Солдаты России - Родион Малиновский

Такова была прощальная речь полковника Ничволодова перед отплытием парохода в дальний и неведомый путь. Вскоре пароход отдал концы и отчалил. Можно было вообразить гнев японских генералов и офицеров, когда они получат перевод речи русского полковника.

— Ну и пусть, — поговаривали офицеры. — Пусть знают, что мы вернемся сюда как победители.

— Полковник Ничволодов не сдержался. Ведь он воевал здесь в 1904–1905 году.

— Разумеется, не выдержало русское сердце, вот он и высказался, как и полагается офицеру российской императорской армии.

Не унимались и солдаты:

— Ну и дал же японцам их высокоблагородие!

Гринько и все пулеметчики 2-го Особого полка весьма одобряли командира 1-го полка за его речь и, конечно, были огорчены, когда слушали речь командира своего полка полковника Генерального штаба Дьяконова. Он вежливо и корректно благодарил японское командование за оказанное гостеприимство, за высокое выражение союзнического долга и заверил, что Россия и ее славная армия выполнят свой союзнический долг и будут драться против германского нашествия до полной победы «нашего с вами, дорогие союзники, оружия».

— Да здравствует наша победа! Пусть нескончаемо гремит слава наших великих монархов! Ура!

Но «ура» кричали солдаты без всякого подъема, сухо, по-казенному. Мол, мели, Емеля, — твоя неделя.

Русских вез старый торговый грузовой пароход «Гималаи», «утюжок», как сразу прозвали его солдаты. В трюмах этой развалины было холодно, на стенах виднелся пушистый иней, особенно густо осевший на головках болтов. Солдаты сильно мерзли, на двойных нарах были постелены лишь тонкие японские циновки. Не прибавили тепла и соломенные солдатские маты.

Ванюша устроился на нижних нарах, у самой железной стенки парохода. Он смел с нее иней, но под ним оказался тонкий слой льда.

— Что они, заморозить нас хотят? — возмущались солдаты. — Хоть бы печки установили!

— Печки! А куда трубу выводить? За стенкой-то вода.

— Да, жисть наша... Не жисть, а жестянка! Вон в каютах их благородий тепло, им хоть бы што!

— Унтера говорят: потерпите, мол, в теплых морях будет жарко. А где енти теплые моря?

Берег медленно таял в дымке, пока наконец не исчез. Вместе с ним исчезла у Ванюши всякая надежда увидеть когда-либо Валентину Павловну. От этого было так тяжело на сердце. «Ну, что ж, прощай, моя любовь. Может, это и к лучшему: вырвать тебя сразу из сердца с корнем — и станет легче». Долго томился этими мыслями Ванюша и даже не замечал холода.

Наутро вышли в Желтое море. Стало немного теплее. Но солдат настигла другая неприятная неожиданность. Начался шторм, и корабль стало бросать с борта на борт. Многие из солдат заболели «морской болезнью». По команде «За завтраком!» никто не поднялся — и так тошнота мучит, выворачивает все нутро. Ванюша крепился и все сосал лимоны и апельсины, выданные японцами русским солдатам. Каждому досталось также по большой коробке сигарет, приторно и сладковато пахнувших, но из-за морской болезни никто в трюме не курил. Эти подарки были выданы от имени японского императора, за долголетнее царствование которого предлагали молиться вложенные в коробки открытки с русскими надписями.

— А ну его к хренам, у них бог не наш, значит, молитвы нашей не поймет, — шутили солдаты еще до того, как началась качка, а теперь, конечно, было не до молитвы. Все обращались к святому угоднику Николаю, спасителю и заступнику на морях, за помощью, чтоб облегчил солдатские мучения в разбушевавшемся море.

Только через восемь суток пароход «Гималаи» добрался до Гонконга и пристал к стенке. Измученные, шатающиеся солдаты первый раз за весь рейс поели как полагается и вылезли на носовую и кормовую палубы, на яркое и теплое солнышко. Впрочем, все уже давно отогрелись — в трюмах теперь стало душно и жарко. На самую верхнюю палубу вход был запрещен, там располагалось офицерство, хотя сейчас никого не было — почти все господа убыли на берег и на рикшах разъехались по злачным местам позабавиться с гейшами — китаянками и японками.

Двое суток пароход брал уголь, провизию и пресную воду. Солдаты толпились на палубах и глазели на красивый город, располагавшийся террасами по высокому берегу и подступившей к морю горе. Ночью вся эта гора светилась рядами огней и отражалась в бухте. Солдаты уже знали, что Гонконг — это захваченный англичанами кусок китайской земли, на которой они построили крепость и утвердились весьма основательно. Китайцы только обслуживали англичан и составляли рабочую силу для города и порта. Вот и сейчас в корзинах на бамбуковых коромыслах они таскают уголь. По трапу тянется нескончаемая вереница носильщиков. Они мечутся как угорелые: ссыпают уголь в угольные ямы, получают за пару корзин бирку, суют ее в рот за щеку: больше положить некуда. Носильщики совсем голые, и только рваная мешковина или что-то вроде рогожки прикрывает пояс. За двадцать корзин угля китайцы получают один цент — приблизительно две копейки. Скудно оплачивается этот адский труд...

Вот к пароходу подкатывает одна коляска за другой. Измученные рикши, обливаясь потом, с трудом переводят дух и протягивают руки к господам офицерам, чтобы получить гроши за свою тоже нелегкую, к тому же и унизительную работу.

Рикши почти голые, только в одних трусах и широких шляпах, защищающих их от нестерпимого солнца. Все они поджарые и худые, с широкими разбитыми ступнями. Высадив пассажиров, они выстраиваются в ряд со своими колясками, над которыми натянуты легкие тенты для защиты от солнца. Тонкие оглобли с тонкой тесьмой, чтобы закидывать ее на шею, а то и без тесьмы опущены на землю. Присев на корточки, рикши ждут очередных седоков, которых надо отвезти в город. Они будут напрягать последние силы, обливаться потом и тащить, тащить коляски с усевшимися в них жирными и тяжелыми пассажирами по улицам города, который круто поднимается от гавани вверх.

Господа офицеры уже съехались на корабль. Раздался последний гудок. Пароход снова уходит в море — теперь в Южно-Китайское. Впрочем, курс и следующий порт остановки никому не известны. Об этом знает лишь капитан, и тайна не разглашается. В море гуляют немецкие подводные лодки, и, чем меньше людей будет знать о маршруте корабля, тем лучше, спокойнее.

Всем солдатам выдали пробковые и капковые спасательные пояса, каждому указали место в шлюпке или на плоту, которое он должен занять по тревоге в случае гибели корабля. Такие тревоги частенько проводились для тренировки. Но кто его знает, тренировка это или действительная тревога. Каждый раз солдаты беспокойно усаживались на спасательные средства, осеняли себя крестным знамением. Многие шептали про себя: «Господи, милостивый и всемогущий, спаси! Святой угодник Николай, помилуй и сохрани раба божия...» — и называли свое имя.