1937. Русские на Луне - Александр Марков

— Вы меня пугаете. Знаете, когда не помнят того, что только что происходило, и при этом хорошо помнят прошлое — это верный признак старости. Проверим, не пора ли вам на заслуженный отдых. Помните ли вы…

— Не стоит проверять. И так знаю, что на заслуженный отдых мне будет еще рановато лет этак двадцать пять или даже тридцать, — прервал Шешеля офицер, — раньше меня, как бы я ни хотел, не отпустят.

— Счастливчик.

— Хм. Может быть. Эту тему можно будет обсудить. Но вернемся к нашему основному разговору.

— Вы вспомнили — о чем он? — все так же театрально обрадовался Шешель.

— Я и не забывал, — сквозь зубы процедил офицер, — и так дело получило широкую огласку. Информация дошла до самых верхов. Общественность полностью на вашей стороне, и, решись органы правосудия на такой шаг, как посадить вас в тюрьму, хотя бы даже на то время, пока длится следствие, возле тюрьмы собралась бы толпа и взяла ее штурмом, как когда-то Бастилию.

— И разнесла бы ее по кусочкам? Высокое начальство посчитало, что не стоит так рисковать? Да, и помнится, после взятия Бастилии развернулась такая вакханалия, что не приведи господи. Такое и врагу злейшему не пожелаешь.

— Вот. Вот. А впрочем, к революции освобождение вашей персоны не привело бы.

— Как знать. Кто знает, что придет в голову разбушевавшейся толпе?

— Не беспокойтесь — все было бы под контролем. Максимум — действо сопровождалось бы вышибанием тюремных дверей. Но я предвижу, что персонал тюрьмы сам бы отворил двери перед толпой, поскольку мнение общества касательно вашей персоны как о герое — полностью разделяет. Маятник качнулся в обратную строну. Там, где мог быть знак минус, поставили плюс. Та ночь и та бойня ставятся вам в заслугу.

— Не нравится мне слово «бойня». Все-таки я был один, а их трое.

— Хорошо. Не буду больше его упоминать. Я не удивлюсь, если от нашего ведомства вас представят к какой-нибудь награде и сам министр внутренних дел вручит ее вам в торжественной обстановке.

— Да, да, — тихо сказал Шешель, — не император за Луну, так хоть министр за звезду.

«За спасение звезды. Иначе Спасаломскую не назовешь. Звезда, которая освещает нам небосвод. Как же без нее было бы плохо. А Луна? Настанет ночь, и она вновь появится. Ничего ей не грозит».

— Что, простите? — не понял офицер.

— Нет, ничего. Я о своем. Задумался, простите.

— Пожалуй, сегодня больше не буду надоедать вам своим присутствием.

— Вы вовсе не надоедаете мне. Знаете ли, времяпрепровождение на больничной койке — занятие довольно скучное, — Скорлупов понимающе кивнул, но не стал вдаваться в подробности, откуда ему это известно. — Ранения на войне получали многие, — а поэтому, — продолжал Шешель, — если вы захотите прийти еще раз, пока я здесь нахожусь, то буду очень рад вас видеть.

— Как только позволят служебные обязанности — непременно загляну, — сказал офицер, вставая со стула, — очень интересно будет узнать о фильме, где вы снимались вместе со Спасаломской.

— Вынужден разочаровать вас. Содержание картины, пока она не вышла на экраны, тайна, разглашать которую нельзя, хоть и не под угрозой смертной казни, но все же последствия для ослушников — жесткие. Лишение гонорара, премиальных и так далее.

— Жаль, но думаю, что мы сможем отыскать и другие темы для беседы.

— Ой, — Шешель хитро сощурился, погрозил Скорлупову указательным пальцем, — складывается меня впечатление, что вы захотите предложить мне работу в своем ведомстве.

Скорлупов потупился.

— Я вижу, что прав.

— Не будем пока так далеко забегать вперед. Я вас покидаю. Выздоравливайте.

— Премного благодарен.

Когда Скорлупов ушел, Шешелю стало скучно. Он уставился на дверь, стал гипнотизировать ее, но она больше не открывалась и никто, даже сестра милосердия, не приходил к нему в палату.

15

Он и не заметил, как пришло лето.

В памяти отпечатались ручейки растопленного солнечными лучами снега, которые текли вдоль улиц и проваливались в водостоки, а люди, чтобы не испортить ботинки, не промочить ноги, перепрыгивали через них, оказываясь почти на центре мостовой, будто нарочно хотели попасть под авто.

Остались только песчинки на дне высохших ручейков. Никому не приходило в голову промыть этот песок, несмотря на то, что некоторые крупинки блестели в нем, как… битое стекло.

