Вальтер Скотт. Собрание сочинений в двадцати томах. Том 2 - Вальтер Скотт

Сюда-то они и опустили тело миссис Маргарет Бертрам, в глинистую и жирную землю, которая приняла в себя прах ее предков. А потом, подобно солдатам, возвращающимся с военных похорон, ближайшие родственники, заинтересованные в завещании, пустились погонять вовсю несчастных наемных кляч, чтобы поскорее положить конец обуревавшему их всех нетерпению,

Глава XXXVIII

Коту иль колледжу все деньги завещай.

Лукиан рассказывает в одной из своих правдивых историй, как труппа обезьян, искусно выдрессированных своим предприимчивым хозяином, с большим успехом исполняла какую-то трагедию и как все они сразу позабыли свои роли, стоило только какому-то повесе бросить на сцену горсть орехов: природные инстинкты актеров взяли верх над выучкой, и буйное соперничество их перешло все границы пристойного. Так вот приближение решающего момента вселило во всех претендентов на наследство чувства, весьма отличные от тех, которые они, следуя примеру мистера Мортклока, только что старались на себя напустить. Глаза, которые совсем еще недавно то с благоговением устремлялись к небесам, то смиренно потуплялись долу, теперь тревожно и жадно впились в сундуки, шкатулки и ящики комодов, заглядывая в самые потаенные уголки старушечьих комнат. Хоть сами по себе эти поиски, может быть, и не были лишены интереса, завещания все же нигде не оказалось.

Где-то среди вещей была обнаружена расписка на двадцать фунтов за подписью священника неприсягающей секты, с отметкой о том, что проценты получены сполна по день святого Мартина прошлого года; документ этот был старательно завернут в бумагу с новым текстом старой песни "Через море к Карлу[250]". В другом месте нашли занятную любовную переписку между покойницей и неким лейтенантом пехотного полка О'Кином. В пачку его писем была вложена бумажка, сразу же объяснившая родственникам, почему эта привязанность, не предвещавшая им ничего хорошего, вдруг окончилась: это была закладная на двести фунтов, за подписью лейтенанта, по которой, по-видимому, никогда никакие проценты не поступали. Обнаружены были и другие счета и закладные на значительно большие суммы и за подписью лиц более положительных (разумеется, только в смысле их состоятельности), чем почтенный священнослужитель и галантный воин. Все эти бумажки валялись в одной куче с монетами самых различных достоинств и размеров, с ломаными золотыми и серебряными вещами, старыми серьгами, крышкой от табакерки, оправою от очков, и пр. и пр. Завещание, однако, так и не находилось, и полковник Мэннеринг начал уже надеяться, что то, которое он получил от Глоссина, действительно выражало последнюю волю старой леди. Но его друг Плейдел, который теперь вошел в комнату, предупредил его, что дело обстоит иначе.

- Человек, который руководит осмотром вещей, - сказал он, - мне хорошо известен, и по его поведению я догадываюсь, что он знает об этом больше, чем все мы.

Пока поиски завещания продолжаются, взглянем на кое-кого из лиц, особенно в нем заинтересованных.

О Динмонте, который, зажав под мышкой хлыст, просовывал свою круглую голову через плечо суетившегося homme d'affaires,[251] говорить не приходится. Вот этот худощавый пожилой мужчина в безукоризненном траурном костюме - это Мак-Каскуил, бывший владелец Драмкуэга; он разорился на двух полученных им в наследство акциях Эрского банка. Надежда его основана на том, что он хотя и отдаленная, но все же родня покойной, на том, что он сиживал с ней по воскресеньям на одной скамье в церкви, а по субботам всегда играл с ней вечером в крибедж[252], причем неизменно старался ей проигрывать. А вон тот простоватого вида человек с косичкой жирных волос, обернутых в кусок кожи, - это табачник, родственник миссис Бертрам с материнской стороны; торговля принесла ему порядочные барыши, и когда разразилась колониальная война[253], он утроил для всех цены на табак, сделав исключение для одной только миссис Бертрам. Черепаховая табакерка старухи каждую неделю наполнялась лучшим нюхательным табаком, и с нее брали все время прежнюю цену только потому, что горничная, приходя в лавку, каждый раз передавала мистеру Квиду привет от его двоюродной сестрички миссис Бертрам. А вот тот парень, который не потрудился даже скинуть верхнюю одежду и грязные сапоги, мог так же, как и все его сверстники, снискать расположение старой леди, любившей видеть у себя дома красивых молодых людей. Говорят только, что он упустил благоприятный случай, потому что подчас пренебрегал ее торжественными приглашениями, а иногда вдруг являлся, уже пообедав перед этим где-нибудь на стороне, с компанией повеселее; к тому же он два раза наступил на хвост ее коту и однажды рассердил ее попугая.

