Я вернусь... - Андрей Воронин

Зимин рассыпался в извинениях, а когда извинения были, хоть и с неохотой, приняты, спросил, не знает ли госпожа адвокатша координат секретарши Андрея Никифоровича.

Его собеседница мигом проснулась.

– Этой змеи? – переспросила она, заставив Зимина усмехнуться. – Вы думаете, он может быть у нее? Да я...

– Я так не думаю, – сказал Зимин, которому недосуг было выслушивать, что сделает госпожа адвокатша с любовницей мужа. – Что вы! Как вы могли заподозрить?.. Нет, я этого не слышал, вы этого не говорили... Просто мне вдруг пришло в голову: если Андрей Никифорович и впрямь уехал по делам, она может знать, куда он уехал и на какой срок. Или хотя бы догадываться... Секретарши, скажу я вам, такой народ!.. Вечно они знают больше, чем им полагается по долгу службы.

– Я думала о том, чтобы ей позвонить, – нехотя призналась мадам Лузгина, – но не стала. Все равно эта овчарка ничего не скажет.

– Мне скажет, – заверил ее Зимин. – Я умею быть убедительным.

– Бог вам в помощь, – сказала госпожа адвокатша с сомнением, но телефон и адрес Зинаиды Александровны все-таки продиктовала.

Было всего семь утра, и звонить в дверь пришлось долго. Пока Витек занимался этим утомительным делом, Зимин прятался за решетчатой шахтой лифта, держа в охапке его тряпки – куртку, шарф, свитер и даже рубашку. Витек стоял напротив дверного глазка в одной майке и терзал кнопку звонка. Из своего укрытия Зимин видел, что плечи и руки долговязого оригинала покрыты зябкими пупырышками – по случаю зимнего времени на лестнице было, мягко говоря, не жарко.

Наконец из-за двери послышался сонный голос, вяло поинтересовавшийся, кто там. Зимин с облегчением перевел дух: звонить секретарше Лузгина и предупреждать ее о своем визите он по понятным причинам не стал и потому не знал даже, дома ли она.

– Кто, кто... Конь в пальто! – неожиданным басом проревел на всю площадку Витек. – Воду закрывать надо, дамочка! Весь потолок мне залили! Безобразие! Открывайте, пока я милицию не вызвал!

Трюк был старый, как водопровод, и такой же примитивный, но сработал он безотказно. Щелкнул замок, дверь начала открываться. Витек быстро шагнул вперед, в прихожей послышался сдавленный женский крик, шум падающего тела, и стало тихо. Зимин поморщился: все-таки Витек работал слишком грубо. А вдруг она ни при чем? А, да дьявол с ней, в конце концов! Сейчас ему было не до тонкостей. Человеком больше, человеком меньше – плевать, бабы новых нарожают! Хотя жаль, конечно, тетка-то красивая, теперь таких почти не выпускают...

Прошло, наверное, две минуты, от силы три, прежде чем Витек, высунувшись из двери квартиры, поманил его рукой. Зимин вошел и остановился в прихожей, не решаясь идти дальше.

– Заходи, не стесняйся, – сказал ему Витек. – Не бойся, она тебя не заложит. Ведь не заложишь, правда? – повысив голос, крикнул он в комнату. В ответ послышалось сдавленное мычание. – Не заложит, – уверенно повторил Витек. – Что она, дура, что ли? Жить-то всем хочется.

Зимин вошел в комнату. Это было настоящее любовное гнездышко – тяжелые портьеры, старинная мебель, антикварные безделушки, картины на стенах и скользкие шелковые простыни. Пахло здесь в основном духами, дорогой косметикой, хорошо промытыми волосами – шикарной стареющей телкой, в общем. А за этими утонченными запахами, как разлагающийся труп за расписной китайской ширмой, угадывался знакомый приторный запашок борделя – запашок, ударивший Зимину в ноздри в кабинете Адреналина в тот самый первый раз. А может, он, запашок, вовсе и не угадывался, а только чудился – чудился потому, что Зимину хотелось его унюхать?

Хозяйка квартиры сидела посреди комнаты в старом кресле с высокой спинкой и гнутыми деревянными подлокотниками. Она была, как тщательно упакованная бандероль, вся перевита коричневой липкой лентой – лодыжки, запястья, лоб... Старательный Витек даже голову ее зафиксировал, чтобы не дергалась, и, конечно же, залепил куском ленты красивый аристократичный рот. Идеально вылепленный подбородок под лентой был выпачкан размазанной кровью – похоже, первым и единственным своим ударом Витек ухитрился разбить секретарше губу. Да, упрекнуть долговязого оригинала в рыцарстве трудновато. Зато фантазия у него богатая, о чем красноречиво свидетельствовал наряд Зинаиды Александровны. Из одежды на ней была только эта самая липкая лента. Вряд ли она в таком виде вышла встречать разгневанного соседа снизу, которого, видите ли, залила водой из прохудившегося крана... Зимин поневоле загляделся, ощутив при этом совершенно неуместное возбуждение. Впрочем, такое ли уж неуместное?

