Возвращение Мастера и Маргариты - Людмила Бояджиева

Сердце Маргариты то пускалось вскачь, то замирало, как на гигантских качелях. И почему–то было ясно, что это не шальное волнение молодых тел, а трепет соприкосновения с величайшей тайной.

Макс стряхнул оцепенение, кинулся к печи, распахнул дверцу, подбросил дров и воскликнул, озарившись повеселевшим пламенем:

– Пусть будет камин! Ты ведь любишь огонь!

– Огонь, тепло, солнце… – она протянула к огню руки. – И оказывается, страшно хочу жить. Когда–то, давным–давно, я хотела сбежать.. Через окно девятого этажа…

– Меня тоже искушало желание исчезнуть. Жизнь потеряла смысл. Я решил, что придумал тебя и никогда не смогу встретить… Я оказался один в страшной, затягивающей пустоте.

– Знаю, знаю… Она наступает, хохочет, глумится. И ты понимаешь, что все обман – вся твоя жизнь, все желания, страхи, горести, радости…Ты просто песчинка, пустяк, ничто….

– Это у тебя оттуда отметина? Из тех дней? – Максим взял ладонь Маргариты с тремя белыми шрамами.

– Ткнула изо всех сил, что бы проснуться. Но кошмар не развеялся… Меня предали, я хотела исчезнуть. Потом запуталась… Сегодня решила, что мои ошибки – это единственная правда и ничего больше не будет… Я потеряла надежду найти тебя.

– В начале сказки дракон всегда чрезвычайно страшный. А потом он проваливается сквозь землю не оставив и следа и оказывается, что ужасных–ужасов вообще никогда не было, – он подул на ее ладони, прикоснулся губами. – Не было. Поверь мне, поверь!

Крепко держась за руки, они бубнили слова, словно заклинания и боялись умолкнуть, спугнуть наваждение. А майская ночь застыла в прозрачной нежности, не желая темнеть. Можно было поверить, что счастье способно остановить время.

Они уснули под утро, тесно прижавшись, как много пережившие вместе супруги. Но не случилось и поцелуя. Их было множество – тысячи, миллионы в давней, прежней жизни. Встреча перевернула мир. Невероятная, слишком желанная, она произошла! Требовалось много сил, что бы всем сердцем, всем телом осознать это и нельзя, ну совершенно нельзя было сметать в впопыхах с пути важные, очень важные преграды.

Они поцеловались в полдень. Едва открыв глаза, встретились черничными, горячими от сна губами и бросились в пожар полного, нерасторжимого единения.

Солнечные квадраты лежали на пестрых смятых простынях. Старый шкаф взирал с высоты, словно недремлющий страж, качались за открытым окном ветки яблонь. И почему–то казалось, что так было и так будет всегда. Что ничего не может быть лучше, правильнее, важнее. Что свершилось главное, для чего каждый из них явился в мир – пришла настоящая, верная, вечная любовь.

Вечером из сельсовета Мара позвонила домой и сообщила, что уехала невесть куда по горящей путевке. На вопросы Ани отвечала сумбурно, неопределенно, но категорически настояла на том, что бы деньги, отложенные ею для ремонта квартиры, тратили на еду.

– Игорь звонил, весь в панике! Что сказать? – кричала сквозь треск Аня.

– Что хочешь. Ни его, ни ресторана для меня больше не существует. Ты слышишь, слышишь? Ты поняла?

Поселковая бухгалтерша и две сидевшие над бумагами женщины, навострили уши, смекая, что в семейном положении москвича происходят кардинальные перемены. Обнявшись прямо под окном, словно у трапа прибывшего с другого континента самолета, молодые стояли молча в окружении стендов, инвалидных гипсовых статуй и зацветающих кустов сирени. А потом зашагали прочь, выравнивая шаг и тихо смеясь.

Накупив в магазине еды, они двинулись вниз по улице, как деревенские молодожены. С охапкой черемухи в руках и с сумасшедшими глазами, с какими только из–под венца выходят и то – редкие. У заборов, глядя в след, стояли бабки. "Счастливые будут, больно схожи, как брат и сестра", – решали они одна за другой.

Высокие, тонкокостные, русые, с прозрачными светлыми глазами и одинаковыми, совершенно неземными улыбками, они вернулись домой. Пес радовался, суетился, припадая на заднюю неправильно сросшуюся хромую лапу.

Маргарита прижалась щекой к собачей морде.

– Это самая любимая моя порода. Как забавно он улыбается и морщит свой черный нос! И умнющий! Наш пес совершенно все понимает, при этом жуткий хитрюга – одно ухо всегда настороже, а другое мирно болтается. Бархатное, мягенькое ушко.

Макс рассказал, как оказался в деревне, как приобрел Лапу и встретил на пепелище Лиона. Понадобилась целая неделя, что бы вместе вспомнить то, что нужно было помнить, достать из кладовой памяти, рассмотреть прошлое. Что–то навсегда похоронить, что–то, подобно извлеченным из старого альбома фотографиям, бережно оправить в рамки и вывесить в горнице. Тут появились Варюша, Левушка, давно превратившиеся в светлое облачко родители Маргариты и Макса. И неведомый прадед, гулявший по набережной с Архитектором, и пианистка Сима.

