Кембрийский период - Владимир Коваленко

Анна испугалась. Но ухватила сиду за плечи, встряхнула. Развернула голову к себе.

— Ты меня слышишь?

На короткое время в глазах Немайн появился смысл.

— Слышу. А суд… Пошел он… — сида словно пыталась вспомнить слово — Анна мельком испугалась проклятия, — полем, лесом, холмом да торфяником! Маленький важнее.

— Да чем?!

— Он мой… Неужели не понятно?!

— Он этой разбойницы!

— Нет! Мой! — Сида прижала ребенка к себе, в глазах начала подниматься темная волна. — Не отдам! Теперь мой. Моя прелесть…

— Ясно…

Анне захотелось напомнить Немайн, что сейчас сэр Эдгар вполне может присудить разбить ее прелести головку о ближайшее дерево, но поостереглась. Чего доброго, начнет петь. А что разбирать, где свои, где чужие, не станет уж точно.

— Я займу твое место. От клана. Ты меня понимаешь?

— Ты умная, Анна. Хорошая… Я чуть-чуть соображаю. Потом буду больше. Наверное…

— Кивнешь, когда надо? Сможешь?

— Да… Ох напасть, — чуть опустила взгляд, — напасть ты моя ненаглядная…

Викарий чуть слезу не пустил. С Августины-Ираклии можно было писать Мадонну. И как этот свет неземной сочетается с той яростью, которая встает из глаз гневной базилиссы? Пожалуй, силой чувства. Теперь понятно, как она могла спастись, когда схватили ее сестру и мать. Ярость отбрасывает, любовь смиряет…

Снова картина встала перед внутренним зрением. Рушащиеся двери последнего укрытия. Солдаты самозваного регента Валентина, горя злобой и сладострастием, врываются в кабинет. Половина сразу проваливается в тартарары: вопли, будто ловушка под ковром вела прямо в ад. На остальных рушится мебель. Немногих, что прорываются, отбрасывает страшный взгляд маленькой девушки с тяжелым, скругленным на конце мечом в руке. Она идет на ряды убийц и насильников — и те расступаются, пока она не выходит из дворца… В неизвестность.

Любимый голос заставил Кэррадока поднять взгляд. Он сразу понял, что сиде не до него, что она ничего не заметит. И залюбовался. Забыв сомнения, потому что сида не могла быть злом. Пусть он ее недостоин — но хоть она достойна любви. А значит — его боль и его крест остаются с ним. Плакать было нужно. Но рыцарь улыбался. Впрочем, многие улыбались… Хмурился сэр Эдгар. Вот и уел сиду! Ответ оказался куда интереснее… Какой бы приговор он теперь не вынес, одно существо напрочь выпало из-под власти командующего. И к добру. Казнить младенцев — штука неприятная. А больше несмышленышей среди красных курток не нашлось… Выходило, что сида поступила правильно. Укусила, но не в ущерб, а в пользу. Странная. Как хорошо, что остались только суд, дневка да возвращение в город. И целый год король не будет призывать на службу исполнившую свой долг сиду!

— Мы нас окрестим, вот прямо сейчас, только батюшка Адриан освободится, — сорокой трещала над младенцем сида, любуясь. — И вырастет из нас хороший валлиец, а не бандит какой-нибудь. Как же назвать-то, а? Надо, чтобы и короткое имя звучало, и полное вышло подлиннее, да покрасивее… А полное имя у нас будет длинное, вот слушай, что к нашему добавим: ап Немайн, ап Дэффид, ап Ллиувеллин, ап Каттал, ап Барра, ап Карган, ап…

Малыш, видимо, испугался причисления к такому длинному роду. И заорал.

— Кушать хочешь.

Откуда-то Немайн точно знала, что новообретенный сын именно проголодался, а не описался, к примеру. Затравленно оглянулась. И протянула бывшей матери: мол, покорми. Но из рук не выпустила.

— Не отдам! — объявила сида, глядя, как малыш с ее рук сосет чужую грудь. — Никому не отдам… Ну почему у меня своего молока нет… Ребеночек есть, а молока нет…

— Наставница…

— А?

— Вот. Надевай. Через голову… Осторожней. Вот так, теперь пропустим край под ремень, вытянем наружу… Да никто не посмеет у тебя маленького забрать.

— Что это?

— Твой плед. Свернутый для переноски ребенка. В холмах так не носят? И зря, очень удобно. Руки не заняты… Я и двоих так таскала. Средних своих, близнят. Один на левое, другой на правое плечо. Так и вышли — один ангел, другой чертенок, а лица одинаковые… Скажи, если можно, отчего тебе этот разбойник так глянулся?

