История военного искусства - Ганс Дельбрюк

 Что на равнинах Средней Италии тактика конного боя была в древности более развита, чем в Средней Греции и на Пелопоннесе, явствует из самой природы вещей, а также из исторических преданий. Правда, описание отдельных сражений и боев в первых книгах Ливия следует рассматривать как простую легенду, однако, в ней настолько ясно выступает общий перевес конницы, что в этом факте мы можем видеть отражение действительности. Но если даже оставить легенду в стороне, расценив ее как сплошной поэтический вымысел во славу знатных римских домов, мы все же располагаем, - правда, косвенными, но очень вескими, - показаниями из истории Капуи. Об этом городе, самом значительном после Рима во всей этой области, Ливии сообщает нам, что еще в начале Второй Пунической войны его пехота была невоинственна, но зато конница вполне боеспособна3. Он описывает нам поединок на копьях между двумя всадниками - в точности такой, о каких мы читаем в рассказах о средневековых рыцарях. Разница в развитии обоих государств заключалась, таким образом, в том, что Капуа осталась на той же ступени, т.е. имела сильную конницу и небоеспособную пехоту,

Рим же, - путем организации, путем сурового военного обучения и дисциплины, - сумел воспитать из гражданской массы боеспособное и сильное войско. Однако преимущественное, почти исключительное значение конницы длилось еще достаточно долго, чтобы резко отграничить от массы малоимущих горожан и крестьян то сословие, которое располагало этим родом оружия. Высказывалось мнение, будто патриции составляли коренную общину, а плебеи были пришельцами, т.е. различие сословий создалось благодаря прибытию в Рим новых элементов. Эта гипотеза нашла поборника в таком крупном ученом, как Моммзен; однако она противоречила всем источникам (как с этим соглашается и сам Моммзен) и допущена была только ввиду крайности - пока не представлялось другого объяснения. Ключом к правильному разрешению загадки служит нам теперь выводимый из средневековой истории факт, что всадники всегда имели решительное преобладание над городской и крестьянской пехотой, пока та не научилась объединяться в тактические единицы. Был и в истории Рима период, когда фаланга легионеров еще не существовала. Представление, что уже Ромул имел легион, следует отбросить как басню, не имеющую никакой исторической ценности. В то время римский всадник имел решающую силу. Ядром всадничества мы можем считать старинные семьи военачальников, которые мало-помалу все - или почти все - перенесли свое местожительство в город, - быть может, путем своеобразного синойкизма, какой мы наблюдали в Греции. Из города эти богатые и в то же время воинственные роды властвовали над страной. А в городе, который являлся торговым центром и передаточным пунктом для морских путей и крупной области, охватываемой бассейном р. Тибра, благосостояние этих семей развивалось капиталистически. Они держали в своих руках всю область и все мелкое крестьянство равнины не только силой оружия, но и тенетами ссуд. Древнейшая римская история рисует картину сплошного ростовщичества, которым патриции закабаляли плебеев.

 Как ни была впоследствии резка и непереходима граница между патрициями и плебеями в Риме, все же предание позволяет нам признать, что патрицианство не представлялось сплошь однородным по своему происхождению. Различались более древние и более молодые семьи. Наряду с более древними родами стояли преуспевавшие купцы, которым их богатство позволяло взять на себя несение воинской повинности совершенно так же, как мы наблюдаем это в средневековых городах, где исконное дворянство сливалось в одно сословие с шедшими в гору ремесленниками. Однако в Риме элемент старинной военной аристократии оказался сильнее, а купеческий элемент слабее, чем в средневековых городах; во всяком случай военный элемент был необходим при образовании патрицианства; оно не могло создаться через одно только экономическое развитие. Разве могла бы вся масса латинского народа подпасть под владычество какой-то горсти удачливых соплеменников, если бы это владычество построено было на чисто экономической основе4.

 Но в соединении с военным превосходством беззастенчивая в своих средствах сила капитала выдвинула из однородной массы аристократию, которая в конце концов стала гнушаться браков со своими соплеменниками-плебеями и, как особо покровительствуемая богами каста, притязала на власть и осуществляла ее.

