Новое назначение - Андрей Александрович Васильев

— Что именно? — повторил вопрос Ровнин.

— Все! — как бы удивляясь его непонятливости, пояснила Голубева, а после сдвинула брови и добавила, поворачиваясь к окну: — Нет, неправильно.

— Малоинформативно, — развел руки в стороны Либман. — Но что есть.

— Пойдемте отсюда, — печально произнес Ровнин. Ему вдруг эту хворую девушку очень сильно жалко стало. Молодая ведь совсем. И симпатичная.

— Правильно, — одобрил медбрат. — Да блин! Теперь полчаса буду, как она, говорить. Правильно, неправильно. Тьфу!

Они вышли из палаты, наткнувшись при этом на Старыгину, которая, видно, дошла до двери и теперь направлялась обратно.

— А их навещает кто? — глянув женщине вслед, спросил Олег.

— Да как сказать? — кивнул Петр. — Не то чтобы часто. Нет, сначала вон Старыгину муж то и дело посещал, а после перестал. Месяца два, наверное, нос не кажет. Ну или в другую смену приходит, не в мою. К Нараевой вообще не помню, чтобы кто-то наведывался. А вот Голубева — там да, раз в неделю лейтенант молоденький заглядывает, фрукты ей приносит.

— Вот! — обратил внимание Олега главврач. — Что я говорил? И снова муж военный.

— Не-не, не муж, — возразил ему медбрат. — Брат он ей. Хотя в целом — да, муж тоже военный, причем в чинах. Лейтенант что-то такое говорил, прорвало его разок. Молодой же, поделиться не с кем своей бедой, стыдно ему говорить кому-то, что сестра в дурке, а душа просит. Еще упоминал, что супруг вроде как в больнице лежал после того, как она сюда попала.

Либман проводил Ровнина до самого выхода из здания, а после осведомился:

— Ну, мой друг, что вы по этому поводу думаете?

— Пока ничего, — честно ответил ему юноша. — Выписал из карт адреса и телефоны, опрошу супругов. Они-то, в отличие от жен, в своем уме, верно?

— Если эти господа пожелают с вами общаться, — резонно заметил Лев Аронович. — Военные — публика специфическая, со своим образом мысли и укладом, с ними не всегда получается наладить контакт. Помню, один мне как-то раз пистолет к голове приставил и требовал, чтобы его сын немедленно стал таким, как прежде. Как я ему объяснил, что невротические нарушения психики по щелчку пальцев не проходят — сам не понимаю. Думал — все, права была мама, когда советовала на гинекологию пойти, а не на психиатрию.

— Рад знакомству, — протянул ему руку Олег. — И спасибо за помощь.

— Какая там помощь? — пожал ему ладонь врач. — Если бы. Да, вот еще что. Не знаю, заметили вы или нет, но что у Антошкиной, что у Голубевой интонации при беседе с самой собой немного разнились. Совсем чуть-чуть, но это было. Понимаете, о чем я?

— Не очень.

— Это не просто бессвязная речь, — растолковал ему Либман. — Мы видели спор.

— Кого с кем?

— Увы, не знаю, — главврач вздернул плечи вверх так, что шею стало почти не видно, — и никогда не узнаю, даже если их вылечу. Вернее, когда вылечу. Они после ничего не вспомнят, это время останется белым пятном. Наш мозг гуманен, он убирает из памяти все, что было во время его помрачения.

— И очень хорошо, — произнес Олег. — Если мне, не дай бог, такое выпадет, точно ничего не захочу помнить. Тьфу-тьфу-тьфу!

Обратную дорогу он почти не заметил, раз за разом прогоняя в голове собранную информацию. В принципе, по всему выходило, что Францев прав, не бывает таких совпадений. Нет, если бы не сумасшедший дом, то можно было бы предположить, что случившееся имеет какое-то реалистичное объяснение. Например, что все эти женщины попали в секту, которая за что-то не любит военных и науськивает на них своих адепток. Разнообразные дети Шамабалы и искатели путей духовного возрождения и не на такое способны. Или что это все части какого-то любовного многоугольника. Олег еще года три назад посмотрел фильм «Анкор, еще анкор», он ему не сильно понравился, но то, что в военных городках еще тот разгул страстей царит, он запомнил. А тут вообще Москва, крышу куда сильнее у любого сносит.

Но дурка. Она била, как козырь, любую карту. И да — эти горемыки на самом деле спорили, Олег был согласен с главврачом. Только с кем? С собой?

Или с кем-то другим?

Вернувшись в отдел и поднявшись на второй этаж, Ровнин услышал смех и разговоры, доносившиеся из оперской. Наверное, следовало сразу пойти к Францеву, но он не удержался и заглянул в кабинет.

— О, Олежка! — улыбнулся, завидев его, Баженов и помахал куриной ножкой, зажатой в руке. — Добытчик наш! Только одного не понял — чего тара такая большая, а фруктов в ней всего ничего?

Юноша бросил взгляд на корзину, где несколько яблок и груш еле-еле прикрывали дно, а после уставился на Ревину, которая двумя пальчиками держала куриное крылышко.

— Что? — возмутилась та. — Усушка, утруска, некондиция. Да ладно тебе, сядь и поешь. Я вот тебе бедрышко куриное припасла с лавашиком!

— Припасла она, — фыркнул Савва, вытирая руки о лист бумаги. — Врет как дышит. Если бы мы тебе и Морозу по куску сразу не отначили, то и сидели бы вы впроголодь.

— И главное, худая же, — добавил Славян. — Вот куда в тебя, Ревина, столько еды лезет?

— Как гласит японская мудрость, «у жадности дна нет», — вместо девушки ответил Свешников.

— Ой, а вы прямо добрые-добрые! — бросила обглоданные кости на бумажку Лена. — Прямо сил нет. Славка, отломи мне еще одно крылышко! Там осталось, я знаю!

Олег, вроде недавно еще сытый, вдруг понял, что хочет есть, и даже как-то пожалел, что от предложения Либмана отказался. А там, в сумасшедшем доме, ведь рассольник был. И котлетки…

— Что ты застыл? — уточнил у него Баженов и внимательно вгляделся в юношу. — Олежка, у тебя все нормально? Случилось чего?

— Не-не, все путем, — тряхнул головой Ровнин. — Францев здесь?

— Двадцать минут назад был, — ответил Савва. — Сейчас — не знаю. Он нас не всегда извещает о собственном уходе. Ему не надо. Он начальник.

— А это чье высказывание? — поинтересовалась Ревина.

— Мое собственное.

Аркадий Николаевич никуда не ушел, он находился в своем кабинете,