Антоний и Клеопатра - Колин Маккалоу

— Очень умная идея поселить нас обеих в одном доме, — сказала Октавия, когда они после переселения сидели, попивая сладкое, разбавленное водой вино и заедая еще теплым, только что из глиняной печи, медовым печеньем — местным деликатесом.

— Это даст нашим мужьям свободу общения, — улыбаясь, ответила Ливия Друзилла. — Думаю, Антоний предпочел бы приехать без тебя.

— Ты абсолютно права, — печально согласилась Октавия. Она вдруг подалась вперед. — Но не будем говорить обо мне! Расскажи мне о себе и…

Она чуть не сказала «о маленьком Гае», но что-то остановило ее, предупредило, что это будет ошибкой. Какой бы ни была Ливия Друзилла, она не была ни сентиментальной, ни изнеженной, это очевидно.

— О тебе и о Гае, — поправилась она. — О вас ходят такие слухи, а я хочу знать правду.

— Мы встретились на развалинах Фрегелл и влюбились, — спокойно сказала Ливия Друзилла. — Это была наша единственная встреча до свадьбы confarreatio. Я была тогда на седьмом месяце, беременна моим вторым сыном Тиберием Клавдием Нероном Друзом, которого Цезарь сразу отослал его отцу, чтобы тот его воспитывал.

— О, бедняжка! — воскликнула Октавия. — Наверное, это разбило тебе сердце.

— Вовсе нет. — Жена Октавиана грациозно откусила от печенья. — Я не люблю своих детей, потому что не люблю их отца.

— Ты не любишь детей?

— А что? Они вырастают в таких же взрослых, каких мы не любим.

— Ты их видела? Особенно твоего второго сына. Как ты зовешь его коротко?

— Его отец выбрал имя Друз. Нет, я его не видела. Ему сейчас тринадцать месяцев.

— Тебе, конечно, не хватает его?

— Только когда у меня была молочная лихорадка.

— Я… я…

Октавия в нерешительности замолчала. Она знала, что люди говорят о маленьком Гае, будто он — холодная рыба. Ну что ж, он женился тоже на холодной рыбе. Их обоих интересовали не те вещи, которые Октавия считала важными.

— Ты счастлива? — спросила она, пытаясь найти какую-то общую тему.

— Да, очень. Моя жизнь теперь такая интересная. Цезарь — гений, его разносторонний ум восхищает меня! Это такая привилегия — быть его женой и помощницей! Он прислушивается к моим советам.

— Действительно?

— Все время. Мы с нетерпением ждем наших разговоров на ночь.

— Разговоры на ночь?

— Да, он копит все трудные вопросы за день, чтобы обсудить их со мной наедине.

Картины этого странного союза замелькали перед глазами Октавии: двое молодых и очень привлекательных супругов, прижавшись друг к другу в постели, разговаривают! «А они — они… Может быть, после разговора», — заключила она, потом вдруг очнулась, когда Ливия Друзилла засмеялась, словно колокольчики зазвенели.

— После того как мы тщательно обсудим его проблемы, он засыпает, — ласково проговорила она. — Он говорит, что За всю свою жизнь никогда не спал так хорошо. Разве это не чудесно?

«О, да ты все еще ребенок! — подумала Октавия, все поняв. — Рыбка, попавшая в сеть моего брата. Он лепит из тебя то, что ему надо, а супружество не является для него необходимостью. А этот брак, confarreatio, осуществлен ли он? Ты так гордишься этим браком, а на самом деле он накрепко привязывает тебя к нему. Впрочем, даже если брак осуществлен, тебе это тоже ни к чему, бедная рыбка. Каким же проницательным он должен быть, чтобы встретиться с тобой один раз и увидеть то, что вижу я сейчас, — жажду власти, равной только его власти. Ливия Друзилла, Ливия Друзилла! Ты потеряешь твою детскость, но никогда не познаешь настоящего женского счастья, как познала его я, как знаю его сейчас… Первая пара Рима, они являют миру суровое лицо, сражаются бок о бок, чтобы держать под контролем каждого человека, каждую возникающую ситуацию. Конечно, ты одурачила Агриппу, он был сражен тобою, как и мой брат, я думаю».

— А что со Скрибонией? — спросила она, меняя тему.

— Она здорова, но несчастлива, — вздохнув, ответила Ливия Друзилла. — Раз в неделю я навещаю ее теперь, когда в городе стало спокойнее. Трудно выйти на улицу, когда уличные банды буйствуют. Цезарь и у ее дома поставил охрану.

— А Юлия?

Ливия Друзилла сначала не поняла, но потом лицо ее прояснилось.

— О, эта Юлия! Смешно, мне всегда приходит на ум дочь бога Юлия, когда я слышу это имя. Она очень хорошенькая.

— Ей уже два года, значит, она уже ходит и говорит. Она смышленая?

