«Тойота Королла» - Эфраим Севела

Крыма», как ее именуют в рекламных проспектах, бедную Ялту.

Каждый год в первую декаду мая я стал приземляться в Ялте. Один. Или с кем-нибудь из приятелей, обычно коллегой из нашей столичной газеты. На сей раз компанию мне составил наш политический обозреватель Анатолий Орлов — малый неглупый и занятный, чье соседство десяток дней подряд вряд ли приестся и станет тяготить. Мы не были с ним на короткой ноге. От откровений автоматически сдерживало хотя бы то, что он был секретарем нашей редакционной партийной организации и, по крайней мере формально, числился моим идеологическим наставником, а я его поднадзорным. Да и был он немного примитивен и простоват. За явным недостатком дарования откровенно лизал зад начальству и делал карьеру.

Толя был примерно моих лет. Женат. Жену я его не знал. В гостях у него ни разу не был, а к нам, на коллективные редакционные выпивки, он ее никогда не приводил. И нисколько не стесняемый своим пуританским саном партийного вождя, напропалую ухаживал за женщинами, и не одна из наших дамочек спиной познала звон диванных пружин в его кабинете.

Так что ехать в Ялту в паре с Толей было вдвойне удобно: с одной стороны, его присутствие рядом создавало алиби перед женой, отводило подозрение о возможных курортных шалостях, а с другой — он-то как раз и был незаменим в поисках любительниц скоропалительных романов. А ради чего еще едут в Ялту без жен двое здоровых мужчин?

Отделаться от жены в этом году мне удалось с превеликим трудом. Выручил случай: прихворнула дочь. А то бы мне помирать от тоски в одном номере с супругой, на пляже вечно жмурить глаза, чтобы она по нехорошему блеску в них при виде легкодоступных молодых женских тел вокруг не вычислила безо всяких сложностей, как я тут постился, приезжая без нее.

Длиннющие очереди у билетных касс и непременное отсутствие мест в гостиницах к нам с Толей не имели никакого отношения. Билеты на облюбованный нами авиарейс Москва — Симферополь были доставлены на дом, в Симферополе нас ожидал у выхода из аэропорта корреспондент нашей газеты по Крыму и в казенной редакционной «Волге» помчал нас через зеленеющую степь, потом невысокие темные горы, к бирюзовым водам Черного моря, где на самом краю Ялты зеленела железной крышей среди темных кипарисов старомодная гостиница «Ореанда», жить в которой было по-домашнему уютно, не в пример новым ультрамодерным отелям из бетона и стекла, обезобразившим милый бабушкин облик старейшего русского курорта.

В «Ореанде» некогда останавливались Чехов и Бунин и даже Лев Толстой, а нынче она была отдана исключительно иностранцам — а они-то уж зря денежки не платят, тем более в конвертируемой валюте.

Советским гражданам проникнуть туда практически невозможно. За исключением таких «бобров», как мы с Толей. Есть в Советском Союзе узкая прослоечка людей — партийные верхи, журналисты, заметные ученые, генералы, писатели и артисты, для которых власти создали сладкую жизнь. Перед нами распахиваются двери закрытых для обычных людей магазинов, по первому звонку нам предоставляют места в отелях, как бы переполнены они ни были, если надо, бесцеремонно выдворив других, пониже рангом. Мы не стоим в очередях за билетами. Нас пользуют бесплатно лучшие врачи в спецполиклиниках. И много, много других привилегий и услуг, которые ни за какие деньги не купить.

Нам отвели два соседних номера на первом этаже. Правда, окнами во двор. В номерах с видом на море прочно сидели иностранные туристы, а их, как известно, переселять не совсем удобно. Но мы не обижались. Нас вполне устроило то, что получили. Хорошая комната. С ванной и туалетом. Всего за три рубля в день. Почти бесплатно. С иностранцев за такую комнату дерут несколько десятков долларов.

Толя, еле ополоснувшись с дороги, тут же умчался на пляж. Я не пошел с ним. Я действительно приехал отдохнуть, расслабиться, успокоить расшалившиеся нервы. Всю зиму тяжело работал. Дома с женой постоянная «холодная война». Снова стало побаливать сердце, о котором врачи после осмотра заключили, что оно «оставляет желать лучшего». А чего лучшего может оставлять желать сердце, если оно и так уже на удивление тянет четверть века с запекшимся в нем кусочком стали, трогать который не решались ни армейские хирурги в войну, ни московские светила много лет спустя.

