Чайка - Николай Бирюков

Глава третья

Катя устало шла лесом.

Снег, освещенный утренним солнцем, ослепительно искрился.

Сосны стояли бело-зеленые, с чуть розоватыми макушками. Налетит ветерок — вздрогнут, сбросят с себя пушистые хлопья и опять застынут, задумчиво опустив ветви.

Глаза Кати, смотревшие из-под края заиндевевшей шали, хмурились. В Больших Дрогалях она встретилась с Женей, и подруга передала ей приказ Зимина вернуться в отряд. Опасность, правда, стала очень велика. Немцы, по всему видно, решили во что бы то ни стало поймать неизвестного агитатора: в деревнях устраиваются ночные повальные обыски, чуть ли не на каждом шагу стоят патрули, по дорогам рыскают конные разъезды — хватают девушек. Может быть, Зимин прав: дальнейший риск не нужен. В отряде готовят много рукописных листовок с кратким содержанием доклада Сталина. Эти листовки и народная молва завершат начатое дело, а идет оно хорошо: горят дома, занятые немцами, бегут люди со строительства, пустеют деревни…

Мороз пощипывал глаза и переносицу, пробирался под полушубок и полз по телу мурашками. Полушубок был очень рваный и не по ее размеру: кто-то снял его с себя и накинул ей на плечи, когда она бежала по улице Больших Дрогалей, спасаясь от облав немцев. У пояса под полой побрякивали гранаты. Она взяла их из потайного склада в лесу и третий день ходит с ними. Опасно, конечно: попадется немцам — сразу выдадут. Но если схватят безоружную, где гарантия, что не найдутся предатели и не скажут немцам, кто она? Так вернее: или отбиться, или… Если уж погибать, то как бойцу.

Трансва-аль! Трансва-аль!..

Сдвинув гранаты поплотнее, чтобы не гремели, она застегнула полушубок и прислушалась. С пролегавшего рядом большака вместе с песней доносился сочный хрустящий скрип. Так скрипят сани по снегу, подернутому легкой ледяной корочкой.

«У кого из русских могла сохраниться лошадь?» — удивленно подумала Катя.

Прячась за деревьями, она пробежала несколько шагов и увидела серого коня, трусившего по дороге. На передке саней сидел Семен Курагин.

Натянув вожжи, он смотрел прямо перед собой и задушевно вытягивал жиденьким тенорком:

…Страна моя,Ты вся горишь в огне.

Катя плотнее закутала шалью лицо, оставив открытыми одни глаза, и вышла из-за деревьев.

— Не подвезешь немного?

Помолчав, возница придержал лошадь и указал ей на сено позади себя.

— Тепло же ты укуталась…

— Какое там тепло — кругом отдушины, — засмеялась Катя, разглядывая лошадь.

Где-то совсем недавно видела она такого серого коня с черными пятнами между ушей и на левом боку. В деревнях? Нет… Там и ржания конского ни разу не слышала, ни разу не обдало запахом свежего навоза, точно не по живым селениям проходила, а по вымершим. Где же тогда?

Вдруг в памяти мелькнул васькин окрик: «Шагай дальше, пятнастая!» И она вспомнила: «У Михеича! На этом самом коне и ускакал с большака немец».

— Как, дядя, конь-то у тебя сохранился?

— Не сохранился. «Господа» немцы дали.

Катя насторожилась: за хорошие дела гитлеровцы не одаривают.

— Говорят, старик какой-то партизанам довольствие возил, Егор те за ногу, его лошадь.

Она смотрела на него испуганно: почему знает? Неужели кто проследил и… выдал Михеича?

— Немцы, значит, дали?.. А почему тебе?

— Мертвяков возить.

— Мертвяков?

Семен кивнул.

— Вызвали, спрашивают: «Кучер?» — «Кучер». — «Вот, — говорят, — тебе даспферде» — так они, сукины сыны, на своем языке собачьем животину бессловесную облаивают. Говорят, а я — ни бельмеса. Позвали пересказывателя. Растолковал он: в возчики назначают — мертвяков, Егор те за ногу, вывозить. Это из ихнего госпиталя… И холодов еще стоящих не было, а они… обмороженных каждосуточно доставляют, а я отвожу… Дал согласие на такое дело. Мост, например, строить — для души больше тягости. Подумал: живого лиходея везти — тоска бы смертная, а мертвяков — ничего. Поболе дохли бы — отвезу.

Он обернулся. На лице его, изрытом мелкими оспинами, проступила настороженность.

— А ты чего выпытываешь? Сама-то откуда будешь?

— Я дальняя. В Смоленск пробираюсь. Потеребив бородку, Семен прикрикнул на лошадь; она замахала мордой и побежала быстрее.

— «Сам корми», говорят. А чем? Достаю кое-где сенца. Жалко животину, на хорошем бы корму — не конь, а самолет… И то, гляди, рысь, как у кормленой.