Все окрестности были осмотрены, оглажен ствол каждого примеченного Максом дерева. С холмами и озерами Маргарита здоровалась, узнав их имена у Максима, а у самых важных елок приветственно трясла склоненные ветки. Максим глядел, щурясь и гримасничая – он сдерживал радостный смех – точно так вел себя и он, обходя владения прошлой весной.

– Не смейся, я так поступала, когда была девчонкой, когда думала, что мы все – люди, животные, растения, вещи – родня. И путала сны с жизнью. Она отвернулась и проговорила виновато и тихо: – Пробуждение было страшным.

– Ты и сейчас девчонка, ты и сейчас – не проснулась. Мы – в заколдованном сне. Весь мир – наш. Ведь мы были вместе всегда… Я увидел твое лицо по телевизору – там показывали фестиваль в Локарно. Увидел – как давно знакомое, родное. Обомлел и решил: сочиню самый лучший сценарий и непременно разыщу ее. Все случилось не совсем так, но ведь случилось же! Сагу свою я теперь непременно допишу, а потом добрые люди снимут по ней фильм.

– Удивительно… – недоверчиво приглядывалась Маргарита, будто боясь, что Максим раствориться в воздухе. – Ты, кажется, единственный, кто запомнил меня на экране. Может, ради этого и подсел тогда ко мне в Александровском саду помреж? Он искал печальную женщину. Самой печальной тогда была я.

– Ты была самой прекрасной в Москве. Да и в любом другом городе мира! Я заметил бы тебя сразу в любой толпе. Ведь тогда в Андреаполе что–то кольнуло слева, где сердце. Тоненько так, вроде сигнала, но жутко пронзительно! С чего бы, спрашивается? Девушка, одетая слишком легко для майского вечера, бредет наугад, как помешанная. Вся в грязи и всклокоченная, словно дралась. Но пульс зачастил до ста двадцати, клянусь! А ведь я видел только спину.

– И я – спину! С батоном. И тоже решила – ненормальный. Мой.

– А в автобусе у тебя было такое лицо… Заплаканное, потерянное, восхитительное!

– О, нет, в автобусе я уже была счастлива! Уже переполнена чем–то драгоценным. И ощущение – как на американских горках – полет в другое измерение. Наверно, так теперь действует провидение.

– Меня он водило, как блесну опытный рыболов. Зачем я два часа кружил по городку с эти батоном, как булгаковская Маргарита с букетиком желтых цветов? Для того, что бы приманить тебя. А если бы не приманил, если бы не встретил, то, наверно, умер бы от тоски. Так одуряюще сладко пахла сирень тем вечером…

– Значит, чудеса бывают? И все радужные обещания счастья – не обман!.. Не смейся, пожалуйста, и не сердись. Я лишь теперь поняла, что Бог существует! И то, что мы сидим вдвоем на самом краю света – есть первое, самое главное доказательство этого! Все, оказывается, так просто! Бог – это любовь. Неважно как его зовут. Но только несомненно одно – он не жесток. Он не может карать, мучить, мстить. Он милостив и добр. Ему больно от наших страданий. Все, что может, он дарит нам. И вот здесь, здесь живет его тепло. – Маргарита прижала ладони к груди.

– Верно, милая! Иначе ведь быть не может! Иначе все теряет смысл! Макс распахнул руки, словно обнимая Божий мир. – Все это – его дар.

Взявшись за руки они стояли на вершине холма, обдуваемые ветром. Щека Маргариты прильнула к груди Максима, ее длинные волосы с вплетенным цветком малинового шиповника струились мягким шелком.

– Я знаю, что ОН говорит нам. "Живите в радости. А радостью вашей пусть будет любовь, милосердие и красота". Я знаю, что несказанно прекрасна сейчас, потому что я – это ты.

– Человек есть то, что он любит. Выходит, я – часть тебя, Маргарита. Это потрясающе, но какова ответственность! Решено – я сбриваю бороду. Максим, наконец, расхохотался, не в силах больше выдерживать серьезный тон.

– Только не это! – Маргарита сжала ладонями его впалые щеки, покрытые темно–русой щетинкой. – Не дам в обиду нашу любимую бороду.

– А ну, догоняйте! – крикнул он, припустившись к озеру. Следом, заливаясь лаем, кубарем катился Лапа и раскинув руки, словно собираясь взлететь, невесомо плыла Маргарита.

Глава 5

В селе теперь часто видели москвичей. Но не прогуливающихся, а озабоченных покупками. На берегу озера, где стоял их дом, частенько визжала электропила, стучали молотки. Сельчане зачастили к озеру, любопытствуя насчет строительства. Темный дом стал желтым, как одуванчик, а резьба ставен превратилась в белые кружева. Молодая, стоя на лестнице, ловко орудовала кистью, а хозяин занимался крышей. С грузовика выгружали морковную, андерсеновскую черепицу и блестящие желобы водостоков. Помолодевший дом стал похож на красноверхий боровичок и в любую погоду казался освещенным солнцем. Цветов в садике появилось множество – бурно цвел малиновый и белый шиповник, высоко поднимали головы пурпурные маки, наивно и весело глядели васильки, беззаботные ромашки. А ботва у тыкв выросла просто гигантская, перекинулась на яблони и огород стал похож на тропический лес.