Он с усилием отвел взгляд от грубо выставленных напоказ прелестей Зинаиды Александровны, пошарил глазами по полу и отыскал в углу скомканный шелковый халат, отброшенный туда рукой изобретательного Витька.

– Раздел-то зачем? – морщась, спросил он.

– Психологический этюд, – с удовольствием, словно та была только что законченным им шедевром изобразительного искусства, разглядывая хозяйку, пояснил Витек. – Читал я где-то, что человек становится сговорчивее, когда его допрашивают в натуральном виде. И потом, самому приятнее как-то... А тебе не нравится? По-моему, красиво.

Зимин поморщился. Эстет... Психолог из шалмана. Читал он, видите ли! Читать он, понимаете ли, умеет. Урод хвостатый...

Ему не нравилось, что Витек, кажется, уже все решил за него. Приговор Зинаиде Александровне был вынесен и подписан еще до начала разговора и вне зависимости от степени ее виновности. После такого начала продолжение должно было смахивать на ночной кошмар, а конец... Конец рисовался вполне однозначный. Грубый Витек легко, не напрягаясь, превратил мощный и маневренный автомобиль желаний Зимина в грязный грузовой трамвай, плетущийся по проложенному раз и навсегда рельсовому пути с заранее известным пунктом назначения. Зимин вдруг ощутил подступающую к горлу тошноту и тупую головную боль. Неужели запоздалое похмелье? Обнаженное, лишенное возможности сопротивляться, целиком находящееся в его власти прекрасное тело Зинаиды Александровны неожиданно потеряло для него всякую привлекательность. Теперь оно напоминало бледную тушку ощипанной и выпотрошенной курицы, лежащую в витрине продовольственного магазина.

– Вот, Зинаида Александровна, – сказал он, глядя куда-то в угол. – Видите, как получается... Шеф ваш сбежал, куда – неизвестно... Сделка наша сорвалась – ну, вы же наверняка знаете, о чем я... Вы же, скорее всего, ее и сорвали, так что вам об этом известно куда больше, чем мне. Вот мы и пришли вас немного расспросить. Вы же не откажетесь поделиться информацией, правда? Понимаю, информация – товар ходовой, но ведь и цена, которую мы вам предлагаем, велика. Жизнь, Зинаида Александровна! Жизнь... Что может быть дороже?

Он заметил, что произносит свою речь, все еще держа в охапке воняющие потом Витьковы тряпки, и бросил их на пол. Что-то недовольно пробормотав, Витек выдернул свои шмотки у него из-под ног, набросил на голые плечи рубашку и, держа куртку одной рукой за воротник, другой принялся шарить по карманам, выкладывая на туалетный столик их содержимое. Он достал сигареты, зажигалку, складной нож, а еще – небольшие плоскогубцы и пару длинных гвоздей. Бросив куртку на кровать, он первым делом сунул в зубы сигарету, чиркнул колесиком зажигалки и выпустил в потолок струю серого дыма. "Психолог, блин", – подумал Зимин, с усилием отводя взгляд от плоскогубцев.

– Поверьте, мне жаль, что все вышло именно так, – продолжал он. – Видите этого человека? Он настоящий маньяк, и, если вы станете упрямиться, мне вряд ли удастся его сдержать.

Витек ухмыльнулся, присел возле кресла на корточки и обвел дымящимся кончиком сигареты сосок Зинаиды Александровны. Тело секретарши вздрогнуло, напряглось в тщетной попытке отстраниться. Витек зафиксировал ее на совесть, и деваться ей было некуда.

– Так что же, мы договоримся? – спросил Зимин, в то время как Витек старательно и с удовольствием водил тлеющим кончиком сигареты по всему телу Зинаиды Александровны, уделяя особенное внимание эрогенным зонам. Он и впрямь был маньяк – пакостный, мелкий, но несомненный маньяк.

В расширенных до предела глазах секретарши плескался готовый политься через край черный ужас, но в ответ на вопрос Зимина она замычала отрицательно и отрицательно же замотала головой – вернее, попыталась замотать, но не смогла, лента помешала. Зимин вспомнил вычитанную где-то в незапамятные времена фразу: мужество – это просто затвердевший страх, так же как лед – просто затвердевшая вода. Но лед ничего не стоит растопить...

А вдруг никакого льда, то есть мужества никакого, тут и в помине нет? Вдруг она действительно ничего не знает? Зачем тогда все это? К чему это все – липкая лента, гвозди, плоскогубцы, ужас, риск, потраченное время, смерть? Чтобы Витек потешился?