История военного искусства - Ганс Дельбрюк

 Арриан (III, 15) рассказывает, что Александр в вечер боя. при Гавгамеле дошел до Ликоса, а на следующий день до Арбелы, которая лежит в 600 стадиях, т.е. в 15 милях, от поля сражения. С достаточной уверенностью можно сказать, что расстояние было приблизительно вдвое меньше, но и это все же является огромным достижением.

64 Конечно, то, что преследование увеличивает и дополняет победу, - идея не совсем новая. После Платеи мантинейцы собираются преследовать персов до самой Фессалии (Геродот, IX, 77). После победы у Делия беотийские всадники и легкая пехота преследовали афинян, пока тех не укрыла ночь (Фукидид, IV, 96). Также Алкивиад с всадниками и гоплитами преследует разбитых персов ("Hell.", I, 2, 16). Дердас преследует побежденных олинфян 90 стадиев ("Hell.", V. 3, 2). Кроме того, см. у Лирса, стр. 184. Но все это - исключения, которые не могут идти в сравнение с преследованиями Александра. Теоретически Ксенофонт в "Киропедии" (V, 3) советует преследовать врага, добавляя, что не все войско надо употреблять на это дело, но некоторую часть всегда держать наготове в боевом порядке.

65 КцсЫу und Rbstow, Griechische Kriegsschriftsteller, II Tiel, 1 Abt., S. 270.

66 Дройзен (стр. 155) делает на основании этого тщательного обучения неправильный вывод об ухудшении солдатского состава. Скорее, это указывает на энергию, с какой проводилось военное воспитание, на крепкий военный дух. Мысль, высказанная им на стр. 132, что по мере того как росло войско, ухудшался его состав, тоже неосновательна. В огромных владениях диадохов пригодный для военной службы материал едва исчерпывался 100 000 человек, и "пираты" могли быть прекрасными солдатами.

67 Афиней (V, 35, 202 и сл.) говорит о наборе, произведенном в Александрии около 275/4 г., когда в состав войска вошло 57 600 пехотинцев и 23 210 всадников.

 Аппиан (в "Prooemium", гл. 10) сообщает, что Птолемей II имел к концу своего царствования войско в 200 000 чел. пехоты, 40 000 всадников, 300 слонов, 2 000 боевых колесниц, 1 500 военных и 2 000 грузовых кораблей.

 Пауль М. Мейер (Paul M. Meyer, Das Heerwesen der Ptolemдer und Rnmer in Aegypten, стр. 8) принимает эти цифры. Но нетрудно установить, насколько они преувеличены. Надо только представить себе 57 600 пехоты и 23 210 всадников проходящими по улицам города. Если в Египте тогда было 3-4 млн. населения (Beloch, Bevцlkeruhg, стр. 258) или 7 млн., как указывают источники, с мнением которых согласен У. Вилькен (U. Wilcken, Griech. Ostraka aus Aegypten und Nubieh, стр. 490), то постоянное войско в 240 000 составляло от 3,5 до 7% всего населения. Даже пятая часть приведенных цифр была бы достаточно велика.

68 "Перед ними он на загнутом фланге расставил 45 слонов, а в промежутках между слонами поставил достаточное число стрелков (лучников) и пращников".

69 "У левого крыла... он загнул фланг".

70 Согласно гл. 69, у Деметрия было 5 000 всадников; но если сложить перечисленные в описании боя отдельные части, то выходит только 4400 всадников.

71 В разборе книги Ролофа ("Berl. Philol. Wochenschrift" от 6 авг. 1904 г., стр. 992) Кромайер полагает, что разница между ним и Ролофом не так существенна. Но это тальке самообман, что и доказывает сам Ролоф в своем возражении на рецензию, помещенном в том же журнале.

72 Кромайер (стр. 237, примеч. 3) считает, что вполне понятно неупоминание Полибием укреплений на вершине, ибо они не играли никакой роли. Совершенно правильно, - но почему они не играли роли? Вот это-то именно мы и должны знать для того, чтобы понять ход сражения.

73 Мнение Кромайера (стр. 234, примеч.), что между повествованием Полибия и Плутарха нет разницы, не соответствует фактам. По Плутарху, мы должны считать, что иллирийцы действительно обошли Эву и взобрались на гору там, где не было никаких укреплений. Современный читатель с картой в руках может так истолковать Полибия, но из его те нельзя вычитать ничего, кроме фронтальной атаки. Эта разница между обоими источниками весьма существенна и ни в коем случае не сводится просто к другому техническому термину; который по желанию можно бы и опустить, как полагает Кромайер.

74 Так как мы непременно должны принять, что долина также была преграждена укреплением, то ход событий не может быть воспринят иначе, чем представлено выше. Полибий заставляет спартанскую легкую пехоту пойти во фланговую атаку на штурмующего Эву противника и снова вернуться назад, когда на спартанскую конницу нападает конница противника. Очевидно, и всадники продвинулись вперед: должно быть, укрепление в долине имело своего рода ворота. Как указывает Ролоф (стр. 108 и сл.), Кромайер переводит неверно несколько мест, а потому неправильно оценивает поступок Филопомена и несправедливо отвергает указания Полибия.

