Ночь и день - Вирджиния Вулф

«Вот она идет, как каравелла на всех парусах», — подумал он, смутно припоминая строчку из пьесы или поэмы, где явление героини вот так же сопровождается колыханием перьев и ликованием небес. Кусты и деревья будто ждали ее прихода и выстроились вдоль дорожки, как часовые. Он встал, тогда она заметила его, и он догадался по ее негромкому восклицанию, что она рада его видеть и сожалеет о своем опоздании.

— Почему вы не рассказали раньше про это место? Я и не подозревала, что здесь такое есть… — восхищенно произнесла она, имея в виду озеро, и зеленые просторы, и стройные ряды аллей, и золотистую рябь Темзы в отдаленье, и герцогский замок среди лужаек. Герцогский геральдический лев с негнущимся хвостом почему-то показался ей ужасно смешным.

— Вы никогда раньше не были в Кью? — удивился Денем.

Но оказалось, она была здесь однажды, в раннем детстве, когда пейзаж был совсем не такой, как сейчас, а из животных запомнила только фламинго и вроде бы верблюдов. Они пошли по дорожке, пытаясь представить, каким был когда-то этот легендарный парк. Денем чувствовал, что ей приятно бродить не спеша, подмечая что-нибудь необычное — то куст, то сторожа, то пестрого гуся, — такая прогулка действовала на нее успокаивающе. Было тепло — первый теплый день весны, и когда они вышли на поляну в окружении буков, где от садовой скамейки во все стороны разбегались зеленые тропки, то решили посидеть тут немного.

— Как здесь тихо! — заметила Кэтрин, оглядываясь.

Вокруг не было ни души, и шелест ветра в ветвях — звук, почти незнакомый лондонцам, — казалось ей, доносит неизъяснимые ароматы далеких бездонных пространств.

Она жадно вдыхала эти запахи, блаженно глядя по сторонам, а Денем тем временем нашел себе занятие: кончиком трости поддевая прелые листья, освобождал из-под зимнего гнета пучки зеленых ростков. И делал это с трогательной увлеченностью ботаника-натуралиста. Указав ей на зеленое растеньице — обычный цветок, знакомый даже жителям Челси, — он назвал его по латыни, на что она откликнулась радостно-удивленным восклицанием: надо же, он и это знает! А вот у нее по этой части большие пробелы, призналась она. Как, например, называется вон то дерево, прямо напротив, если спуститься с высот науки и сказать его обычное название? Ясень, вяз или платан? Оказалось, это дуб, о чем свидетельствовала форма сухого листа, а внимательно посмотрев на рисунок, который Денем набросал для нее на обороте конверта, Кэтрин вскоре узнала, по каким признакам можно отличить разные деревья, растущие в Британии. Потом она попросила рассказать ей о цветах. Для нее это были просто по-разному окрашенные лепестки, держащиеся, в разное время года, на совершенно одинаковых зеленых стебельках, для него же это в первую очередь были луковички или семена, затем — живые организмы, наделенные половыми признаками и чувствительностью, которые с помощью разнообразных хитроумных устройств приспособились к выживанию и продолжению рода и могут становиться короткими или длинными, огненно-яркими или бледными, гладкими или пятнистыми в результате определенного процесса, приоткрывающего и некие секреты человеческого существования. Денем увлеченно рассказывал ей о своем хобби, которое долго держал втайне от всех. И все, что он говорил, было музыкой для Кэтрин. Ничего приятней она не слышала за последние месяцы. Его слова находили отклик в самых дальних уголках ее души, где давно и прочно поселилось глухое одиночество.

Она готова была целую вечность слушать его рассказы о растениях и о том, что наука, оказывается, совсем не слепа к законам, управляющим их бесконечными вариациями. Сама идея такого закона, непостижимого и притом всесильного, ее заинтересовала, потому что в человеческом обществе ничего подобного она не замечала. Ей, как и многим женщинам в расцвете юности, уже случалось задумываться над теми областями жизни, которые явно не поддаются упорядочиванию, — учитывать оттенки настроений и желания, степень приязни и неприязни и то, как это отражается на судьбе ее близких; она не позволяла себе размышлять о другой части жизни, где мысль формирует судьбу, независимую от других людей. И пока Денем говорил, она слушала его слова и вдумывалась в их смысл с живым интересом. Деревья и зелень, переходящая вдали в синеву, стали для нее символом огромного внешнего мира, которому нет дела до счастья, несчастья, до женитьбы и смерти отдельных индивидов. Чтобы пояснить свои слова примерами, Денем повел ее сначала в альпинарий, а затем в Дом орхидей.

