Порыв ветра, или Звезда над Антибой - Борис Михайлович Носик
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Глава 25. Посетители – просветители
Легко предположить, что первыми гостями у Сталя и Жанин в роскошном особняке на рю Нолле, ключи от которого с беспечностью доверила обремененному семьей де Сталю галеристка Жанна Бюше, были долговязый абстрактный художник Сезар Домеля и его жена Рут. Едва начавший свои парижские труды Никола подарил в ту пору своему гостю Домеля большой рисунок углем (остроугольные фигуры в стиле «геометрических абстракций» Маньели) с размашистой надписью: «Все, что имею, принадлежит тебе». И этот порыв безоглядной благодарности легко объясним. Щедрый Маньели дал уезжавшему из обжитой Ниццы в Париж нищему начинающему художнику де Сталю адрес своего друга – голландца, и де Сталь нанес супругам Домеля визит в их Сите де Флер на бульваре Араго. Адрес и визит не стоят во Франции многого (я тоже привез 30 лет назад полный карман адресов). Ну придешь, навяжешься, предложат тебе воды с сиропом, с неловкостью поблагодарят за подарки, попросят оставить свой номер телефона. И не позвонят. Никогда. А Домеля повел себя воистину по-братски. Это он порекомендовал Жанне взять начинающего «геометрического» маньелиста на ту же выставку, что его самого и «основоположника» Кандинского. Может, и все благодеяния, которыми осыпала русского красавца стареющая галеристка, были подсказаны добрым голландцем – «неопластиком». Похоже на то.
Сталь ему понравился. Домеля и сорок лет спустя вспоминал об этом «верзиле» с симпатией. Конечно, многое его удивляло в русском бароне, кое-что казалось смешным и даже непотребным, но он вспоминал и об этом с улыбкой: за долгую жизнь в среде художников он насмотрелся всякого. А недолгие годы их дружбы со Сталем он запомнил хорошо и вспоминал о них в разговорах с корреспондентами еще и в 80-е годы.
Сезар Домеля родился в семье лютеранского пастора в Амстердаме, решив стать художником, рано покинул Голландию, уехал в Швейцарию, а двадцати трех лет от роду уже выставил свою первую абстракцию на берлинской выставке. Потом перешел к «неопластическим» рельефам, входил в группы и объединения Мондриана, потом Сейфора, потом прочих.
Любопытствующему и мало знавшему об истории абстрактной живописи де Сталю он пытался напомнить главные принципы довоенного абстрактного авангарда – принцип динамической, а не эстетической ценности цвета, законченности построения полотна и его единства. Домеля говорил об экономии средств, о точности выражения, а главное о духовности, ибо Домеля, по наблюдению Арно Мансара, выбирая между эстетикой и метафизикой, всегда отдавал главенство последней…
Такие вот беседы шли у них и на бульваре Араго и на рю Нолле в роскошном особняке беженца Шаре. Состояние, в которое привел русский оккупант этот предоставленный ему дом, похоже, немало удивляло честного голландца и он вспоминал свои визиты не раз:
«В те времена кузина Жана Дейроля жила с ним в большом доме, который уступил им декоратор Пьер Шаре… Он жил на первом и на втором этаже и, вооружившись топором, он вырубал доски из пола, буквально, и сжигал, по крайней мере обогревался… Место было запущенное, все в расщелинах и трещинах, испохабленное, в самый раз для романа Кафки. Никола, тогда уже беспредметный художник, занимался «гениальной стряпней». Он использовал остатки углей, красок и писал на картоне и на обивочной ткани с мебели. Что до Жанин, то она, уже очень больная, привлекала своим умом и своей чувствительностью, своим вкусом целый круг писателей, актеров и художников (Брак, Реверди, Ланской), которые обсуждали различные актуальные эстетические вопросы».
Рассказав о ночных бдениях де Сталя, Домеля нарисовал не вполне традиционный (во всяком случае для «семейных» биографий) портрет молодого художника:
«Этот спортивного вида верзила всегда готов был выкинуть какой ни то недозволенный номер, но и проявить щедрость мог тоже. Он говорил обо многих вещах с некоторым цинизмом, зато о своей живописи с высокомерной гордостью, к которой примешивалось много наигранности. Так что трудно было даже отличить, где тут шарлатанство, где истина, а где и гениальность. В огромном его теле, которое казалось неутомимым, хватало места, чтобы сокрыть немало тайн и страданий. Казалось, что все свои ночи он проводит замурованным в стены огромных своих полотен и сновидений, которые он хранит от всех в тайне. А между тем, он очень остро отзывался на все соблазны окружающего мира».
Понятно, что все это было сказано посетителем кафкианского особняка в Батиньоле уже тогда, когда трагическая кончина тогдашнего его друга приоткрыла (хотя и далеко не вовсе откинула) завесу его тайны. Но как вы убедились, и тогда, в победоносном 1945 году обо многом догадывались и друзья дома, и обожающая своего гения «кузина Жана Дейроля» бедняжка Жанин Гийу.
Что до самого кузена, то друг Домеля и Маньели художник Жан Дейроль поселился в ту пору в Париже, почти одновременно с Никола вступил на дорогу «геометрической абстракции» и нередко переступал порог этого истерзанного, но влекущего многих особняка на рю Нолле. Как отмечают некоторые из биографов де Сталя, у Никола и Жана было по меньшей мере два полотна очень сходных по построению и колориту.
Жан Дейроль был дружественно настроен к кузине и ее русскому другу, отстаивал их перед бретонским семейством. Впрочем, можно понять родителей Жанин: их дочь таяла на глазах, и им трудно было не винить пришельца, разрушившего, по их мнению, ее и без того не простой первый, польский брак, в результате чего мальчонку Антека подкинули им, да и дочка вернулась в дом чуть живая накануне войны. А верзила-русский надолго исчез… Можно догадываться, что именно так думала бретонская «теща» де Сталя «тетушка Лулу». Но кому есть дело до тещи? Кто представит себе еврейскую тещу Александра Исаича, читающую последний двухтомник зятя. Пусть даже Там читающую, но ведь и автор уже Там…
После выставок де Сталя, прошедших у Жанны Бюше, на рю Нолле стал появляться красочный персонаж, чья бритая голова напоминала иным из его биографов голову другого, более популярного на Западе выходца из русской семьи – киноактера Юла Бринера. Нам уже доводилось говорить об этом новом знакомце, а потом и друге Никола де Сталя, художнике Андрее Ланском. Как и сам Никола, Андрей Михайлович Ланской был русским аристократом и художником, к концу войны уже окончательно «беспредметным». Дочь Никола Анна де Сталь так писала о Ланском в своей книге «От штриха к мазку»:
«Живопись Ланского глубоко заинтересовала Сталя. Ланской