Он вздохнул и тихо пропел:

Трансва-аль! Трансвааль!..Страна моя…

— Да, Егор те за ногу, Трансваль — это Трансваль, а у нас — пришли немцы, и подогнулись все мы. Эх! — вырвалось у него со злостью. — Подогнулись ведь, девка, а? Заместо того, чтобы бить их… вот так, насмерть!..

— Не все, дядя… Партизаны, например, не подогнулись, — хмуро сказала Катя, занятая думой: «Кого же послать в Залесское разузнать о Михеиче?»

— Партизаны? — зло переспросил Семен. — Как-нибудь без партизанов обойдемся.

Нервно свертывая цыгарку, он рассказал, как три дня тому назад к ним в Жуково заявились партизаны.

— Глядим — в шинелях красноармейских, в касках. Сперва подумали — Красная Армия. Душа ходуном заходила. Навстречу кинулись. Расцеловался с одним на радостях, а от него винищем, Егор те за ногу, как из откупоренной литровки. Глянул на другого — еле на ногах держится. Сперва это ни к чему, так вроде и надо: отбили, мол, у немцев и выпили — не пропадать же добру! Тащите, говорят, нам еды — мы голодные. Какая же у нас, к чорту, еда? Что было — последним куском поделились. Говорят: мяса давай, курей, яичек. Одна бабенка полкраюшки хлеба от чистого сердца вынесла — у детишек оторвала и командиру, кривоногий такой… А он, сукин сын, краюшку наземь и ногой: «Яичек давай!» Взвыла, известно, бабенка. «Не партизан ты, а сволота». Он ее с размаху по лицу; она, Егор те за ногу, — с ног… И пошло: одни кинулись народ избивать, другие по избам шарить. Тут постовые ихние как заорут: «Немцы!» Смылись, конечно, и трех девок с собой уволокли. — Он помолчал. — Только ушли, и вправду — немцы на мотоциклах. Согнали всех: зачем партизанам еду давали? Двух баб и мальчонку повесили.

Семен обернулся к изумленно слушавшей Кате.

— Немцы все по радио: хватайте партизан, — не защитники они вам, Егор те за ногу, а бандиты, пьянствуют, грабят, а вы из-за них муки терпите. Не верили, так теперь своими глазами увидели… Вот и думаем: в другой раз заявятся — похватаем и отволокем: ястреб ястреба клюет — мирной пташке радость.

— Это не партизаны, дядя, — взволнованно сказала Катя. Она догадалась: в Жукове была та самая банда, что выдает себя за партизанский отряд. Не могло быть сомнения, что это очередная провокация немцев.

— Кто ж тогда?

— Бандиты.

— Бан-ди-ты? — Семен задумался. — Это правда: бандитами-то их в самый раз назвать.

Он подозрительно оглядел Катю.

— А ты откуда знаешь про это, раз дальняя?

— В народе слышала. Говорят, в лесу уголовники укрылись и по указке немцев народ грабят, чтобы, значит, восстановить его против настоящих партизан; а настоящих партизан народ знает, они не ходят по деревням, народ сам доставляет им все, в чем нуждаются. Ты же, дядя, только сейчас говорил: лошадь у тебя от старика, который возил довольствие партизанам.

— Это так, — озадаченно произнес Семен и начал счищать кнутовищем с передка саней снег. — В первое-то время правильные были партизаны, и командовали ими люди большой души — головка наша: Лексей Митрич Зимин да Катерина Ивановна. Чайкой ее мы все звали. Такие люди за народ на куски дадут себя изрезать! Убили их, девка, и весь отряд ихний в болоте потоплен!

— Неправда!

— Говорю — значит правда! — озлился Семен. — Нам, здешним, лучше свои дела знать, чем прохожим из Смоленска… Лексей Митрич и Катерина Ивановна, ежели в живых-то, разве допустили бы, что для Гитлера беспрепятственно мост строится?

— А про то, что каждую ночь немецкие транспорты взрывают, у вас не слышали, дядя? О том, что немецкие главари только мертвяков открытым саням доверяют, а сами в танках разъезжают, — об этом не знаете?

— Знаем и об этом… — неохотно отозвался Семен. — Десант, говорят, красноармейский высадился…

Табак из его цыгарки, которую он старательно сворачивал, просыпался.

— Толкуй беспонятным — не куря насидишься. — Говорю, Егор те за ногу, немцы и сами подтверждают — шила в мешке не утаишь; чуть не каждый день бои у них в лесах с красноармейцами.

Катя засмеялась.

— Красную Армию немцы давно «уничтожили», откуда же взялся «десант»?

Насмешливые искорки, взметнувшиеся в ее глазах, подержались еще мгновение и растаяли.

— Не верь, дядя, фашистской брехне и соседям накажи, чтобы не верили. Жива Красная Армия! Крепче, чем до войны, стала. Ни одному немцу под Москвой не дает голову из окопов высунуть. Ждут бойцы приказа Сталина — двинутся и так ударят, что от «господ» немцев только грязь останется… И отряд Зимина жив, от верных людей знаю. Это ему старик возил довольствие, его боятся гитлеровцы.