Новый мир. № 2, 2003) - Журнал «Новый мир»

Кинообозрение Игоря Манцова

МИМО СТОИМОСТИ

Бывает, настаивают на точности. Зря, точность бесперспективна. Потому что понятия, культурные ниши — оценены, проданы. И если ты точен, то попадаешь на коммерческое поле, в стоимость. Вот и не пиши точно, пиши мимо. Мимо стоимости, мимо коммерческих ожиданий. Пиши наугад, грязно, впустую. Кому надо, пускай вылавливает, просеивает, прожевывает, идентифицирует. Ситуация вынуждает порядочных людей ошибаться. Однако, если промахиваешься регулярно, системно, твое необязательное, твое молоко приобретает товарный смысл. Это, впрочем, когда еще будет, — но будет.

1. Герои лучших на сегодня американских кинематографистов, братьев Коэн, неизменно жестоко ошибаются. Планируют, выгадывают, целятся в яблочко. Судьба поправляет, выкручивая руки, переламывая хребет. Но герои Коэна не обижаются на судьбу, вообще не рефлексируют. Блефуют, красиво и смешно терпят поражение, победа — истина подлецов.

Картина «Большой Лебовски» (1998) — неглубокое ретро. Действие происходит в 1991-м, во время войны в Заливе, что обозначено и подчеркнуто. Пятидесятилетние мужчины вроде бывшего хиппи и его приятеля, героя вьетнамской войны, проводят жизнь в боулинг-клубе, за бессмысленным трепом, вдали от женщин и больших человеческих задач. А за что, как не за это, десятилетиями боролась несгибаемая американская демократия? Могут себе позволить! Герои, которых играют Джефф Бриджес, Джон Гудмен, Стив Бушеми, предельно обаятельны, предельно несостоятельны. В «Большом Лебовски» Коэны впервые преодолели искус декоративного стилизаторства, возвысившись до подлинно исторического кино. 1991-й — конец эпохи «холодной войны», определенный итог. Залив — первый американский поступок в новом качестве — в качестве чемпионов и громовержцев. Новая американская действительность пронзительно прекрасна, но саркастичные братья Коэн ее демифологизировали.

Если приглядеться, человеческий материал эпохи 60 — 80-х дивно нехорош. Первое поколение постиндустриальной эпохи — вот оно, три великовозрастных дебила. Один чуть что клянется Вьетнамом, хватается за пистолет. Следующий, «малый», Лебовски культивирует индивидуальность, свободу: словно бы в отместку, его путают совсем с другим человеком, с Лебовски «большим». Еще один, «трус», в конце концов умирает от страха, от разрыва сердца. Первая попавшаяся женщина трахает самодостаточного Лебовски, чтобы завести себе человеческого детеныша. Ни жить, ни регулярно спать с этими мужчинами она не желает, ее бой-френд — очаровательный голубой паренек, для бескорыстной дружбы. Записные индивидуалисты слипаются в коллективное тело: предприимчивое, подвижное, упитанное, смешное. Спасибо Коэнам: полезно знать, ради каких высоких гуманитарных задач велась непримиримая «холодная война». Вот потешные американские мужички, пацаны, жертвы идеологии потребления, которая, не поспоришь, совратила, поставила на колени «совок» и сопредельные территории, но попутно покалечила своих.

В подобных случаях китайцы предусмотрительно замечают: победу следует отмечать похоронной процессией.

2. И все же американские проблемы, к которым еще вернемся, если не решают, то констатируют мужчины. Зато на территории проигравшего восточного блока надеяться на мужчин не приходится вовсе. Хорошие, а порою лучшие восточные картины делают дамы.

Генеральная линия кинообзора прочерчена двумя гранд-дамами восточноевропейской территории: Муратовой и Хитиловой. Обе, Кира и Вера, стартовали в 60-е годы, обе активно работают до сего дня, выдавая картину за картиной. Обе заинтересованно реагируют на мужское, позволяя себе ту степень свободы, которая вовсе не доступна российским режиссерам мужского пола, изредка доступна режиссерам-чехам.

«Капканы, капканы, капканчики» (1998), «Изгнанные из рая» (2001) Хитиловой, «Чеховские мотивы» (2002) Муратовой. Но прежде два слова о чешском контексте. Чешское кино — неизменно хорошее, хотя с некоторыми противными обертонами.

В 90-е чехи выпустили несколько местечковых шедевров, которые следовало бы пропагандировать куда активнее, чем иные западные, «большие», «взрослые», модные. Скажем, «Пуговичники» («На застежках») Петера Зеленки и «Заговорщики сладострастия» абсолютного чешского гения, сюрреалиста Яна Шванкмайера. Обе малобюджетные, скромные, но безукоризненно качественные ленты описывают все ту же ситуацию «после „холодной войны“». Впрочем, что еще описывать вменяемому художнику: другой ситуации ни у них, ни у нас, ни за океаном пока что не сложилось, хотя, кажется, уже сложились все предпосылки и новая прекрасная эпоха случится вот-вот.