75 Bolau, Der Elephant im Krieg und Frieden, 1887, стр. 8 и 13.

76 Scharff, De natura et usu elephantorum Africanorum apud veleres (О природе и использовании у древних африканских слонов). Weimar, Progr., 1855.

77 Кромайер думает, что ров не шел через всю равнину, а кончался перед левым крылом ахейцев. Но текст Полибия, как выяснил Ролоф, говорит против этого. Правда, можно себе представить, что этот ров было легче перейти у его восточного конца, чем в середине или у западного конца. Но мое возражение этим ни в коем случае не отводится: даже если ров не шел до левого крыла ахейцев, все-таки непонятно, какую цель преследовало частное наступление.

78 Fougrnes (Bulletin de Correspondance helfenique, т. 14, стр. 82) пытается заполнить пробел насильно притянутой поправкой, согласно которой катапульты обстреливали не фалангу, как пишет Полибий, а левый фланг ахеян.

79 В своем разборе статьи Ролофа "Probleme" в "Berl. Philol. Wochenschr." (v. 6 August 1914, Sp. 995, Anum. 4) Кромайер отказался от этого упрека, но не сделал отсюда надлежащих выводов.

Часть четвертая. ДРЕВНИЙ РИМ.

Глава I. СОСЛОВИЕ ВСАДНИКОВ И ФАЛАНГА.

 Если мы хотим излагать историю римского военного искусства на основе тех же принципов, какие мы применяли для изложения греческого, то нам придется начать со Второй Пунической войны, так как только с этого периода мы имеем сведения, дающие нам действительно достоверную и наглядную картину хода сражений и своеобразного характера римской тактики. Но римская историография, как и римская история, носит совсем иной характер, чем греческая; развитие римского государственного строя мы можем с достоверностью проследить вглубь значительно далее, чем греческого; таким образом, и для наших целей создается возможность иного подхода. Раздробленные греческие государства либо сохраняли в своем государственном строе нечто косное, застойное (как Спарта), и до нас не дошло о них никаких достоверных известий; или же их кидало от одного коренного переворота к другому, так что, например, для Афин Аристотель насчитывает 11 сменявших друг друга различных образов правления. Рим во всех пережитых им потрясениях все-таки следовал неуклонной линии развития1.

 Даже при переходе от монархии к республике, совершившемся, несомненно, революционным путем, сохранилась в значительных чертах основная сущность прежнего государственного строя. Равным образом и в отдельных институтах еще в позднейшие времена можно узнать формы, отвечающие более ранним стадиям развития и восходящие к таким отдаленным периодам, о которых до нас уже не дошло непосредственной исторической традиции. Так, в системе голосования позднейшего времени сохранились элементы самых ранних форм войсковой организации. Весь рассказ о древнейшем периоде римской истории сплошь легендарен. С достоверностью можно принять лишь чисто внешние данные о войнах и сражениях да, пожалуй, еще имена полководцев. Но относительно развития римского государственного права и военного дела среди римских любителей старины жила традиция, которая контролировалась самой современностью, а потому никогда не тонула в вымыслах и, так сказать, исторически дисциплинировала даже легенду.

 Историческое исследование еще легче могло бы получить достоверные данные, если бы не то обстоятельство, что своеобразная государственно- правовая традиция была сильно окрашена политической тенденцией и совершенно искажена в некоторых очень важных пунктах.

 Однако с течением времени историки нашли пути и методы для распознавания и устранения этих искажений. Если раньше даже критически мыслившие историки, не задумываясь, повторяли за своими предшественниками, что произведенная царем Сервием Туллием перепись дала 80 000 граждан, то теперь мы знаем, что такого рода цифры можно проверять по данным о величине города и страны, а потому мы их отвергаем вместе со всеми вытекающими из них для конституции последствиями.

 С такими или сходными оговорками мы в общем можем до некоторой степени доверять дошедшим до нас известиям. Общее положение в ту эпоху, которую мы видим отчетливо и верно в ярком свете истории, дает нам средство очистить истину от всего легендарного, ложного, неверно истолкованного. Те сведения, которые, не противореча друг другу, образуют ступени, предшествующие исторически ясному периоду, следует признать правильными; а то, что никоим образом нельзя истолковать хотя бы как исключение, опыт, временное отклонение и т.п., должно быть отвергнуто. Некоторые следы указывают нам на то, что в Италии в древние времена конница играла большую роль, чем в Греции. В 1-м издании настоящего труда я ограничился здесь этим замечанием, указав, что еще вернусь к этому вопросу в дальнейшем изложении. Чтобы вполне осветить и сделать понятным социальное значение конницы в экономических условиях Лациума, я должен был бы развернуть перед читателем во всей широте картину средневекового рыцарства, показав его происхождение и развитие. Несколько абстрактных фраз еще не дадут нам возможности произвести должную оценку этих военно-социальных форм. Поскольку имеется уже III том настоящего труда2, я позволю себе сослаться на него и применить к древнему Риму те выводы, которые мы можем извлечь из явлений средневековья. Дело идет о привлечении того факта, что в Италии конница играла видную роль на поле сражения, к вопросу о возникновении сословия патрициев в Риме.