Роман Равдин - User

чем-то прав. И я, пожалуй, понимаю его. Он молод, и моральная ноша ему

кажется тяжелее всех. Вот он и стонет... Да, согласен, нашими трудами могут

по-своему воспользоваться боссы. Только не надо так пугаться. Вспомните,

разве не всегда так было? Величайшие открытия человеческого ума пытались в

первую очередь использовать против человека. Но всегда разум побеждал. И я

верю: разум снова возобладает над корыстью...

Мало-помалу с лица его сходила бледность, речь оживлялась тем

вдохновением, какое присуще любому подвижнику науки. Притт относился к таким

людям, у которых отними любимое дело -- и завтра человека не станет. Говорил

он спокойно, но за этим спокойствием угадывалась страстность борца,

отстаивающего свое кровное. Оттого, может, и появилась в его речи некоторая

высокопарность -- сестра пафоса.

-- Мы стоим на пороге великого открытия. Оно указывает путь к

бессмертию человека, дает ему еще одно огромное преимущество в извечной

борьбе с природой, в познании бесконечной материи...

Этому вдохновению и Альберт внимал послушно. Искренность пафоса

большого ученого, возвышенность его мечты заворожили молодого бунтаря не

меньше, чем его коллег.

-- Так разве мы не можем пойти на известные жертвы? Какая же наука --

без жертв? -- продолжал Притт, простирая к слушателям свои мягкие,

удлиненные ладони с тонкими нервными пальцами. -- И то, что мы вынуждены

выполнять прямой, конкретный заказ наших хозяев -- в этом вижу я нашу

моральную жертву в пользу науки. А как же иначе мы сможем работать,

развивать и доводить до конца свой эксперимент? Кто даст нам средства и,

наконец, защиту от посягательств на наш при- оритет?..

Он обвел взглядом своих коллег, ища у них подтверждения своим доводам.

Но, заметив, как встрепенулся Альберт, поспешил опередить его:

-- Да, мы лишили жизни этого человека. Значит ли, что мы -- убийцы?

Нет. Мы лишь привели в исполнение приговор суда, вынесенный убийце. Конечно,

не наше это дело -- исполнять судебные приговоры. Тут Альберт прав. В этом

смысле мы -- палачи. Может ли ученый быть палачом? Нет, нет и нет!.. Я

принимаю этот позор. Прошу и вас, коллеги, принять его также. О, если бы я

знал другой путь!..

У Пола вырвался вздох облегчения, так что Макс даже покосился на него с

удивлением. Пола интересовала конечная цель скорее с материальной стороны.

Поэтому всякое там морализирование могло только, по его мнению, отвлечь их

коллектив от успешного завершения работы. Пол согласен был "принять этот

позор" -- и дело с концом.

-- Другого пути, наверное, нет, -- сказал он.-- А если мы будем

чересчур щепетильны, то не сможем прославить Соединенные Штаты. Ради величия

моей страны я беру этот грех на свою душу.

Голос стопроцентного американца удержал Альберта от высказывания. "Наш

позор состоит не только в том, что мы оказались в роли палачей. А в том, что

из человека мы делаем чудовищную машину, направленную против людей", --

хотел сказать он, но вовремя спохватился: "Кому это нужно? Одержимого Притта

теперь не остановить, с ним и преданный ему Макс. Старика Пола ничем не

проймешь, да он еще и пожалуется начальству... А, может, я слишком идеально

смотрю на жизнь?.."

Встретив вопросительный взгляд Притта, он лишь мрачно отшутился:

-- Ладно, давайте не говорить больше о веревке...

В наступившей тишине резко звякнул телефон. Все вздрогнули и с

неприязнью повернули головы к столику в углу. Макс снял трубку. "Вас, --

сказал он Притту и, прикрыв рукой микрофон, пояснил: -- Лансдейл".

-- Поздравляю, доктор! -- голос шефа охранки звучал слишком бодро. --

Можете полюбоваться на плоды своего либерализма. Читайте газеты! Я послал их

вам. Хэлло! -- он положил трубку.

Ни слова не говоря, Притт направился к шкафу пневматической связи и

вынул из ящика сверток. С первой полосы "Ридерса" на него глядело с портрета

его же лицо, а сверху чернели крупные буквы: "Тайна доктора Притта". А ниже

-- "Мертв ли профессор Барнет?". "Глоб энд тайм" кричала фиолетовыми

литерами: "Сенсация века! Рассказ очевидца". "Чикаго ньюс" поместила

портреты всех четырех ученых и тоже крупно сообщила: "Они умеют из человека

делать счетную машину". Только старая респектабельная "Нью-Йорк таймс" осто-

рожничала: "Чудовищные эксперименты. Неужели это правда?.."