Но это было не здесь.

Москву он застал, когда и следов от ручейков уже не осталось. Дворники все смыли.

В витринах его изображение походило на отретушированную фотографию, над которой работал не очень опытный мастер, и, чтобы долго не мучиться, закрашивая синяки под глазами, выправляя ввалившиеся щеки, он наложил на все лицо тени.

Его чуть покачивало то ли от ветра, то ли он опьянел немного, когда вышел из больницы и вдохнул воздуха, к которому не примешивали запах лекарств. Чтобы переход этот был наименее ощутим, последние дни он часто открывал у себя в палате окно, зная, что до обхода врачей еще слишком далеко, а если и войдет сестра, то она лишь упрекнет его за то, что он совсем не бережет свое здоровье и от сквозняка может простудиться, пройдет через всю палату, закроет окно и строго посмотрит на Шешеля. Хорошо еще, что не подумает, будто он все делает нарочно, чтобы подольше остаться в больнице. Но, появись у него такие мысли, ему надо лишь расковырять розовый шрам на боку, который еще несколько дней назад стягивали нитки, а теперь в тех местах, где они протыкали кожу, остались лишь розовые точки.

Кормили его хорошо. Но одежда висела на нем, как на вешалке, собравшись в многочисленные складки. Врач, провожая его, нахмурился и предложил подобрать на складе что-нибудь поменьше размерами.

Шешель отказался, а врач сказал, что он может остаться в больнице, пока не наберет в весе.

— Нет, нет, спасибо, — сказал на это пилот.

«Империя встречает своего героя!»

Он ехал в огромном открытом авто, пузатом и округлом, будто его выдували из куска расплавленного металла стеклодувы, а потом прорезали в нем двери и убрали крышу. Взгляд его бродил по многотысячной толпе. Все лица казались ему знакомыми, но людей было слишком много. Он не успевал вспомнить ни одного имени.

Они устилали его путь цветами, как римскому полководцу, вернувшемуся с победоносной войны, но позади него не было ни одного легионера, будто он в походе потерял всю свою армию.

Полицейским, выстроившимся вдоль улицы и схватившим друг друга за руки, словно они хотели водить хоровод, с трудом удавалось сдерживать толпу. Как же им хотелось разомкнуть руки, помахать Шешелю и закричать ему что-то. Но тогда толпа прорвалась бы сквозь это живое заграждение, затопила бы улицу, бросилась под колеса авто, чтобы остановить его и вытащить Шешеля, а потом качать его, качать, качать.

И тогда он не успеет на прием к императору.

Люди высовывались из окон. Шел цветочный дождь. Лепестки падали ему на лицо, медленно затапливая авто.

Он начинал глохнуть от криков, с которыми его встречали.

«Империя встречает своего героя!»

Он слишком вжился в свою роль и порой не мог сказать, где реальность, а где вымысел. Он понимал, что это приводит его к психическому расстройству. Но кто же хочет провести остаток дней в больнице, рассказывая пациентам о том, что побывал на Луне. Те будут внимательно слушать его, кивать, а когда придет их время поведать о своем прошлом, один начнет сокрушаться, что главную свою ошибку совершил, когда повел свои, доселе непобедимые войска на Россию, а другой гордиться, что дошел со своими фалангами до края мира.

— Тебе повезло, что ты не пошел на север. Славяне остановили бы тебя, — закричал бы тогда первый.

— Я дрался с любыми племенами и всегда побеждал, — парировал второй.

— Этих ты не разбил бы. Поверь мне. Разве ты не видишь — им покорились небеса.

— Да, да, — понурив голову, соглашался первый. — Хорошо, что я не пошел на север.

Эти двое — достойная компания для покорителя Луны.

Шешель замечтался и не сразу увидел, что его со всех сторон обтекает вода. Она вытекала из-за угла ближайшего дома, будто там, укрывшись за карнизами в какой-то подворотне, все еще сохранился сугроб снега, а теперь солнце нашло его. Как ему удалось так долго прятаться от него? Он должен почернеть от старости, съежиться. Он не мог давать такую чистую воду.

Шешель выбрался из потока, постоял возле его краешка, так, чтобы носков ботинок лишь чуть-чуть не доставала вода, а потом зачем-то пошел искать его исток.

Тридцатью метрами выше по течению суетились ремонтники, пробуя закрыть сломанный повозкой пожарный гидрант. Они все вымокли, но вода не хотела останавливаться. Так и будет течь, пока не иссякнет. А вдруг гидрант черпает воду из подземного моря? Все улицы тогда окажутся затопленными. Передвигаться придется на лодках. Москва станет Венецией.