Чайка - Николай Бирюков

Послышался лязгающий грохот, и в белой мгле зачернел танк: на строительство прибыл Макс фон Ридлер.

Отто Швальбе, Карл Курд, Генрих Мауэр, инженеры и Тимофей Стребулаев обступили его и вместе направились к груде бревен. Женя услышала, как стоявшие рядом с ней люди облегченно вздохнули, словно все разом подумали: «Наконец-то! Отслушаем сейчас — и все!»

Офицеры забрались на бревна. Стребулаев остался на земле, в толпе солдат. Швальбе вынул из-за пазухи пачку листов бумаги. Один из стоявших за ним инженеров осветил их. Начальник строительства перелистал списки и крикнул:

— Ж-пятьдесять пятий!

Из рядов жуковцев вышла жена Семена Курагина.

— Курагин Елена?

— Да, — ответила она испуганно.

Обратившись к Ридлеру, Швальбе сказал намеренно громко, чтобы все слышали:

— Она отшень плёхо работайт. Саботаж.

Ридлер кивнул.

— Согласно новому приказу, — проговорил он раздельно и махнул рукой, — все село за проволоку.

Солдаты окружили жуковцев и погнали на свободную площадь по другую сторону бревен. В толпе жуковцев раздались рыдания. Худая, высокая женщина прорвалась сквозь цепь солдат и, подбежав к бревнам, упала на колени.

— Трое у меня их, детишек-то… Старшей, Ленке, семь лет, младшего грудью кормлю…

Солдаты прикладами заставили ее подняться.

— Б-шестьдесять тшетири! — крикнул Швальбе. Из толпы жителей хутора Борисоглебского никто не отозвался. Два солдата с фонариками кинулись к борисо-глебцам и выволокли к бревнам мальчугана лет девяти-десяти. На спине его значилось «Б-64». Швальбе смутился.

— Наверно, убегал с работы? — спросил Ридлер.

— Убегаль! — торопливо подхватил Швальбе. Ридлер махнул рукой, и борисоглебцев погнали вслед за жуковцами.

Женя не стала дожидаться, когда очередь дойдет до великолужан. Она осторожно присела и ползком пробралась за бетономешалку.

Одни за другим перегонялись «квадраты». Рыдания и крики матерей не умолкали. Неделю назад, может быть, отнеслись бы к этому более спокойно, но теперь, когда все они наслышались о предвестнице, разносящей по деревням и селам сталинский призыв к борьбе, когда, казалось, вместе с воздухом вбирали в себя радостную уверенность, что скоро придет расплата, — ярость и боль вызывало то, что совершалось: они погибнут здесь, на стуже, дети — там, в домах… Многие проклинали себя за нерешительность, за то, что по примеру других не сбежали в леса. Но ведь так хотелось дождаться предвестницы, чтобы не ошибиться, чтобы лично от нее получить совет, что надо делать.

От лучей фонариков на лицо Ридлера ложился бледный отсвет, придавая ему какой-то мертвенный оттенок. Сложив на груди руки, он холодно осматривал волнующихся людей.

Погнали великолужан, и на половине площади, примыкающей к реке, осталось всего пять «квадратов» — жители сел, расположенных вблизи строительства. Швальбе оглядел их и сунул списки за пазуху. Солдаты выстрелами в воздух восстановили тишину.

Ридлер закурил.

— Для каждого села наказание — десять дней ареста, — хлестнул людей его голос. — Если в течение этого срока никто не получит замечания, все пойдут домой. Если в течение этого срока хоть один человек будет уличен в саботаже, все село пробудет за колючей проволокой до конца работ, а дальше — посмотрим… Теперь о детях… Саботажники услышат голоса своих детей по радио.

Он засмеялся и скомандовал:

— Фор!

— Фор! — заорали солдаты, окружив строителей и тесня их к колючей изгороди.

Ридлер обернулся к пяти «квадратам», стоявшим у реки.

— На вас замечаний нет, и сейчас вы под конвоем пойдете домой, но… запомните, что я сейчас говорил. Фор!

Воспользовавшись тем, что внимание немцев было сосредоточено на людях, входивших за колючую проволоку, Женя пробралась к самой кромке берега, спустилась вниз и поползла. Руки скользили по снегу, срывались, и каждое мгновение казалось: все! — ухнет она сейчас в реку, затянувшуюся хрупким ледком. Впервые в жизни Женя досадовала на то, что тело у нее такое сильное да большое. Ей все время казалось, что немцы, патрулирующие на том берегу, вот-вот увидят ее, а на этом берегу услышат, как скрипит и оползает под ней снег.

Но все обошлось благополучно: мост остался позади, а над головой, пороша белой пылью, зашумели ветки сосен. Женя быстро вскарабкалась наверх и побежала. В полукилометре от строительства остановилась, запыхавшаяся. «Куда бежать: к Кате или в отряд? Отряд слишком далеко, а Катя… Где ее искать? Позавчера пошла в Лебяжий, где сегодня — неизвестно».