Внимание Мэннеринга привлекла бедная девушка, которая была у покойницы чем-то вроде компаньонки, так что старуха в любое время могла срывать на ней свое дурное настроение. Для того чтобы заставить девушку присутствовать при оглашении завещания, любимая служанка покойной должна была чуть ли не насильно притащить ее в комнату. Там она поскорее забилась в угол, удивленно и испуганно глядя на то, как незнакомые люди роются в вещах, на которые она с самого детства привыкла глядеть не иначе как с благоговейным трепетом. За исключением нашего доброго Динмонта, все отнеслись к ее появлению недружелюбно: они видели в ней опасную соперницу и считали, что признание ее прав на наследство могло помешать им и уменьшить их шансы.

И все же это было единственное живое существо, которое искренне горевало по усопшей. При всем своем себялюбии миссис Бертрам как-никак была ее покровительницей. И теперь капризы и тирания взбалмошной старухи были забыты, и бедная сирота заливалась горькими слезами.

- Очень уж соленой воды много, - сказал табачник бывшему владельцу Драмкуэга. - Это ничего хорошего не предвещает. Плачут так обычно неспроста.

Мистер Мак-Каскуил ответил кивком головы, не желая уронить свое высокое достоинство в глазах мистера Плейдела и полковника Мэннеринга.

- Странная все-таки штука будет, если так и не найдут завещания, - сказал поверенному Динмонт, начинавший уже терять терпение.

- Потерпите, пожалуйста, немного, миссис Маргарет Бертрам была добрая и разумная женщина, да, добрая и рассудительная, и умела выбирать друзей и душеприказчиков. Возможно, что завещание, выражающее се последнюю волю, или, лучше сказать, распоряжение относительно имущества mortis causa,[254] она поручила какому-нибудь надежному другу.

- Голову даю на отсечение, - шепнул Плейдел полковнику, - что завещание у него в кармане. - Потом, обращаясь к поверенному, он заявил:

- Ладно, сэр, вопрос решается просто. Вот завещание, составленное несколько лет тому назад: поместье Синглсайд отказано в нем мисс Люси Бертрам.

Слова эти поразили всех как гром среди ясного дня.

- Но, может быть, вы, мистер Протокол, можете сообщить нам о каком-нибудь более позднем распоряжении?

- Разрешите, я взгляну, мистер Плейдел, - и с этими словами Протокол взял бумагу из рук ученого адвоката и пробежал ее глазами.

- Слишком уж он спокоен, - сказал Плейдел, - удивительно спокоен. Не иначе как у него в кармане еще одно завещание.

- Что же он его тогда не выкладывает, черт побери? - сказал полковник, выходя из себя.

- Откуда я знаю? - отвечал наш ученый законовед. - Почему кошка не задушит мышь сразу? Нет ли здесь уверенности в своей силе и желания немного подразнить всех, кто ждет? Итак, мистер Протокол, что вы скажете насчет завещания?

- Что ж, мистер Плейдел, оно хорошо написано, составлено по форме и заверено по всем правилам.

- Но оно аннулируется другим, позднейшим распоряжением, которое сейчас в ваших руках, не так ли? - спросил адвокат.

- Должен признаться, что это похоже на правду, мистер Плейдел, - ответил Протокол, доставая пачку бумаг, перевязанных тесемкой и опечатанных на каждом узле и сгибе черными сургучными печатями. - То завещание, которое вы, мистер Плейдел, только что предъявляли, помечено первым июня тысяча семьсот.., года, а на этом, - заявил он, срывая печати и медленно развертывая бумагу, - стоит пометка двадцатого, впрочем нет, двадцать первого апреля сего года, то есть на десять лет позднее.

- Чтоб она повесилась! - воскликнул наш советник, заимствуя это выражение у сэра Тоби Белча[255]. - Месяц и год как раз те, когда с Элленгауэном беда стряслась. Но послушаем все же, что она там пишет.

Тогда мистер Протокол попросил присутствовавших соблюдать тишину и медленным, ровным и внятным голосом стал читать завещание.

Столпившиеся вокруг него люди, в чьих глазах то загоралась, то снова гасла надежда и которые старались среди окутавшего все и вся густого тумана разных юридических формулировок во что бы то ни стало разглядеть настоящую волю покойной, являли собою зрелище, достойное кисти Хогарта[256].