Неон, она и не он - Александр Солин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Опять эта овсянка! – хныкала она по утрам.
– С клюквой и сахаром! – добавлял он.
– И этот дурацкий кофе с молоком!
– Не спорь, иначе заставлю пить какао с пенкой! – шутливо хмурил он брови.
Он, оказывается, мог быть строгим, и тогда взгляд его наливался горячей укоризной, с какой родители смотрят на несносных любимых детей. Касалось это только ее здоровья, на остальное он взирал со снисходительной улыбкой, скрывая незаурядным гардеробом чувств наготу своего беззащитного обожания.
На самом деле ей нравились его невкусные хлопоты, и капризность ее была напускной. Войдя во вкус, она с долгожданным удовольствием принимала его заботу: оказывается, это так радостно, когда тобой помыкает любящий мужчина! Если ей случалось быть на Петроградской, он приезжал и, несмотря на показные протесты, отвозил ее домой обедать, заботливостью и обходительностью приводя в восторг весь женский коллектив во главе с Ириной Львовной. Если обед заставал ее на Московском, он вез ее к себе. С его матерью она мудро и неожиданно легко сошлась, когда оказавшись у него во второй раз, подошла к ней и, глядя на нее солнечным взором, проникновенно сказала:
– Спасибо вам, Вера Васильевна, за нашего Димочку! Вы не представляете, какой он чудный и удивительный мальчик!
Вера Васильевна недоверчиво на нее посмотрела, а Наташа добавила:
– Можно, я вас поцелую?
– Ну, поцелуй! – смутилась Вера Васильевна.
Наташа обняла ее и от души поцеловала.
– Ты хоть его любишь? – грубовато спросила довольная Вера Васильевна.
– Конечно, люблю! – рассмеялась она, чувствуя, что слово ее отозвалось в ней, как имя бога всуе.
Однажды в конце февраля она решила надеть юбку, которую давно не надевала, и обнаружила, что та не желает сходиться у нее на талии. Она встала на весы и возмутилась:
– Какой ужас! От твоих забот я поправилась на целых два килограмма!
– Я это уже заметил по твоей груди и должен сказать, что тебе ужасно идет! – с улыбкой отвечал он.
– Противный мальчишка! – воскликнула она. – Ты специально меня раскармливаешь, потому что тебе нравятся полненькие!
– Мне нравишься только ты. А твои килограммы – всего лишь результат нормального питания. Успокойся, дальше этого твой вес не пойдет!
Так оно и оказалось, а через некоторое время она даже похудела на полкило.
В жизни устроено так, что на смену упоению приходит насыщение. Ведь даже буря не может длиться долго, и рано или поздно ей требует передышки. Она заметила, что их желания перестали совпадать по времени. Точнее, он хотел ее всегда, а она его – гораздо реже. В таких случаях она, не желая ему отказывать, ложилась набок и просила:
– Погладь меня…
Ближе к восьмому марта он предложил:
– Давай купим тебе новую машину!
– С какой стати? – искренне удивилась она.
– Разве ты не хочешь новую машину? Такую, как у меня!
– Такая, как у тебя у нас уже есть. Зачем нам вторая?
– Я хочу сделать тебе подарок, сделать приятное, в конце концов!
– У меня есть машина, которая меня устраивает. Тем более, что я почти ей не пользуюсь – ведь ты у меня стал вроде водителя! Нет, Димочка, спасибо, конечно, но бросать деньги на ветер я тебе не разрешаю! И, кстати, давай обойдемся в этот день без дорогих украшений – мне их и так девать некуда! Купи мне лучше три розочки с открыточкой, и напиши, что любишь, целуешь и все такое!
А чтобы придать своим увещеваниям неотразимую убедительность, добавила:
– Давай беречь деньги для наших детей, хорошо?
Про детей она отныне упоминала всякий раз, когда нужно было укротить его нежное упрямство. Можно даже сказать – злоупотребляла этим.
– Хорошо! – привлек он ее к себе.
С некоторых пор ему такое дозволялось.
15
Мало-помалу их отношения обретали основательность.
Полагая, что их семейное будущее лишь вопрос времени, он постепенно освобождался от сиюминутной чувственной жадности, безболезненно отправляя ее в завтрашний день. Смиряя возбуждение, он, наконец, научился гладить ее по-отцовски, и она засыпала в его объятиях, слабея и затихая на полуслове и оставляя его наедине с умилением. Нетерпеливое ожидание совокуплений он заменил жадным вниманием к ее миру и памяти.
– Расскажи мне что-нибудь о себе! – просил он, усаживаясь с ней на диван и зарываясь лицом в ее волосы.