Неподалеку заскрипел снег. Женя спряталась за дерево. Шаги смолкли, и суровый мужской голос спросил:

— Кто?

Опять тяжело скрипнул снег, и в нескольких шагах перед собой Женя увидела мужчину с винтовкой. В первую минуту девушке показалось, что перед ней великан вырос. Да и неудивительно: мужчина был очень широк в плечах и на целую голову выше ее. Лица в темноте не было видно.

— Я колхозница. Со строительства иду домой… — А ты… где партизаны… не знаешь?

— Ни! — И Женя подалась назад. Мужчина молча шагнул к ней.

— Сказала, не знаю! — вскрикнула она и побежала. Шагов позади не было слышно. «Кто же это? — всполошенно подумала Женя. — А может, не от немцев, а свой?» Она остановилась и наморщила лоб припоминая. Нет, после того как не стало Феди Голубева, ни разу не встречались ей мужчины такого роста. К тому же среди русских только старики остались, а у этого голос молодой.

«А что, если он к нам от Красной Армии для увязки? — Сердце радостно заколотилось. — Если бы предатель — не отпустил бы, погнался бы…»

— Товарищ! — позвала она тихо.

Никто не ответил. Женя вернулась по следам. Никого! От места встречи следы вели к Большим Дрогалям. След от следа шел далеко. Видно, зашагал крупно и быстро…

— Товарищ!

Ответа не было.

«Нет! Если бы от Красной Армии, на явку бы пришел… А если не из армии, кто ж он тогда?»

Мысли ее отвлек грохот взрыва. Он донесся с той стороны, где пролегала железная дорога.

«Наши, наверное, партизаны!» — обрадовалась Женя.

Глава шестая

Отряд Шенделя проплутал в лесу более суток. Два раза попадали в болото. Из двадцати пяти человек осталось восемнадцать: четверо увязли в трясине, трое затерялись где-то в чаще. Усталые кони проваливались в сугробах, наталкивались мордами на деревья.

— Штарик! Штарошт! Михеич не отзывался.

Офицер в бешенстве вздыбил коня и нажал кнопку фонарика.

Михеич сидел на коне, точно дед-мороз, весь обсыпанный снегом.

— Ти нас в обман есть заводиль? Я поняль!

— Не в обман, господин немец, в лес, — спокойно сказал Михеич. Он снял с бороды снег и, скатав его комочком, проглотил. — А коня на задние ноги не к чему становить, коли у самого мозги квашены.

Немец не понял. Поднес фонарик почти вплотную к лицу старика и весь затрясся, увидев в его глазах искорки смеха.

— Потшему… затшем в твой глаза радость? Снежный вихрь дунул Михеичу прямо в лицо. Старик зажмурился, улыбнулся.

Немцы, сбившись тесной кучкой, злобно загалдели.

А ветер, дувший с востока, вдруг изменил направление. Небо стало светлеть; красным огоньком мелькнула в нем звездочка, вторая… Офицер опять подступил к Михеичу.

— Ти хотеть шизнь?

Михеич молчал, вглядываясь вдаль. Мгла редела, и стали видны деревья. Они были впереди еще метров на десять — пятнадцать, до крутого бугра, а дальше белым бескрайным пологом расстилалось «Бесовское болото», не замерзавшее даже в самые лютые морозы.

Ругнувшись, офицер занес над головой старика шашку.

— Хотеть ти шизнь?

— Хочу.

— Заводийт нас обратно на город, в дом! Ну?

Михеич засмеялся и тронул лошадь. Вероятно, в памяти у него в эти минуты проходила вся его жизнь; может быть, молодость вспомнилась. Смотря на небо, которое все больше светлело от проступающих звезд, он запел дрожащим голосом:

Ты не вейся, черный ворон,Над моею головой…

Кони, видя перед собой мерцание света, пошли быстрее. Михеич сдавил своему бока ногами, хлопнул его по шее. У солдата, сидевшего позади, мелькнуло опасение, как бы старик не ускакал вперед и не скрылся в лесной мгле. Он крепко сцепил на его груди руки и угрожающе твердил одно слово:

— Штарик!

Вот и последние деревья… Михеич гикнул. Несколько коней, оторвавшись от земли, рванулись на белый простор.

— Цетер! — раздался крик.

Офицер круто осадил своего коня. С воплем: «Цетер!» его солдаты вставали на четвереньки и во весь рост на спины лошадей, быстро погружавшихся в хлюпкую черноту. Конь, на котором сидел Михеич, под двойной тяжестью уходил в трясину быстрее остальных. Но Михеича, видно, это нисколько не пугало. Он, смеясь, смотрел на солдата, который сорвался с коня и сразу же увяз по пояс.