Коронованный рыцарь - Николай Гейнце

— Это побудит его сделать предложение и отрежет уже, конечно, путь к отступлению… — говорила дочери мать.

Дочь соглашалась и действовала в этих видах.

Светские сплетни принимали все большие и большие размеры и обеспокоили, наконец, Кутайсова и Грубера с их партией.

Они дошли и до Ирены Станиславовны.

Она заволновалась.

Хотя с памятной, вероятно, читателям сцены поднятого Олениным на нее мундштука, она порвала с ним всякие отношения и не бывала внизу, занявшись вместе с теткой и с большим успехом составлением себе материального обеспечения на случай катастрофы и, совершенно обесценив и обесдоходив громадные имения Виктора Павловича, но все же сознание, что над этим ненавистным ей человеком висит дамоклов меч в ее лице, и что он хорошо знает это, и это отравляет ему жизнь, доставляло ей жгучее наслаждение.

В этом она находила хотя небольшое, по ее мнению, возмездие за нанесенное ей, как женщине, оскорбление.

Светские толки об объявлении его в скором времени женихом Похвисневой представились ей возмутившим ее до глубины души доказательством, что он не очень-то обращает на нее много внимания, быть может, заручившись содействием лиц сильнее и властнее ее.

Настало время принять решительные меры.

Из разговора с Генриеттой Шевалье Ирена Станиславовна догадалась, что граф Свенторжецкий подставлен в качестве жениха Похвисневой иезуитами, игравшими на руку Кутайсова, хотевшего сделать будущую графиню своей любовницей.

Она догадалась почти без труда, что почти решенный брак Оленина с Похвисневой им далеко не нравится и они готовы согласиться на все, чтобы помешать осуществиться плану императрицы относительно своей любимицы.

Ирена решилась заключить союз с партией Кутайсова и Грубера, предложив им все нужные для нее условия.

Она поехала к Шевалье и, выбрав минуту, шепнула патеру Билли:

— Я жду вас завтра у себя от часу до двух…

Глаза патера Билли покрылись маслом. Он отвечал утвердительным наклонением головы.

На другой день он был более чем аккуратен. Еще не было часу, когда он входил в гостиную Ирены Станиславовны.

Ему пришлось ждать. Хозяйка делала свой туалет.

Наконец она вышла. На ней было платье из легкой шелковой ярко-красной материи, прекрасно оттенявшей ее поразительную красоту брюнетки. Патер Билли невольным движением языка облизал губы.

— Мне надо поговорить с вами серьезно, — сказала Ирена, глазами приглашая вставшего с кресла патера занять место.

В глазах патера отразилось разочарование.

Он сел.

Ирена села в кресло напротив.

— Вам, конечно, известно, — начала молодая женщина, — что во всех гостиных теперь только и толку о предстоящем объявлении женихом и невестой фрейлины Зинаиды Похвисневой и капитана гвардии Виктора Оленина.

Ирена Станиславовна с трудом произнесла эти два имени и остановилась, вопросительно глядя на патера Билли. Тот отвечал не тотчас.

— Известно или нет? — нервно повторила свой вопрос Ирена.

— Я, по моему званию, — начал патер, держа глаза опущенными долу, — мало занимаюсь, да и почти не интересуюсь мирскими вопросами, но… я что-то слышал вроде этого…

Ирена Станиславовна вспыхнула.

— Если вы будете разговаривать со мной в таком тоне, то мы принуждены будем прекратить беседу… Перемените тон.

— Я вас не понимаю…

— Полноте, прекрасно понимаете, не мне слушать, не вам говорить о тех добродетелях не от мира сего, которыми обладаете вы и ваши собратья… Напрасно вы прикидываетесь, что вы не знаете о толках о свадьбе Похвисневой и Оленина и что вас не интересуют ни они, ни эта свадьба… Я знаю гораздо более, чем вы думаете.

Патер, неожидавший такого отпора, оторопел и молчал.

— Итак, желаете вы переменить тон, или же прощайте…

Ирена Станиславовна приподнялась с кресла.

— Говорите… говорите… — заторопился патер.

— Мне известно, что Иван Павлович Кутайсов против этого брака и желает, чтобы Похвиснева вышла замуж за графа Свенторжецкого, которому протежирует и аббат Грубер… Так ли это?

— Так!

— Дело этого второго сватовства идет далеко не так, как вы желаете…

— Я? — запротестовал было патер Билли.

— Опять!.. То есть Кутайсов, аббат Грубер и другие, следовательно и вы… Я полагаю, что вы не считаете возможным иметь другое мнение, чем аббат…

Патер смолчал.

