Я вернусь... - Андрей Воронин

И что теперь?

А вот что!

Зимин покосился на часы, которые показывали всего-навсего три минуты пятого, обругал их за это нехорошим словом и после секундного колебания набрал домашний номер Лузгина. Звонить, конечно, было до неприличия рано, но ждать Зимин не мог – вернее, не хотел. Подумать было страшно: ждать до десяти, до одиннадцати часов, когда госпожа адвокатша наконец соизволит проснуться, хлобыстнуть кофейку и протереть заплывшие со сна глаза. Да, именно госпожа адвокатша; что-то подсказывало Зимину, что самого Андрея Никифоровича он дома не застанет.

Набирая номер, он заранее готовился долго ждать, слушая длинные гудки, а потом еще дольше извиняться, объясняться, ссылаться на крайнюю необходимость и нижайше просить прощения за столь ранний звонок. Ничего подобного! Госпожа адвокатша схватила трубку после первого же гудка и вовсе не сонным, а, наоборот, каким-то очень напряженным и странно дрожащим голосом спросила, почти выкрикнула: "Андрей?!"

Зимину стало нехорошо от этого возгласа, но он взял себя в руки, извинился, представился и сказал, что он как раз таки и хотел узнать, дома ли Андрей Никифорович и если нет, то где, по мнению госпожи адвокатши, он может сейчас находиться.

Всхлипывая и сморкаясь, госпожа адвокатша рассказала ему весьма странную историю, которая показалась Зимину не столько странной, сколько настораживающей. Во вторник, где-то в районе обеда, – госпожа адвокатша как раз успела встать с постели, выпить кофе, принять ванну и набросить на мокрые плечи халат – Андрей Никифорович совершенно неожиданно ворвался в квартиру. Не вошел, нет, а вот именно ворвался, и вид при этом он имел настолько дикий и предосудительный, что у супруги его глаза на лоб полезли. Был Андрей Никифорович непривычно взволнован, взъерошен и растрепан, одежда его пребывала в беспорядке, а лицо носило несомненные следы рукоприкладства.

– А нога? – не удержался от ненужного вопроса Зимин.

– При чем тут нога? – раздраженно ответила госпожа адвокатша. – Какая нога? Я же вам говорю, он чуть ли не бегом вбежал... С рукой у него было что-то не то, с правой. Болела она у него, по-моему. Он сказал, что упал, поскользнулся на льду...

Зимин отметил про себя, что Лузгин во вторник врал гораздо больше, чем это приличествует даже человеку его профессии. Да и врал он как-то очень уж однообразно: поскользнулся, упал... Похоже, выдумыванием более правдоподобных и занимательных историй он себя просто не утруждал – то ли по недостатку времени, то ли по какой-то иной причине. С чего бы это вдруг?..

Итак, поскользнувшийся и повредивший руку адвокат Лузгин вбежал в свою квартиру (это на сломанной-то ноге!), левой, здоровой рукой сдернул с антресолей дорожный чемодан, побросал туда какие-то носильные вещи, бритву, зубную щетку, туда же бросил все деньги, какие были в доме, включая и те, что хранились в тайнике под газовой плитой, заявил насмерть перепуганной жене, что должен срочно уехать по делам, и был таков. Куда именно он едет, по каким таким делам и, главное, на какой срок, господин адвокат не упомянул – вероятно, по рассеянности, – но зато не велел обращаться в милицию, поднимать на ноги знакомых и вообще предпринимать какие бы то ни было шаги к своему отысканию. Обещал, правда, позвонить, но вот до сих пор не звонит, и что думать по этому поводу, совершенно непонятно...

Зимина так и подмывало ляпнуть: "А что тут думать, устраивайся на работу, дура, и вообще привыкай к холостяцкой жизни", но ничего подобного он, разумеется, госпоже адвокатше говорить не стал. Вместо этого он пробормотал какие-то слова утешения: мол, мало ли что, всякое бывает, все обойдется, и раз обещал позвонить, то позвонит непременно, – поблагодарил за информацию, еще раз извинился за ранний звонок, вежливо распрощался и повесил трубку.

Уф!

Итак, Лузгин со всей очевидностью бежал – бежал без оглядки, как крыса с тонущего корабля, бросив на произвол судьбы и жену, и контору, и все нажитое непосильным трудом имущество. Бежал с битой мордой, с поврежденной рукой, а это могло означать только одно: что-то там не заладилось у него с Филатовым, раз он так нагло врал Зимину по телефону, а потом так поспешно рванул когти. Если бы не битая его морда и не эта поврежденная рука, Зимин решил бы, что господин адвокат его вульгарно кинул, присвоив себе все деньги Филатова целиком. А так...

Впрочем, эта драная кошка, мадам Лузгина, тоже могла соврать по наущению своего муженька. А муженек в это самое время мог преспокойно сидеть рядом с нею и в уме подсчитывать барыши. Хотя подсчитывать-то как раз было нечего: полтора миллиона – это полтора миллиона, сколько их ни пересчитывай...