Кода разговор зашел о растениях, Денем почувствовал себя увереннее. Не исключено, что его увлеченность объяснялась чем-то более личным, нежели чисто научным интересом, однако внешне это никак не проявлялось, и ему было нетрудно поддерживать ученую беседу — растолковывать и объяснять. Тем не менее стоило ему увидеть Кэтрин в окружении орхидей — странным образом эти диковинные растения подчеркивали ее красоту, и, казалось, все это собрание пестрых капюшончиков и мясистых граммофончиков смотрит на нее в немом изумлении, — как вся его страсть к ботанике пропала, ее сменило более сложное чувство. Она молчала. Орхидеи словно поглощали мысли. И вдруг, хотя вообще-то это не разрешалось, она коснулась цветка. На пальце сверкнули рубины — он вздрогнул и отвернулся. Но в следующую минуту взял себя в руки. Она рассматривала один причудливый лепесток за другим, задумчиво и невозмутимо, словно пыталась разглядеть что-то другое, далекое и важное. Ее взгляд был почти отрешенным, Денему даже показалось, что она в этот миг забыла о нем. Конечно, он мог напомнить о себе словом или жестом — но стоит ли? Так она гораздо счастливее. Ей не нужно от него ничего такого, что он мог бы ей дать. И может быть, для него лучший выход — держаться в стороне, знать, что она есть, и стараться сохранить хотя бы то, что он уже имеет, — целое, нерастраченное, неразбитое. Более того, застывшая среди орхидей в напоенном жаркой влагой воздухе, она странным образом напомнила ему об одной сцене, которую он представлял дома, сидя у себя в комнате. Это минутное видение, слившееся с воспоминанием, сковало его немотой, и, когда они снова вышли на дорожку парка, закрыв за собой дверь оранжереи, он по-прежнему молчал.

Но хотя Денем не пытался заговорить, у Кэтрин возникло неловкое чувство, что с ее стороны молчать было бы эгоистично. Как и продолжать столь полюбившийся ей разговор о предметах, имеющих весьма косвенное отношение к человеческим существам. Она задумалась о том, в какой части изменчивой карты эмоций они сейчас находятся. Ах да, вспомнила: она хотела узнать, собирается ли Ральф Денем поселиться в деревне и писать книгу, но уже начало смеркаться, нельзя терять ни минуты, к ужину приедет Кассандра… Она повела плечами, вся подобралась и вдруг обнаружила, что ей чего-то не хватает — того, что раньше у нее было в руках, а теперь нет. Она растерянно развела руками:

— Я где-то оставила сумочку — но где?

В этом саду, насколько ей было известно, нет указателей сторон света, по которым можно было бы ориентироваться. Она почти все время шла по траве — вот и все, что она помнит. Даже дорожка в Дом орхидей теперь разделилась на три. Но в Доме орхидей сумочки не оказалось. Стало быть, она ее забыла на скамейке. Они повернули обратно с озабоченным видом людей, которые что-то потеряли. Как выглядела ее сумочка? Что в ней было?

— Кошелек — билет — пачка писем — бумаги, — взволнованно перечисляла Кэтрин.

Денем быстро пошел вперед, и она еще не успела дойти до скамейки, как он издали крикнул ей: «Нашел!» Дабы убедиться, что все в целости и сохранности, она разложила вещи у себя на коленях. Странная коллекция, подумал Денем, разглядывая ее с живейшим интересом. Золотые монеты запутались в ленте узкого кружева, были там письма, судя по всему, личного свойства, пара-тройка ключей и список дел, через раз помеченных крестиками. Но успокоилась она, только когда убедилась в целости одной бумажки, настолько старательно сложенной, что о содержании ее Денему оставалось лишь гадать. Кэтрин была рада и так благодарна ему, что сразу же призналась: она долго думала над тем, что он говорил ей относительно своих планов.

Но он прервал ее:

— Давайте не будем об этом, все это довольно скучно.

— Но я полагала…

— Скучно и неинтересно. Мне не следовало бы вас беспокоить…

— Так, значит, вы решились?

Он нетерпеливо вздохнул:

— На самом деле это уже не важно!

— Вот как? — произнесла она, не зная, как реагировать на подобное заявление.

— Я хочу сказать, что это важно для меня, но больше никому не интересно. Во всяком случае, — добавил он чуть мягче, — по-моему, вам совершенно ни к чему вникать в чужие неприятности.

Должно быть, она слишком явно дала ему понять, что ей этого хватает с избытком, спохватилась она.