И только тут схлынуло. Нет, ребенок не превратился в привычную Клирику розовую амебу, оставаясь милейшим существом, расстаться с которым и на миг совершенно невозможно. Но по крайней мере, переносное наваждение теперь не мешало думать. Если сосредоточиться. Теперь вместо ругательств или "Он мой!" с языка слетело рассудительное:

— Потом. С губ на ухо… А теперь надо кормилицу искать. Слушай, Анна, по хуторам младенцы часто мрут?

Знания о Средних веках подсказывали, что часто. Но валлийцы были весьма здоровым народом.

— Бывает… А еще, сама знаешь, маленьких крадут. Иной раз не возвращают даже после того, как подменыша узнают… Конечно, если рядом приличные тилвит тег живут, еще можно как-то договориться. Но именно здесь крепость Гвина неподалеку, и все холмы у ней в подчинении. Подменыша можно даже убить, да без толку, своего не вернешь. А молоко остается. Бывает, озерные шалят, пацанов крадут… У них своих мало. Но это редко. Поход окончен. Поездим, поспрашиваем. Такие вести расходятся… — Анна смерила взглядом «фэйри». — Ступай к своим.

Наклонилась, прошептала в ухо:

— Этой, мы, пожалуй, казнь отложим. Пока другую кормилицу не найдем. Многие у фэйри по такому делу прирабатывают. А уж коли не в холм, да за те же деньги, да к сыну самой Немайн… Любая охотно пойдет. Хоть какая благородная.

Судебное заседание ожидалось очень коротким.

Роли были уже распределены. Судья — сэр Эдгар. Для пущей важности поднялся в седло. Представители кланов. От Вилис-Кэдманов — Анна. Никто из своих возразить не посмел. Викарий — юрист-консультант, а заодно — секретарь суда. Разложил письменные принадлежности: перья, чернильницу — любопытное местное изделие, которое можно перевернуть вверх дном, и ни капли не прольется, и пергамент. Скобленки, разумеется. Много чести разбойникам — новенькие листы на них пачкать. Присмотрелся…

— Не понимаю! Эти скобленки — протоколы процесса Немайн! Совсем не затерто: " Передайте пирожок с курятиной…" Вот что у вас в Камбрии хорошего, так это кухня…

— Точно, поесть мы любим, — согласился один из видоков. — Но тебе повезло с поварихой. Даже Гвен так не умеет, а Альме всего двенадцать — а вот умеет же! Некоторые, по слухам, нарочно болеют — чтобы кусок пирога у врача в доме перехватить. Вдруг повезет и стряпала Альма?

Викарий не слушал. Он вытаращил глаза и продолжил изучать тонкую кожу, как будто от тщательного разглядывания полузатертые следы букв на ней могли поменяться.

— Но как?! Их же положено хранить пять лет! — стонал он.

— Они твои! Так ты и объясняй как.

— Я в королевском архиве спросил скобленок! И сунул во вьюк не глядя…

— Сэр Эдгар, от имени короля говоришь ты, — встряла Анна. — Как это понимать?

— Я вообще ничего не понимаю в крючкотворных делах. Но если грамота бесполезно валяется, ее следует выскоблить и пустить в дело. Таково мое мнение, которое и филид, хранитель архива разделяет.

Грек схватился за голову.

— А для чего же мы их писали?

— Так положено на вашем греческом судилище. Грамоты как-то обеспечивают справедливость. Я не думал над этим, отец Адриан. И не собираюсь. Не мое дело.

— Но чтобы они обеспечивали справедливость, их нужно хранить!

— Не понимаю. Если дело решено справедливо, какие еще записи? Ну может, само решение… Чтоб не забыть.

И тут раздался дуэт:

— Пресвятая Богородица!

— Ну сколько можно!

Слова на разных языках. Но тон одинаков. Анна с викарием переглянулись. Грек увидел безнадежную усталость в глазах лекарки, и, будучи истинным представителем бюрократической цивилизации, понял: ученица августы — своя. Еще не гречанка-ромейка. Но уже не варварка.

Анна, в отличие от грека, к непониманию роли времени за долгую ведьминскую практику привыкла. Объясняй не объясняй, что снадобье нужно пить в день по ложке, пациенты все норовят выжрать пузырек с зельем в один глоток. Потом обвиняют — сглазила злая ведьма! Или жалуются: мол, не помогло. Что толку, если справедливости нужно устояться, прорасти в мире. Иначе ее унесет ветром, как носит любые слова, не закрепленные иначе чем в памяти. Недаром даже большие нелюбители писанины, друиды, главное высекали на дереве. Не потому же, что боялись забыть. Но придавали знанию твердую вещную основу. Вот и Немайн — Библию знает наизусть, но таскает с собой книгу. Правильно делает. Прочитать и сказать — вещи разные, и присягу на памяти не принесешь…

— Поскольку соблюдение греческого закона будет без правильного делопроизводства невозможно, предлагаю судить разбойников без красивостей. По обычаю.

Викарий остолбенел. Ученица августы — и ляпнуть такое? Хотя… Лучше не марать правильную процедуру.