Химеры (СИ) - Кузнецова Ярослава Анатольевна

Вскрик — короткий, жалобный, сейчас же потонувший в топоте и звоне гитерн.

Королевский балет еще минут пять колотил каблуками в доски, размахивал масками, вил кольца и спирали, плел подвижные сети, распадался и сходился в мельтешне летящего снега. Неистовую музыку прорывали женские вскрики, стоны, неразборчивые мольбы. Дролери на стене ломало, словно деревце на ветру.

Вдруг вопль ее рывком поднялся и разросся колоссальной звуковой волной, начисто сметая и музыку, и грохот каблуков. Рамиро выронил партитуру, зажал руками уши, но это не помогло — крик сверлом вонзился внутрь черепа, и в глазах замерцали черточки и точки, как на крутящейся вхолостую пленке по окончании фильма.

Оглушенный, Рамиро некоторое время не мог понять, вопит ли еще сумасшедшая дролери, или уже перестала, уши у него заложило, как в самолете, но зрение постепенно прояснилось. Он увидел пустую сцену и скорчившуюся на голом полу фигурку, закутанную в серый плащ.

— Все гуще снег. — сказала со стены душа-дролери. Она выпрямилась и стояла спокойно, низко опустив голову. — Так звуки коротки.

После шокирующего вопля в голове у Рамиро еще звенело, но тихий голос заставлял напрягать слух.

— Так страшно, что уже не обернуться,

Ни голосом, ни взглядом не коснуться

Ни сердца, ни протянутой руки.

Дролери подняла голову, лицо пряталось в тени покрывала, но стали видны бледные, сложенные одна к другой ладони.

"Так-так, так-так" — сквозь шум в ушах стучал метроном. Ему вторили едва различимые звуки, словно кто-то гладил пальцем стеклянные колокольчики.

Запаздывая на пару секунд, поднялась на колени и подняла закутанную голову Летта. Чуть покачиваясь, она прижимала к груди сверток из тяжелой шали.

— Все громче сердца стук. И поперек

Косая тень ложится на порог,

И манит, умаляясь, за собой.

Душа медленно прошла по подиуму влево, вместе с ней медленно, как замерзающая вода, текла музыка. Спустилась по пологому склону на авансцену, приблизилась к Летте.

— Вовне земель лежит тропа пустая.

Весь снег уже, наверное, растает,

Когда я не вернусь к тебе домой.

Летта подняла сверток на вытянутых руках, душа приняла его, прижала бережно к груди, а принцесса склонилась в прежнюю позу. Покачивая сверток, душа ушла направо, за кулисы.

Тянулась, истаивая, долгая последняя нота, тянулись мгновения, ничего не происходило. Только леденел и терял фокус направленный свет прожекторов, пока не выцвели радуги часослова, пока черный кабинет сцены не сделался седым, сизо-серым, вымороженным насмерть.

Тогда беззвучно опустился занавес, черный, как ночь.

Еще некоторое время было тихо, потом в осветительской ложе зажегся дежурный свет. Рамиро подобрал бумажки, вылез из середины ряда и подошел к режиссерскому столику.

— Лара, — сказал он. — Это очень сильно, но это запретят.

Она улыбнулась, глядя на занавес, по которому пробегала рябь — за черным сукном кто-то двигался, ходил туда-сюда. Сквозь щель над полом было видно, что коробка сцены внутри освещена.

— Нет, — сказала Лара. — Не запретят. Пара карет скорой помощи, служащие перед антрактом раздадут пузырьки с нашатырем. Шок, конечно, будет. Но не запретят.

С боковой лесенки, мимо оркестровой ямы, спустилась певшая за душу Летты дролери — Рамиро, наконец, рассмотрел ее. Коротко стриженные черные волосы, огромные черные глаза на треугольном личике, ничем не подчеркнутый бледный рот. Подмышкой она небрежно зажала свернутую шаль. Рамиро вспомнил, что видел ее во дворце, в компании Эстеве. Шерла ее имя, кажется.

— Дурацкая эта затея с платком, — сходу залепила она, даже не поздоровавшись.

— С каким платком?

