Марксизм: не рекомендовано для обучения - Борис Кагарлицкий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Правда, получая акции, рабочие почти никогда не получали контроль над компанией. Такого никогда не бывало, чтобы в крупнейших компаниях рабочие обладали большинством голосов. В тех немногих случаях, когда рабочие получали большинство акций в средних компаниях, обнаруживалось, что все равно они зависят от банков, от внешних инвесторов (зачастую именно из-за долгов хозяева и уступали акции работникам). Такие компании, как правило, подвергаются очень сильной эксплуатации извне. Механизмы накопления в таких компаниях слабы, что тоже понятно Поскольку люди получили доступ к собственности, они заинтересованы в перераспределении прибавочного продукта. Накопление капитала вообще не происходит в рамках отдельно взятой компании, тем более - небольшой. Капитал накапливается в масштабах экономики в целом и затем перераспределяется. Поэтому, если вы владеете одной отдельно взятой компанией, это не значит, что вы контролируете процесс накопления капитала и инвестиции. Понятно, что компании, продавшие акции рабочим, становятся объектом эксплуатации со стороны финансового капитала.
Акции становятся ловушкой: работники чувствуют ответственность за компанию, не бастуют, не создают профсоюзов, соглашаются на снижение заработной платы. Иными словами, действительно ведут себя как мелкие буржуа со всей свойственной этому социальному слою недальновидностью.
Сознание, естественно, меняется. С одной стороны, пролетаризируются некоторые социальные слои, включая «белые воротнички», интеллектуалов, которые раньше были ближе к мелкой буржуазии. А с другой стороны, обуржуазиваются некоторые группы рабочего класса. Они становятся, пользуясь ленинским термином, одновременно тружениками и собственниками, то есть мелкими буржуа по определению.
Мелкий буржуа в рамках капитализма - это зачастую не менее, а порой и более угнетенное существо, чем рабочие. Он привязан к своей собственности, эта собственность его закабаляет, он является ее рабом. Его собственность, поскольку она мала, раздроблена, не является достаточной, чтобы участвовать в принятии принципиальных решений, от которых зависит развитие общества. В этом принципиальное отличие мелкой буржуазии от крупной.
Так или иначе к середине XX века мы видим, что первоначальные понятия пролетариата и рабочего класса до известной степени начинают размываться. И не только в идеологии и культуре, но и в самой жизни. Вопросы, казавшиеся очень простыми, приобретают остродискуссионный характер.
Начиная с конца 1940-х годов по мере того, как размываются первоначальные представления о рабочем классе, западная левая социология бьется с понятиями «пролетариат», «средний класс», «рабочий класс». Массы «белых воротничков» уже вполне пролетаризированы, но все-таки обладают определенным социальным статусом, зачастую достаточно высоким. Появляется массовый средний класс, который для марксистской теории является на первых порах своего рода загадкой. Большой загадки в среднем классе как таковом нет. Проблема в том, как вписать понятие среднего класса в концепцию марксистской социологии.
Американская социология определяет средний класс по уровню доходов. И это делает в принципе невозможным работу на основе каких-либо марксистских категорий (кстати говоря, и веберовских тоже). Уровень дохода не отражает (механически, во всяком случае) место группы в общественном разделении труда. Он отражает скорее положение, сложившееся на рынке труда. Поскольку та или иная специальность востребована на рынке труда и спрос превышает предложение, уровень заработной платы возрастает. И наоборот. В американской социологии один и тот же человек может быть записан то в средний класс, то в рабочий класс. А для американского обывателя понятие среднего класса в значительной мере оценочное. То есть если я средний класс, то у меня все в порядке, если у меня не в порядке все, тогда я не средний класс. Причем самооценка происходит через потребление. Если я могу купить большую машину (сколько там цилиндров - нужно как у соседей), то у меня все в порядке, я средний класс, даже если из меня делают полное ничтожество на работе. А вот если не могу, то тогда я и вспоминаю, что и шеф у меня мерзавец, и эксплуатируют меня по-черному. Но потом все-таки мне повышают зарплату, и я понимаю, что все хорошо… Тот самый несчастный одномерный человек, про которого пишет Маркузе.