 Численность этой военно-экономической аристократии, образовавшей в древнем Риме сословие патрициев, представляется нам очень незначительной. Следовательно, военная сила, нужная для отражения внешних врагов, была здесь, как и в средневековых городах, лишь очень ничтожна. Поэтому и случилось, что Рим, согласно одному преданию, которому мы можем доверять, подпал под власть соседних этрусских князей.

 Тем не менее латинский город освободился от чужеземного владычества, причем очень вероятно, что эта успешная борьба в своих перипетиях дала повод к расширению и преобразованию чисто аристократической до тех пор военной организации. Наряду с всадниками выступило компактной массой, фалангой, объединенное крестьянско-городское ополчение. Организация была проведена царем, облеченным абсолютной властью. Римские цари не представляли собой наследственной династии, но они не были и тиранами в греческом смысле этого слова: они являлись высшими чиновниками, назначаемыми пожизненно. По-гречески их лучше всего было бы назвать архонтами; наиболее правильное понятие даст нам термин дож. Как при первых венецианских дожах, так и при римских царях мы находим совет - сенат, который, однако, почти не ограничивает их власти; но стремление царей сделать свое звание наследственным, по-видимому, вызывало в этот период римской истории такие же внутренние конфликты, как и в старой Венеции. Все же должностной принцип удержался, и из него развилась чрезвычайно твердая и суровая власть, совершенно исключавшая патриархальную мягкость, так часто связываемую с представлением о наследственной монархии. Опасное положение государства позволяло доверять эту должность только очень сильным личностям. Один из таких правителей и организовал народное ополчение - фалангу пехотинцев.

 Он разделил римскую область на 20 триб, из которых 4 приходились на город и 16 - на остальную территорию; каждая триба делилась в свою очередь на 4 центурии, из которых на 3 центурии возлагалась обязанность являться в доспехах. Под этими доспехами мы для более древнего периода едва ли должны подразумевать полное гоплитское вооружение: в большинстве случаев эти доспехи представляли собой лишь самое необходимое - какой ни на есть щит да шлем. Четвертая центурия поставляла легковооруженных, соответствовавших греческим фгАт которые в то же время употреблялись как прислужники, как обозные солдаты и для побочных военных нужд. Коль скоро ополченцы вооружались на собственный счет, то для того, чтобы попасть в гоплиты, требовалась известная состоятельность. Если бы в их число принимались пролетарии, то государству пришлось бы самому снабжать их оружием5.

 В то время как в Афинах на каждого гоплита приходился один легковооруженный, в Риме служба была еще настолько сурова, что 3 гоплита должны были довольствоваться услугами одного легковооруженного; и если в Афинах сопровождающим бывал по большей части просто раб, то в Риме и эту роль исполнял гражданин, подлежавший воинской повинности.

 До низложения царей территория государства несколько увеличилась, причем была учреждена новая, 21-я триба - клустуминская, в которой, однако, все 4 центурии были привлечены к службе в легкой пехоте, так что на 5 гоплитов приходилось уже 2 легковооруженных. Рим располагал тогда в общем счете 84 центуриями пехоты. К этому надо прибавить, кроме 6 конных центурий, еще 2 центурии кузнецов и плотников, 2 - трубачей и горнистов и 1 центурию писарей (accensi) и служащих по интендантству.

 Площадь римской государственной территории ко времени изгнания царей охватывала не более 18 квадратных миль (983 км2), что составляло значительно меньше, чем половина Аттики. Когда же фаланга только учреждалась, эта площадь была еще того меньше. В период, когда вся область была еще так мала, самый город был, конечно, тоже невелик, иначе он раньше и быстрее покорил бы окружающие мелкие области. Город Вейн, всего на 2 мили (ок. 14 км) отстоявший от ворот Рима, был покорен и слит с городом-завоевателем лишь более 100 лет спустя. Территория, подвластная городу, и его размеры всегда стоят в известном соотношении друг к другу. Максимальная плотность населения, какую мы можем принять для тогдашнего Рима, составит 3 000 душ на 1 кв. милю, - в общем, следовательно, около 60 000 чел., из числа которых надо еще скинуть; несколько тысяч на рабов6.

 При населении менее 60 000 чел. свободных жителей число способных носить оружие мужчин в возрасте от 17 до 46 лет могло предположительно составить от 9 000 до 10 000, число стариков и инвалидов - 5 000-6 000, общее же число взрослых граждан мужского пола - 16 000.