Скитания - Юрий Витальевич Мамлеев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Кругляш плавал среди этих подземных существ, иной по отношению к ним. А потом его стало тянуть дальше вниз.
То, что он увидел в этом низу, было неописуемо, но и это ни в чём не изменило его…
«Пора совсем утонуть», — подумал он.
Но безумие спасло его. Некий мутный свет ударил в сознание, и кругляш перестал быть кругляшом. Он превратился в бред Богини трупов.
Отражение
Виктор Заядлов уже почти не был человеком, даже по его собственному мнению. Жил он уже несколько лет оседлым эмигрантом в Нью-Йорке, в маленькой трущобной квартире. Работу он бросил (да её и не было), жену сдуло, и больше вокруг него ничего не стало. Кормился он на помойках и на социальное пособие, которого боялся. Неожиданно после многих лет нищеты получил он небольшое, но терпимое наследство — однако это уже ничего не меняло, и он позабыл о нём.
«Не всё ли равно как жить?» — подумал Заядлов в последний раз.
Да, не это было главное. Главное было в том, что начала изменяться его тень. Он заметил это впервые, когда писал письмо далёкой бабушке в Москву. Вместо тени от своих пальцев он увидел чёрные когти — сверхъестественно чёрные, ибо тень никогда не бывает так черна.
«Началось, началось, — в холодном поту подумал он, — я знал, что этим кончится… Это конец».
Но он дописал письмо, словно ведомый когтями.
Впрочем, письмо было довольно добродушным, оно началось так:
«Дорогая бабуся! Привет из Нью-Йорка, из всемирного центра будущего. Ты не умерла?! А я как будто бы умер, но в целом живой.
У меня всё хорошо. Часто по ночам любуюсь небоскрёбами. А как тётя Маня, тётя Катя и тётя Вика?» (На самом деле никаких таких женщин вообще не существовало.)
После того как Заядлов закончил писать, поставив последнее: «Не забывай меня, бабушка», он опять поглядел на тень и увидел, что она стала нормальная.
Заядлов страшно обрадовался этому.
«А не пойти ли мне погулять?» — решил он от счастья.
И он прямо-таки побежал — вперёд на Пятую авеню, к рекламам, педерастам и бизнесменам. По дороге он поблевал около большого клуба, который называли почему-то храмом.
И пошёл вперёд — мимо огромных причудливых тридцатиэтажных банков, малюсеньких церквей и теней об небоскрёбов. Там и сям появлялись нищие и сумасшедшие. Секс Заядлов любил, но сумасшедших — никогда. Их было много в этом городе будущего — но их некуда было девать…
Заядлов подмигнул раза два прохожим, на большее он не решался, хотя помнил, что как-то раз ему ответили:
— How are you?
Нет, он не был одинок. Заядлов вдруг юркнул в заведение, мокрое от пива и от раскрашенных, как на Марсе, проституток, и запил, наклонившись над единственной рюмкой виски. И тогда второй раз увидел свою тень, однако вместо обычной головы была голова льва.
«Да нет, это кутёнка, — успокоил сам себя Заядлов, наклонясь. — Всего лишь кошка — и всё».
Но потом вдруг вскочил, дико озираясь на невинных проституток. Тень исчезла, ушла в потолок, в лампу, повиснув над головами дев. И Заядлов выбежал из светоносного этого заведения.
Свернул в малолюдство; какая-то женщина одиноко свистнула — была она как привидение, сошедшее с ума. Заядлов глянул вверх: там были небесного света небоскрёбы, и в каждом окне было, может быть, по бриллианту.
Он не любил плясать перед небоскрёбами.
Итак, появилась какая-то новая, почти доисторическая тень, как будто раньше он вообще жил без подлинной тени, оставаясь золотым счастливым человеком.
Спустя три недели тень эта даже стала драться — словно из тени высунулся коготь. И тогда он захохотал.
— Боже мой, я всё понял, — кричал он в стену. — Это не сумасшествие, а, напротив, обратный процесс! Я наконец становлюсь нормальным!
И он юрко, несмотря на драчливую тень, засеменил к своей новой жене.
Действительно, когда сдуло жену-эмигрантку, он приобрёл вторую — из местных, старуху лет семидесяти, якобы почти без средств, но всё-таки с небольшими деньгами, которые она не тратила с детства. Потому и накопилось. Собственно, формально женат он не был, только — друг дома и полулюбовник. Приходил он к ней раз в полгода или, может быть, раз в три месяца — и это считалось большой неразлучной дружбой. Почти мечтой.
Вот перед ней-то Заядлов и любил плясать.
Старуха — Мэри — терпела и это, скаля не то звериные, не то стальные зубы, и всё время спрашивала Заядлова:
— How are you?
Тот отвечал грустным кивком.
Чужое небо Нью-Йорка с его ординарными звёздами уже не мучило его…
Следовательно, после появления драчливой тени он понёсся к Мэри — на забытом даже адом метро.
Мэри встретила его своей прежней, жизнерадостно-мёртвой улыбкой:
— How are you?
Много, много раз слышал это приветствие Виктор, от всех просвещённых людей Запада. И не всегда реагировал правильно на эти слова: ведь он был чужеземец.
На этот раз он просто поцеловал Мэри, и они стали смотреть телевизор. Иногда Мэри опять спрашивала: «How are you?» — или о погоде: «Не правда ли, хорошая погода сегодня?»
Потом, после выступления регбистов и литераторов, она сообщила Виктору, что скоро умрёт, так как у неё серьёзный рак. Заядлов промолчал, не веря, но Мэри добавила, что для неё это большая проблема и что к ней уже давно ходит (она тратит на это немалую сумму денег) приличный психоаналитик: он объясняет ей, что теперь делать и о чём думать. Виктор улыбался, как во сне, по-прежнему не веря, и ушёл, смущённый.
А через два дня его тень стала разговаривать.
У Виктора пот ушёл внутрь лба. А потом он разучился удивляться. Впрочем, слова тени были пророческими: «Не смотри на своё отражение в зеркале… Не смотри… Ты понял это?»
Утешило его только то, что на самом деле говорила уже не его тень, ибо трудно было назвать то, что он видел рядом с собою, его тенью — лица, например, уже не существовало, но грудь выделялась и особенно борода, хотя на самом деле никакой бороды у него в земной жизни не было.
Но всё-таки часто — на стене, в углу, где-то в полуклозете, среди смелых тараканов — мелькала и его бывшая тень, но опять-таки в ней то оказывался птичий нос, то коровье ухо, то