— Вот с этим, — Шерла встряхнула сверток, и он развернулся в большую шаль. — Ерунда какая-то. Живота нет, ребенка нет, вместо них — тряпка… Я не понимаю, почему тряпка, зачем тряпка? Глупо это. Кто придет смотреть — смеяться будут, — ее острые, пробитые жемчужинами, ушки гневно прижались.

— Это театральная условность, — попытался объяснить Рамиро. — Такова мера условности, заданная спектаклем изначально. Для того, чтобы произвести на зрителя нужное впечатление. Как твой голос.

— А что мой голос, мой голос — настоящий. Я оплакиваю особу королевской крови, нашего родича. Я все правильно делаю.

— От твоего голоса кровь в жилах стынет, — пробормотал Рамиро. — Это и есть искусство.

— Не знаю я никакого искусства. Тоже мне. Моя бабка — Перла. Баньши.

Что ж, это многое объясняет.

— Ты Лару слушай, — сказал он, стараясь быть как можно убедительнее. — Она все поставит на место — и платок, и тебя с твоим голосом, и картинки, и музыку. Все вместе получается магия, понимаешь? Только людская, не ваша. Ты, главное, слушай и делай, что она скажет.

Шерла с сомнением таращила глазищи, мяла в руках злополучную шаль, чуть только на просвет не поглядела — где тут магия? Потом прошипела что-то, ушла обратно на сцену. Серая тряпка волочилась за ней, как знамя поверженной армии.

— Приобретение, — посочувствовал Рамиро, провожая дролери взглядом.

— Ничего, — Лара впервые за много дней заговорила с ним. — Я с ее помощью такое сделаю! Это будет лучшая постановка современности.

— Уверен, что так.

По лесенке мимо оркестровой ямы спустилась группка танцовщиков. Красавица Аланта весело смеялась и что-то говорила парню, игравшему Сакрэ, тот держал под мышкой песью голову — как шлем, и преданно смотрел Аланте в рот. Шерла шагала рядом с ними, продолжая недовольно кривиться, потом тоже улыбнулась.

Лара молча проводила их глазами.

— Рамиро.

— Что, Лара.

— Я вижу, как ты гонишь с работой над декорациями. Ты что-то затеял. Не вздумай дезертировать. Я тебя из-под земли выкопаю, верь мне.

Рамиро вздохнул. И ответил честно:

— Я делаю все, что от меня зависит.

Когда совсем стемнело, принц разжег камин. Амарела забралась в старое кожаное кресло, укрылась выцветшим пледом, бездумно смотрела на огонь. В изразцовой пещере возникали и рушились огненные царства, отблескивала латунная решетка, покрытая потрескавшимися от времени эмалевыми медальонами. Огонь, который совсем не похож на тот, что сжигает дотла города, машины, людей, дролери. Покорный, ласковый, из которого в любой момент может выскользнуть расплавленная до ярого золота саламандровая змейка.

Говорят, они вырастают огромными, как крепости.

Было очень тихо.

— Анарен.

Принц замер около огня, как кот, потрескивали яблоневые поленья. Тишина расползалась по древнему дому, выдранному из человеческой реальности многие столетия назад, как прилив. Энери молча повернул голову.

— Мне кажется, я проклята.

— Смелое заявление, прекрасная госпожа, — глаза его были темны. На улице покрикивала какая-то вечерняя птица, звонко стучал молоток, переговаривались люди.

Посторонние звуки не нарушали настоявшейся, как вино, тишины.

— Но, сам подумай, — она сжала пальцы в кулаки. — Где я ни появлюсь — катастрофы, война, смерти. Это из-за того, что я связалась с Полночью?

— Это из-за того, что теперь так будет повсюду. Некоторое время. Перелом. Надо просто смириться и переждать.

— Что переждать! Мне необходимо срочно попасть домой. Там черт знает что творится!

— Тебе сейчас надо бы заботиться о себе.

— Я знаю, что твой драгоценный правнучек велел меня прикончить, — вскинулась она. — Можешь не отводить глаза и не замалчивать это! Знаю я ваши лавенжьи повадки!

— Ш-шш, — Энери легко поднялся на ноги, отошел к старинному буфету, скрипнул дверцей. — Я же тебя спрятал. Все хорошо. Потомки тоже люди, они имеют право на политические ошибки.