— Я не знаю. Скрибония так трясется над ней.

Внезапно Октавия почувствовала, что к глазам подступает слезы, и поднялась.

— Я очень устала, дорогая моя. Ты не против, если я прилягу? У нас еще будет время увидеть детей. Мы пробудем здесь несколько дней.

— Вероятнее всего, неделю, — уточнила Ливия Друзилла, явно не в восторге от перспективы встречи с племенем ребятишек.

Предсказание Мецената сбылось. Проведя зиму в Афинах и оценив сумму в подвалах Секста Помпея, Антоний захотел получить львиную долю.

— Восемьдесят процентов — мне, — заявил он.

— В обмен на что? — спросил спокойно Октавиан.

— Флот, который я привел в Тарент, и три опытных адмирала — Бибул, Оппий Капитон и Атратин. Шестьдесят кораблей под командованием Оппия, шестьдесят — под командованием Атратина. А Бибул будет командовать всеми.

— А за двадцать процентов я должен обеспечить еще по меньшей мере триста кораблей плюс пехоту для вторжения на Сицилию.

— Правильно, — сказал Антоний, разглядывая ногти.

— Ты не чувствуешь некоторую диспропорцию?

Усмехнувшись, Антоний подался вперед с едва уловимой угрозой.

— Посмотри на это с другой стороны, Октавиан. Без меня ты не сможешь побить Секста. Поэтому условия буду диктовать я.

— Переговоры с позиции силы. Да, я понимаю. Но я не согласен по двум причинам. Первая: мы будем действовать сообща, чтобы удалить репей под седлом Рима, а не под твоим или моим. Вторая: мне нужно более двадцати процентов, чтобы восстановить ущерб, нанесенный Секстом Риму, и выплатить долги Рима.

— Да мне насрать, что ты хочешь или что тебе нужно! Если я буду участвовать, я получу восемьдесят процентов.

— Значит ли это, что ты будешь присутствовать в Агригенте, когда мы откроем подвалы Секста? — спросил Лепид.

Его приезд явился сюрпризом для Антония и Октавиана. Они были уверены, что третий триумвир и его шестнадцать легионов надежно изолированы в Африке. Откуда он узнал о встрече так быстро, что успел принять в ней участие, Антоний не знал. Но Октавиан подозревал старшего сына Лепида, Марка, который находился в Риме и собирался жениться на первой жене-девственнице Октавиана, Сервилии Ватии. Кто-то проболтался о встрече, и Марк сразу же связался с Лепидом. Если ожидались большие трофеи, Эмилии Лепиды должны получить значительную долю.

— Нет, меня не будет в Агригенте! — огрызнулся Антоний. — Я буду на пути к подавлению парфян.

— Тогда как ты можешь рассчитывать, что деньги Секста будут поделены согласно твоему решению? — спросил Лепид.

— Потому что если это не будет сделано так, как я решил, великий понтифик, ты лишишься своего поста и всего остального. Заинтересован ли я в твоих легионах? Нет, я в них не заинтересован. Единственные легионы, которые что-то стоят, принадлежат мне, а я не вечно буду на Востоке. Восемьдесят процентов.

— Пятьдесят, — сказал Октавиан по-прежнему спокойно. Он посмотрел на Лепида. — А для тебя, великий понтифик, ничего. Твоих услуг не потребуется.

— Чепуха. Конечно, они потребуются, — самодовольно возразил Лепид. — Однако я не жадный. Мне достаточно десяти процентов. Тебе, Антоний, судя по твоим действиям, даже сорока процентов много, но я соглашусь на них, раз ты такой жадный. У Октавиана огромные долги из-за грабежа Секста, поэтому он должен получить пятьдесят процентов.

— Восемьдесят — или я увожу свой флот обратно в Афины.

— Пожалуйста, но тогда ты ничего не получишь, — сказал Октавиан, подавшись вперед, тоже со скрытой угрозой, но у него это получилось лучше, чему Антония. — Пойми меня правильно, Антоний! Секст Помпей в будущем году все равно потерпит крах, дашь ты корабли или нет. Как законный и исполнительный триумвир, я предлагаю тебе шанс иметь свою долю в трофеях после его поражения. Предлагаю. Твоя война на Востоке, если она будет успешной, даст прибыль Риму и казне, поэтому твоя доля поможет финансировать эту войну Другой причины моего предложения нет. Но Лепид тоже имеет свой интерес. Если я использую его легионы и легионы Агриппы, чтобы вторгнуться на очень большой и гористый остров, при условии что у Секста больше не будет флота, Сицилия падет очень быстро и с малыми потерями. Поэтому я согласен уступить нашему великому понтифику десять процентов трофеев. Мне нужно пятьдесят. Тебе остаются сорок. Сорок процентов от семидесяти двух тысяч — это двадцать девять тысяч.