Она не отказывалась, охотно вспоминала детство, школу, девичество – время, когда она еще не знала о похотливых мальчишках, примерявших где-то свой крепнущий зуд к ее будущим прелестям – и очень нехотя и скупо делилась тем, что было потом. Память, как известно, имеет свои минные поля.
– В десятом классе двое мальчишек подрались из-за меня…
– Всего двое?!
– Зато самые сильные!
Он заставил показать ему альбомы с фотографиями. С трепетным умилением смотрел он на голорукую, голенастую Наташу. Сложенная из ласкательно-уменьшительных слов, тонкая, нежная, скуластая, с худыми незрелыми ногами и узловатыми коленками, она пытливо смотрела на него из беспечного прошлого. Он так и не смог взглянуть на ее бывшего мужа – этого паршивого развратного кобеля, который нанес ее королевскому величеству оскорбление и получил по заслугам. Зато фото ее покойного жениха имелись в красноречивом количестве. Что ж, судя по всему, это был славный, добрый, достойный человек. Среди прочих она подсунула ему себя в компании маски, где она в ресторане, за сервированным в ожидании веселого путешествия столом.
– Сколько тебе здесь? – спросил он, любуясь ею. Ах, как он хотел бы разгладить эти ее нынешние грустные морщинки у рта и вернуть ее лицу тот безмятежный, счастливый взгляд!
– Двадцать пять, кажется…
Оказывается, у них уже отросла своя история – живая и трепетная, как жилка на ее руке – незаметно обретающая все признаки семейного предания.
– Ты помнишь, как Юлька при первой встрече уронила перчатку?
– Еще бы! Я тогда смог рассмотреть тебя вблизи – ты была совершенно неотразима и неприступна!
– Так вот, это она приметила тебя – не я! Она сказала: «Смотри, Наташка, какой классный кобель!» Извини, конечно! И перчатку она уронила нарочно – чтобы познакомить нас! Я ее еще отругала: ведь у меня до этого было железное правило – не улице не знакомиться! И потом, ты мне тогда совершенно не понравился – ну, нисколечко!
– А я когда тебя заметил, то прямо остолбенел и сразу решил, что познакомлюсь с тобой, во что бы то ни стало!
И так далее, и тому подобное, как говорят про влюбленных, оставляя их собирать нектар с цветов судьбы, который они потом откладывают медом в улей сердца.
А вот и нынешняя мера ее влюбленности: случись с ним, не дай бог, что-то ужасное – станет ли она убиваться по нему, как по Володе? Нет, к сожалению, нет. Пока нет. Но он лучший из тех, кого она сегодня знает. Господи, не дай ей встретить второго Володю – совесть с двух сторон замучит ее!
На восьмое марта он принес ей корзину роз с вложенной туда открыткой. Она тут же взяла открытку и прочитала:
«Моя милая Наташа!
Любовь – это то единственное, чем человек, принужденный к сожительству с жизнью, может ответить на вызов Хаоса. Все остальное – деньги, власть, успех – лишь жалкие химеры, которыми люди неспособные к любви, прикрывают свою ущербность. Несчастные глупцы, потому что они умрут, так и не узнав, для чего их пригласили в этот мир. Я же, если и умру, то только от любви к тебе…
Твой не от мира сего Д.М.»
Изобразив удовлетворение, она поцеловала его и украсила открыткой, словно его распахнутым сердцем гостиную, где та простояла неделю, а потом была спрятана в один из ящиков ее рабочего стола.
День его рождения, 30 марта, пришелся на воскресенье, и они тихо отметили его в квартире на Московском в компании матери, Юрки и Татьяны, которая на этот раз была более словоохотлива. Видя, что Вера Васильевна и Наташа неплохо спелись, она вышла из оппозиции и примкнула к их союзу, завершив тем самым построение бермудского треугольника прямого влияния, в котором жениху предстояло впредь блуждать.
По вечерам они, если было время, усаживались на диван перед телевизором. Она укладывала усталую голову ему на плечо или пристраивалась к нему другим образом, а он, следуя за нервным подергиванием экрана, комментировал происходящее.
– Россияне выбирают очередного Сизифа, – говорил он накануне выборов. – А ты за кого?
– Мне все равно… – отвечала она с закрытыми глазами.
– Знаешь, – помолчав, сказал он, – я вывел закон городской воды…
– Да? Интересно! – бормотала она.
– …Путь на небеса лежит через канализацию. По-моему, он очень хорошо подходит ко всем, кто рвется наверх.
– Вот именно! Они там, наверху, как дети, ей-богу – только бегают и толкаются! – откликнулась она.
Исподволь приобщая ее к своему желанию эмигрировать, он интересовался:
– Тебе не кажется, что безобразия в этой стране зашли слишком далеко?