Зимин скрипнул зубами. Как не вовремя он пустил все на самотек и ударился в загул! А с другой стороны, невозможно ведь уследить за всеми: и за Адреналином, и за Мироном, и за страшненьким Витьком, и за Лузгиным, и за Филатовым... Все они будто нарочно из кожи вон лезли, чтобы отравить Семену Зимину существование, а у него, у Зимина, была на них на всех только одна пара глаз. Одна пара глаз, одна голова и всего-навсего одна пара рук. Что же ему, разорваться? Возможно, не стоило хвататься за все сразу, одновременно... Так ведь он и не хватался! Кто хватался-то? Он, Зимин, спокойно и планомерно занимался Сидяковым, и тут на него посыпалось как из рога изобилия: сначала подполковник, потом Филатов со своими деньгами, потом Мирон, потом Адреналин с этой своей идиотской идеей продать фирму за тридцать тысяч какому-то ловкачу... А теперь вот Лузгин взял и сбежал, и где его искать – непонятно. И сбежал ли он на самом деле – тоже непонятно.

Не слишком быстрый, приземленный ум Зимина обладал свойством обостряться в критические моменты. И сейчас, не отвлекаясь на такую ерунду, как самоанализ, он спокойно и логично обдумал один вопрос: если предположить, что жена Лузгина говорила правду и что муженек ее бежал с пустыми руками и битой физиономией, преследуемый, по всей видимости, узнавшим о готовящемся кидняке Филатовым, то откуда ему, Филатову, могли стать известны планы господина адвоката? Может быть, во время своего первого визита он установил в конторе подслушивающее устройство? Возможно, но маловероятно. Это был бы весьма странный способ контролировать порядочность Лузгина.

Гораздо более правдоподобным Зимину показался другой вариант: подслушивающее устройство было установлено в конторе задолго до появления там Филатова. О, это было превосходное устройство, многоцелевое, автономное, не нуждавшееся в замене батареек и техническом обслуживании, самообучающееся, эффективное и с ласкающим глаз классическим дизайном. Оно могло принимать посетителей, отвечать на телефонные звонки, разбирать бумаги, управляться с компьютером и пылесосом, приносить кофе на серебряном подносике, подавать виски и все время держать ушки на макушке в ожидании своего часа. А когда час пробил, оно, это устройство, действуя согласно заложенной в него программе, продало подслушанную информацию тому, кто больше заплатил. Даже самая преданная любовница и самая вышколенная секретарша – это, прежде всего, человек, то есть, попросту говоря, подлая свинья.

Но даже если Зимин и ошибался в своих предположениях, секретаршу господина адвоката все равно следовало отыскать и расспросить. В конце концов, если даже жена не знает, куда подевался этот трусливый ублюдок, то на свете остается только один человек, который может это знать, – секретарша.

Было уже без четверти пять. Впрочем, это больше не имело значения: Зимину сейчас было не до соблюдения правил хорошего тона, да и долговязый Витек никогда не обижался на неурочные звонки, если речь шла о возможности срубить деньжат. Отправить кого-нибудь на тот свет ему было в кайф – вроде как исподтишка плюнуть в тарелку, да так, чтобы тот, кто из этой тарелки поест, ноги протянул. Способ, которым он убивал людей, был таким же подлым, как сам Витек, и именно поэтому не вызывал в нем никакого протеста. По сути дела, это не Зимин должен был платить ему деньги, а он Зимину – за удовольствие. Но этот мир устроен так, что платит тот, у кого деньги имеются, а не тот, у кого их нет.

Он позвонил Витьку, и Витек четко ответил: "Всегда готов!" Зимин велел ему ждать звонка, отключился и снова набрал номер квартиры Лузгина. На этот раз госпожа адвокатша долго не брала трубку, а когда взяла, голос у нее был совершенно сонный: видно, только что задремала, сваленная с ног усталостью и волнением, а тут снова этот Зимин...

Зимин рассыпался в извинениях, а когда извинения были, хоть и с неохотой, приняты, спросил, не знает ли госпожа адвокатша координат секретарши Андрея Никифоровича.

Его собеседница мигом проснулась.

– Этой змеи? – переспросила она, заставив Зимина усмехнуться. – Вы думаете, он может быть у нее? Да я...

– Я так не думаю, – сказал Зимин, которому недосуг было выслушивать, что сделает госпожа адвокатша с любовницей мужа. – Что вы! Как вы могли заподозрить?.. Нет, я этого не слышал, вы этого не говорили... Просто мне вдруг пришло в голову: если Андрей Никифорович и впрямь уехал по делам, она может знать, куда он уехал и на какой срок. Или хотя бы догадываться... Секретарши, скажу я вам, такой народ!.. Вечно они знают больше, чем им полагается по долгу службы.