— Я же, — продолжала Ирена, — могу помочь вам окончательно расстроить брак Оленина с Похвисневой…

— Вы?

— Да, я… Примите еще к сведению, патер, что я хотя и женщина, но никогда не говорю на ветер, и если я сказала: могу, значит могу… Поняли?

Патер Билли кивнул головой.

— Но даром я не буду делать этого… Даром, не в смысле денежного вознаграждения, я в нем не нуждаюсь, а в смысле условий, которые я поставлю за исполнение этого и условий непременных.

— Какие же это условия?

— Вам их не зачем знать…

Патер Билли окинул собеседницу вопросительно-недоумевающим взглядом.

— Это как же?

— Я сообщу их аббату Груберу, которому и прошу вас передать дословно наш сегодняшний разговор… Можете вы это сделать?

— Конечно, могу… Я сегодня же буду у аббата…

— Если он найдет возможным завтра в это же время заехать ко мне, то я надеюсь, что мы покончим это дело, и он не раскается… Вот за этим-то я побеспокоила вас…

Патер Билли поклонился.

— Это мне доставило удовольствие провести с вами несколько минут…

— Ай, ай, ай, патер Билли, что вы говорите, когда сейчас только утверждали, что не интересуетесь ничем мирским. Неужели я могу кому-нибудь представиться чем-либо «не от мира сего»?

— Земная красота возбуждает не одни мирские мысли, она может заставить человека воспарять мыслью к божеству и в красоте созерцать его величие и могущество, — нашелся иезуит.

Ирена Станиславовна улыбнулась.

— Если я возбуждаю в вас такие регилиозные мысли, то ничего не буду иметь, если вы будете заходить ко мне и воспарять мыслью.

Она насмешливо посмотрела на своего собеседника. Тот сидел, опустить голову.

— Так скажите аббату, что лучше всего, если он заедет завтра… Время не терпит…

Ирена встала, давая знать, что разговор кончен. Поднялся и патер Билли.

— Я прямо от вас пойду к аббату Груберу.

Он простился и вышел.

Ирена несколько минут задумчиво смотрела вслед удалявшемуся иезуиту, а затем ушла в свой будуар и бросилась на канапе. Закинув голову на белоснежную подушку, она задумалась.

В ее красивой головке, видимо, сменялись мрачные и веселые мысли. Это было заметно то по морщинам, собиравшимся на ее точно выточенном из слоновой кости лбу, то по улыбке, появлявшейся на ее коралловых губах. Иногда, впрочем, эта улыбка змеилась злобным удовольствием. В будуар своей обыкновенного неслышною поступью вошла Цецилия Сигизмундовна.

— Рена, Рена!..

Ирена повернула голову.

— Что так еще?

— Он прислал записку…

— К кому?

— Ко мне…

— За деньгами?

— Да…

— Сколько?

— Пять тысяч…

— Это не на свадебный ли подарок… Приготовлю я тебе подарок… — злобно прошептала она.

— Что ты говоришь, Рена?

— Ничего… Так вы говорите пять тысяч?

— Да…

Ирена Станиславовна молчала, видимо, что-то обдумывая. Цецилия Сигизмундовна опустилась в кресло. Наступила довольно продолжительная пауза.

— Что же делать, Рена? — спросила, наконец, тетка.

— Послать тысячу рублей… Довольно с него…

— Но он просит пять… Ловко ли будет?

— Напишите, что теперь нет свободных денег, а что вы доставите ему остальные… ну… ну, хоть через четыре дня…

— Если отдавать через четыре дня, то можно послать и нынче. Зачем же откладывать.

— А кто сказал вам, что надо будет отдавать через четыре дня? — вскочила с канапе Ирена. — Я говорю вам напишите, что отдадите… Через четыре дня они ему не понадобятся…

— Почему ты знаешь?..

— Опять с этими вопросами… — раздражительно крикнула Ирена. — Говорю не понадобятся, значит не понадобятся… Делайте, как я говорю…

Она даже топнула ножкой.

— Хорошо, хорошо… — торопливо согласилась Цецилия Сигизмундовна и, качая головой, вышла из комнаты.

Ирена Станиславовна опять легла на канапе и положила голову на подушку.

VI

ДОГОВОР

Аббат Грубер, видимо, согласился с мнением Ирены Станиславовны, что медлить нельзя, и в тот же вечер, после того, как у него был патер Билли и передал свой разговор с Родзевич, прислал Ирене коротенькую записку, что будет у нее, от двух до трех часов, так как в назначенный ей час от часу до двух он занят неотложным делом.

Аббат в первый раз был в доме Родзевич, хотя встречался с ними в обществе и был знаком давно.