнять чиновников, он действовал вопреки советам Монтегью, который, кроме всего прочего, по-прежнему возражал против переселения аборигенов в более подходящее для жизни место. Когда же Джон завел обыкновение лично встречать суда с вновь прибывшими арестантами, которым он первым делом объяснял, что у них есть не только обязанности, но и права, Монтегью начал собирать вокруг себя старых, верных соратников Артура. Впрочем, он еще не терял надежды как-то образумить сэра Джона и решил, в качестве последнего увещевания, познакомить его с двумя «железными правилами исправительной колонии», каковые он взялся лично огласить:

— Первое: всякое отклонение от принципа, признанного однажды верным, есть измена. Второе: всякое отклонение от принятой практики — проявление слабости, которая лишь на руку бунтовщикам.

Джон основательно рассмотрел оба правила со всех сторон. Затем он обратил внимание Монтегью на то, что комбинация этих двух тезисов исключает какие бы то ни было изменения. По его мнению, однако, изменником является тот, кто, открыв новый принцип и будучи уверенным в его верности, проявляет трусость, не находя в себе смелости действовать в соответствии с ним.

Оказалось, что Монтегью усмотрел в этом ответе личную обиду. Позже, в кругу своих приближенных из Артуровой фракции, он сказал с подчеркнуто горькой усмешкой:

— С недавних пор сэр Джон считает меня трусом и изменником! Ему виднее, он ведь у нас открыватель и ничто не укроется от его пытливого взгляда!

Окольными путями, через одного лакея, эти слова дошли до Маконоки, и он передал их губернатору. Тот не поверил. Иными словами: он решил проигнорировать это сообщение.

Элла во всем была настоящей дочерью Элеонор. Когда однажды Джейн запретила ей показывать вилкой с насаженным куском мяса на гостей, она потребовала вразумительных объяснений. Джон рассказал ей о коте Триме, которому такие замашки очень бы пришлись по вкусу.

— А, знаю, это тот, по имени которого назван город! — радостно воскликнула Элла.

— Нет, по имени которого только хотели назвать город, — поправил ее Джон. — Лорда Мельбурна сочли более подходящей кандидатурой.

Джейн украдкой посмотрела на гостей и попросила его по возможности сменить тему. Софи рассмеялась.

По утрам Джон прогуливался с дочерью среди эвкалиптовых деревьев в саду губернаторского дома. В такие минуты все казалось ясным и простым. Эта колония станет когда-нибудь страной, в которой все будет устроено так, что никому не придется скрывать от детей половину происходящего. Элла уже сейчас все время задает вопросы об арестантах и тюрьмах.

— А как становятся злодеем? — спросила она однажды.

Она привыкла к тому, что папа иногда по нескольку минут размышляет, прежде чем что-нибудь ответить. Это ей нравилось больше, чем когда ей подсовывали объяснения, в которых повторялось то, что она и так знала, только другими словами.

— Злодей, — сказал Джон, — не знает своей настоящей скорости. В одних случаях он действует не к месту слишком медленно, в других — не к месту слишком быстро.

Элла потребовала объяснений.

Джон сказал:

— Он слишком медленно исполняет то, что требуют от него другие, — например, слушается или помогает. Но он пытается слишком быстро получить от других то, что требуется ему самому, например деньги или…

— Но ты ведь тоже очень медленный! — перебила его Элла.

— Губернатору можно! — ответил Джон и с трудом удержался от смеха.

Система Джона Франклина разрасталась, она обрела конкретные очертания и вполне подходила к условиям колонии. Он полагал, что вывел верную методу, сообразуясь с которой, по крайней мере теоретически, можно было жить, совершать открытия и править.