«Заговорщики…» — это жесткая, чтобы не сказать безжалостная, драматургическая конструкция: шесть человек в поисках удовольствия. Трое мужчин, три женщины, постсоциалистическая Прага, дорвались! Пражская весна осуществилась, сбылась? Наконец-то! Да вот беда, пражский обыватель не вполне представляет, как реализоваться в мире новых возможностей. Технологии, посредством которых себя удовлетворяют, жалки и нелепы. Более того, технологии передаются по кругу, от брата к брату, от масонки к масонке. Святое постиндустриальное удовольствие, как мы тебя заждались! Дубчек, Форман, Хитилова, далее везде — неотчуждаемые права человека, свобода без берегов, фига в кармане. Ох эти мне чехи: ненавижу или люблю? Ненавижу, но кроме Шванкмайера.

Тетенька почтальон скатывает сотню-другую хлебных шариков, чтобы сладострастно втянуть их ноздрей. Через трубочку. Погрузиться в нирвану. Проснувшись, вытряхнуть из ушей. Затем упаковать в бандерольку и вручить подтянутой дикторше из телевизора, которая неприятно напоминает всех российских телеведущих одновременно.

Телеведущая оттягивается так: покупает огромных зеркальных карпов, скармливает им пресловутые шарики, прошедшие через эзотерическую носоглотку почтальонши, размещает тазик с рыбами в телевизионной студии, под столом, чтобы, зачитывая в прямом вечернем эфире горячие новости, полоскать свои ухоженные ступни. Карпы жадно заглатывают, обсасывают женские пальчики, ведущая постепенно сатанеет, сходит с ума, закатывает глаза, неистово воет: оргазм.

К трансляции хорошо подготовился скромный продавец союзпечати, соорудивший некую электронную женщину: вместо головы телевизор, две пары жадно обнимающих рук плюс отдельная кисть, выполняющая уверенные поступательные движения на уровне паха. Едва случаются новости, продавец раздевается, целуя экстатическую дикторшу взасос, то бишь в телевизионное стекло. Механические, но хорошо продуманные женские руки делают свое дело в свою очередь.

Муж дикторши, полицейский, отказывает супруге в физической ласке, вот отчего она столь пристрастна к безотказной похотливой рыбе. Но муж — тоже заговорщик! Он срезает с одежды встречных дам меховые пушистые кисточки, скупает в хозторге разного рода щетки, мастерит нелепые щекотливые приспособления, ночами покидает неудовлетворенную жену, запирается в сарае, естественно, раздевается, повелевает щеткам и кисточкам обрабатывать самые нежные и чувствительные места своего тела. Поскольку Шванкмайер — великий аниматор, без видимого труда оживляющий любой предметный мир, кисточки и щетки безотказно обслуживают нежного пражского полицейского. Щекотят.

Наконец сладкая парочка садомазохистов среднего возраста, соседей по коммуналке. Он мастерит внушительную, устрашающую петушиную голову из папье-маше, шьет из зонтиков перепончатые крылья, выезжает на природу, где, превратившись в агрессивную мужскую птицу, мучает человекообразную куклу — свою отвратительную соседку. Мучает, самоутверждается, клюет. В результате — сбрасывает на ее тряпичную голову громадный камень. Заранее припасенная кровь из пакетика. Смерть, полная мужская победа. Ай да парень, ай да сукин сын. Незабываемый, виртуозный фрагмент-фантазм, органично сочетающий фотографическую конкретность с предельной, апокалиптической анимационной выразительностью!

А она? Мстит страшно, жестоко. Заставляет раздеться кукольного двойника своего ненавистного соседа. Хлыст, кожа, повелевающий свист бича. Разорванное лицо, солома из-под тряпки. Жалкий, униженный мужичок. В довершение она погружает его голову в тазик с водой, топит…

Где, когда вы посмотрите это запредельное чешское чудо? Нигде, никогда. Отчего и пересказываю в деталях. Все же картина Шванкмайера — грандиозное свершение восточноевропейской культуры, один из ключевых текстов прошедшего столетия. Хотя бы иметь в виду. Все же круче Пелевина. И куда точнее Сорокина, даже хорошего, раннего. Эхо пражской весны. Страшные, если не забавные последствия. Открыли «железный занавес», втянули воздух свободы — и что? Удовольствия — непредсказуемы, ничтожны, пошлы. Даже в удовольствиях — какое-то азиатское косноязычие.