Честно признаться, в отличие от моего напарника, я и не строил особых донжуанских планов. В первую очередь хотелось покоя, дать отдохнуть голове. На десять дней опуститься в дремотную растительную жизнь хрюкающего курортника, а уж если подвернется что-нибудь пикантное, эдакое, такое, без кривляний и жеманства, и рухнет к моим ногам, то…

Я был постояльцем этой гостиницы много маев подряд, и обслуга меня помнила и была приветлива и искренне услужлива, как со своим, чуть ли не родным человеком. Видать, надоело до чертиков среди иностранцев, перед которыми надо ходить по струнке вышколенным лакеем и все молча, да скаля зубы в обязательной улыбке, от которой сводит скулы. Швейцар приветствовал меня по имени-отчеству, сухонькая старушка-горничная обращалась по фамилии, когда меняла в ванной полотенца и уносила в мусорном ведре пестрые иностранные обертки от мыла и порожние, пахнущие флаконы от шампуня — следы покинувшего эту комнату до моего приезда иностранного гостя.

Ужинали мы втроем. Толя привел подхваченную на пляже бабищу, довольно молодую, но избыточно в соку, и она, жена моряка, если верить ее словам, откуда-то из-под Мурманска, плотоядно обозревала Толю, смачно, с аппетитом обгладывая куриную ножку, с кряхтеньем, по-мужски опрокидывая меж густо накрашенных губ стопку с водкой и ничуть не скрывая надежд, возлагаемых на Толю предстоящей ночью.

Утром Толя имел бледный вид и попросил меня пойти с ним загорать куда-нибудь подальше, чтоб разминуться со вчерашней морячкой. И снова за ужином мы сидели втроем. Толя «склеил» на сей раз недурную бабенку из какого-то санатория и, подпоив, уволок к себе. Поздно ночью я слышал, как они протопали, бубня, мимо моей двери — галантный Толя, мечтавший поспать в одиночестве, отправился провожать даму за тридевять земель.

Завтракать я пришел один. Проснулся рано, отлично выспавшись в моем номере, всю ночь с распахнутым настежь окном и вволю надышавшись бодрящим с запахом йода морским воздухом. Толя в такой час видел лишь первый сон, и будить его я не решился. Спустился по ковровым ступеням мраморной лестницы в сонный пустой вестибюль. Двери в ресторан были наглухо закрыты. Зато отворена была дверь на противоположной стороне. Там, во флигеле гостиницы, ютился маленький буфет, завтракать в котором было одним из удовольствий от пребывания в «Ореанде». Потому что открывали буфет очень рано. А главное, из-за огромного стекла, заменявшего фасадную стенку флигелька. В этом окне, как на большом экране, распахивалось Черное море с кораблями и парусниками, и даже виден был бетонный пирс портового причала. Опустив взгляд, можно было обозревать кусок набережной и за ней галечный пляж, густо усеянный, как тюленье лежбище, бесконечным множеством тел.

Я обожал потягивать горячий ароматный кофе, с шипением налитый из итальянской машины «Эспрессо», покусывать желтый пористый сыр «Латвийский» с острым дразнящим запахом и глазеть в чисто вымытое стекло. Чем раньше придешь сюда, тем больше шансов без толкотни и шума спокойно позавтракать, пройдя по еще влажным после мытья крашеным половицам к свободному, блещущему пластмассовой поверхностью столу у окна.

В то утро за «моим» столом уже кто-то сидел. Точнее, не кто-то, а женщина, которую вначале я даже толком не рассмотрел. Единственное, что моментально отметил, — она допивала свой кофе, и, соответственно, скоро покинет буфет, предоставив мне возможность в приятном уединении наслаждаться своим кофе и видом из окна.

Меня это вполне устраивало, и я не стал искать другого, менее удобного для обзора места, а сел к «своему» столу напротив женщины, задумчиво потягивающей кофе из крохотной белой чашечки. Она тоже никак не отреагировала на мое появление.

Первый же глоток горячего горького кофе приятно ущипнул небо и горло, и у меня от удовольствия выступили слезы. И все, что я видел за стеклом, чуть расплывалось и было не в «фокусе», как говорят фотографы. Половину обозримого пространства занимало белое длинное тело пассажирского теплохода, медленно, незаметно для глаза ползшего по темно-синей глади к причалу. Корабль был как огромная игрушка, с яркой красной трубой и тремя рядами окошек-иллюминаторов на борту. И нос его, на большой высоте, завершался, как на старинном пиратском судне, бронзовой фигурой женщины с рыбьим хвостом русалки, подпиравшей руками задорно устремленное вперед деревянное бревно бушприта.

— Простите, — услышал я голос моей соседки по столу, — вам удалось прочесть название судна? Я близорука.