Попытка понять общество через потребление вступает и конфликт с анализом общества через производство. Марксизм выделяет производственное начало в обществе как ключевое, и это логично, потому что если вы ничего не будете производить, то вы и потреблять скоро перестанете. Но и бытовой повседневной жизни людей все не совсем так. Главное или первичное далеко не всегда выходит на первое место в быту. И не всегда является на практике определяющим, мотивирующим повседневное поведение человека. Существует противоречие между долгосрочными, глубинными процессами и той формой, которую это все принимает на бытовом уровне. Отсюда пресловутое ложное сознание, разные формы фетишизма и т.д.
В Западной Европе размывание пролетариата имело несколько другие формы, нежели в Америке. Но схожие тенденции имели место. Это дало основание Андре Горцу, известному французскому социологу, в начале 1980-х годов писать о конце пролетариата. Горц много нового не сказал. Он повторил то, что сказал Бернштейн, дополнив это эмпирическими данными, которые были доступны из опыта 1950-1960-х годов. Показательно, однако, что Горц исходил из привычного для раннего марксизма отождествления пролетариата и рабочего класса. Он обнаружил нарастание числа «белых воротничков» как массовой формы труда. И объявил это концом пролетариата: «синих воротничков» стало меньше, «белых воротничков» стало больше, значит, рабочий класс уходит в прошлое. А раз уходит рабочий класс, вперед выходят «белые воротнички».
Логика Горца очень формальна и бедна. И опять же не очень перспективна, потому что, распрощавшись с пролетариатом, он все равно призывает преобразовать капитализм, только теперь непонятно, к кому он обращается. Классовый подход заменяется гуманитарной и общекультурной критикой капитализма.
Начиная с 1960-х в среде западных левых все чаще слышны голоса о том, что классовую критику капитализма надо заменить чем-то более широким: капитализм нужно преобразовывать не потому, что он угнетает рабочего, а потому, что от него плохо всем. Загрязнены реки, люди отчуждены, находятся в состоянии стресса, невроза, потребление приобретает дегуманизированные формы и т.д. Такой постфрейдистский, экологический список претензий к системе. Все это очень убедительно, но система именно потому и продолжает функционировать, несмотря на все очевидные проблемы, что революции и даже реформы не совершаются какой-то «широкой обеспокоенной общественностью». Изменения в обществе осуществляются консолидированными социальными группами, имеющими собственный специфический интерес.
Почему, собственно, пролетариат? Маркс тоже не утверждает, будто капитализм плох только для рабочего класса. Он просто показывает, что идея более гуманного общества должна опереться на специфический и, если угодно, даже эгоистический интерес конкретной социальной группы. В противном случае вы можете критиковать систему сколько угодно, можете сколько угодно протестовать, но все равно все останется по-старому, потому что нет активной группы, которая организует борьбу и доведет ее до конца.
Как бы зеркально по отношению к горцевской критике классического марксизма в 1980-1990-е годы развивается мысль Валлерстайна. Она абсолютно противоположна горцевской. Если, по Горцу, пролетариат исчезает, то Валлерстайн, анализируя ту же ситуацию, утверждает, что ничего, кроме пролетариата, не остается. Он рассматривает весь процесс глобализации капитализма как процесс пролетаризации.
По Валлерстайну, пролетариата нет, есть лишь процесс пролетаризации. Есть социальные группы или отдельные индивидуумы, которые в той или иной степени пролетаризированы, одни больше, другие меньше. Все они в какой-то степени вовлечены в этот процесс. Бросается в глаза, что Горц и Валлерстайн приписывают один и тот же процесс, но с двух разных сторон. Если Горц подчеркивает депролетаризацию масс, то Валлерстайн, наоборот, - пролетаризацию. Но оба они спотыкаются, когда необходимо давать позитивный ответ о том, какова природа новых общественных и производственных нужд, сформировавшихся на протяжении XX века. И тут начинается, на мой взгляд, наиболее интересная дискуссия.
Очередное наступление на марксистскую социологию было предпринято во второй половине 1990-х годов, причем не только со стороны либеральных социологов (например, Дж. Рифкинд с его концепцией «конца труда»), но со стороны и некоторых левых авторов, ранее придерживавшихся марксистских взглядов (Стенли Ароновиц). Суть их позиции состояла в том, что автор «Капитала» вполне правильно описывал индустриальное общество, однако в постиндустриальную эпоху его идеи безнадежно устарели. Рабочий клан исчезает вместе с «фордизмом» (т. е. конвейерными технологиями), но хуже того, исчезает и труд в привычном смысле.