Он бегло просмотрел немногословные тексты сообщений. На разные лады

подавалась одна и та же история, как профессор Барнет, доставленный после

дорожной катастрофы в лабораторию Притта, подвергся вивисекции. Пользуясь

беспомощным состоянием пострадавшего, обманув его жену, злодеи в белых

халатах извлекли мозг у своей жертвы, а тело похоронили. Над живым мозгом

проделывают всевозможные эксперименты, заставляют его работать как

вычислительную машину. В заключение все авторы газетных статей призывали

власти "положить конец преступной деятельности..."

Его охватил страх. И хотя он уже давно был готов к этому, все же

действительность оказывалась куда более грозной, чем он мог себе представить

мысленно. Опять стало нехорошо, во рту появилась горечь, похолодели и стали

липкими ладони. Из этого состояния его вывело появление Макса, пришедшего

звать к телефону. Он сделал усилие над собой, сунул газеты Максу и

направился к аппарату.

Звонил мистер Майкл. Он передал указание Босса, никому не выходить за

пределы лаборатории.

-- Начинается осадное положение, -- невесело сказал он. -- С неделю,

думаю, вам придется посидеть взаперти. К вечеру будет оборудована спальная

комната.

Все, что надо доставить из дому, вам принесут, -- скажете дежурному

охраннику. Городские телефоны отключаются: так мы убережем вас, коллега, от

газетных и телевизионных дьяволов. Для связи остается только "тет" в вашем

кабинете, пусть там кто-нибудь находится постоянно. Придется, конечно,

позаботиться и о вашем питании. Ну, что еще? Да, ни в коем случае не давать

никому интервью! Это -- приказание Босса, слышали? Корпорация принимает

ответные меры. Уверен, все обойдется. Босс заминал и не такие дела... Как

новичок, не вышел на связь?.. Это плохо. Постарайтесь, дорогой коллега,

порадовать нашего шефа...

-- Сурен, тебе придется отправиться в Теритаун, -- сказал, отбрасывая

последнюю прочитанную газету, О'Малей. -- Как видишь, ни одному газетчику не

удалось добраться до наших знакомых. Самого главного, чего ждет нетерпеливая

публика, так и нет. Я имею в виду интервью с учеными. Вдова отрицает все

начисто -- они ей хорошо заплатили! -- даже грозится привлечь за клевету...

В общем, шум хотя и большой, а у юстиции нет оснований для возбуждения дела.

-- А почему бы и в самом деле не произвести эксгумацию, как требует

"Чикаго сан"?

-- Ого, милый мой! Для этого необходимо согласие вдовы или же

специальное судебное решение. А я же только что сказал: у юстиции фактов

маловато. Вот в чем дело, дорогой. Потому-то придется ехать тебе и прямо

сейчас, -- О'Малей начал излагать своему подчиненному план "взятия

крепости", который созрел у него в голове после того, как, внимательно

изучая прессу, он убедился, что колесо могучей газетной махины

пробуксовывает на месте, и если не подсыпать сейчас песочка, то и вовсе

станет.

-- Осторожно, не возбуждая ничьего любопытства, ты должен раздобыть в

мэрии план подземных коммуникаций города и переснять его. Особенно нас

интересуют детальные данные о коммуникациях в районе лаборатории Притта и

прилегающих к ней кварталов. Мы должны найти достаточно широкий туннель, по

которому любой из нас мог бы проникнуть прямо в здание лаборатории.

-- Шон, ты -- голова!

-- Ладно... Специалисты полагают, что излучение подобного рода не

должно проникать под землю глубже, чем на полметра. Понял?

-- Боже мой, чего тут не понять?

-- Мы проберемся туда не одни -- с нами пойдет любой репортер. И пока

охрана лаборатории спохватится, газеты получат такую обильную пищу, что,

пожалуй, и в конгрессе заговорят об этом деле...

На третий день осады хладнокровие изменило Притту. Возможно, сыграла

свою роль неудача в попытках войти в контакт с мозгом неизвестного инженера.

Противное чувство страха и неуверенности в себе охватили его душу.

Ассистенты вели себя куда спокойнее, и это еще более раздражало Притта, он

не хотел признаться им в своей слабости, только еще более отчуждался от