Темное дело (сборник) - Кубаев Рауфжон Джамилович

— Вы, конечно, шутите? — спокойно улыбнулся мне Вячеслав Сергеевич.

— Лапшин, вы просто больной человек, — бросила мне с места Стелла.

Я не обращал на них внимания. Я смотрел в другую сторону. Мне было не до них.

Впервые за последние две минуты Ольга Русакова отвела от меня глаза. До этого она смотрела на меня в упор, как бы даже с интересом. Но сейчас — отвела.

Устала.

За столом было тихо-тихо. Все смотревшие на меня проследили за моим взглядом и увидели Ольгу. И больше им ничего не надо было говорить.

Но мне еще было что им сказать. Я кивнул Туровскому, он тоже мне кивнул, а потом подошел к входной двери, открыл ее, и в зал вошли Володя и Игнат, матросы. Между ними стоял Ваня Калачев.

Еще один вздох пронесся по залу. Я смотрел на Ольгу.

Она, наконец, встала.

— Бред, — сказала она. — Ваня действительно был у меня в каюте. Это любовь. Вам этого не понять.

Ваня расхохотался. То есть не сразу. Сначала он стал хихикать, словно его щекотали, словно Ольга произнесла ужасную глупость, потом стал прихлюпывать носом, и вдруг его прорвало, и он дал волю своим чувствам.

— Любовь?! — приговаривал он. — Ничего себе любовь!

— Ваня! — спросил я его, — это она убила Рохлина? Правда?

— Она, она, — смеялся Ваня. — Она и тебя убьет, будь у нее такая возможность. Она и меня чуть не убила.

— Ваня! — смотрела на него Ольга.

— Не надо! — замахал он на нее руками. — Не надо опять!

— Я объясню, в чем дело, — заявил я сидящим за столом. — Ваня Калачев очень мнительный и восприимчивый человек. Ольга Русакова заметила это и использовала в своих целях.

— Да в каких целях?! — не выдержала Вероника.

— Скоро вы все поймете, — сказал я. — Повторяю, я рассказываю вам в том порядке, в котором шли мои рассуждения.

Рохлин был убит током. Впечатление такое, что он покончил с собой. Но током жизнь самоубийством не кончают. И тут я увидел у Левы, нашего начальника охраны и безопасности, пистолет, который стреляет не пулями, а слабыми разрядами электрического тока. И еще мне Лева сказал, что точно такие пистолеты имеют еще несколько человек из их фирмы, и в их числе Ольга Русакова. Стелла и Вероника Юрьева такими пистолетами, не обладали. Круг подозреваемых сузился до одной Ольги.

— Григорий Иванович, — сказала Стелла, — беру свои слова обратно.

Вероника только улыбнулась мне.

— О любви Рохлина к Ольге мне говорили многие, — в упор смотрел я на крупье. — Видимо, он подошел к ее каюте и что-то услышал. Мужской голос, например. И Ольга это увидела. Рохлин зачем-то вбежал в свою каюту, чтобы взломать дверь ему могли понадобиться инструменты, и тут за ним вошла Ольга. Она отключила его сначала слабым разрядом тока, а потом — потом она пропустила через бесчувственное тело настоящий переменный ток. Что означает записка, я не знаю, это их личные дела.

— Да, — сказал Ваня. — Она прибежала и набросилась на меня, сказала, что я виноват, что из-за меня ей пришлось убить Рохлина, и теперь мы оба виноваты, и в случае чего вместе отправимся в тюрьму, — он посмотрел на всех удивленными глазами. — Только я не понимаю — меня-то за что?

Я успокоил его.

— Не беспокойся, Ваня. Так говорят все убийцы.

Я вздохнул.

— Итак, мне было понятно почти все. Я чувствовал, что стою на правильном пути. Я знал, кто убийца. Я понимал, что Рохлина убили, потому что он невольно стал свидетелем того, что не должен был знать. Мне было понятно, что Ольга Русакова, игрок по призванию, вела свою игру со страстью, которую смогли бы оценить только точно такие же игроки, как она сама. Я не понимал ее кайфа, но я понимал, что она испытывает кайф. От риска, от напряжения, от ситуации, от манипулирования людьми, от тайной власти над ними. Я вспомнил, как когда-то в один из вечеров меня поразило мимолетное выражение на ее лице. Сначала я не понял, что оно означает, но потом меня осенило — это было нескрываемое торжество, но оно оказалось таким, повторяю, мимолетным, что очень трудно было его прочно зафиксировать.

Потом я вспомнил рассказ Юлии Рябяниной: она сообщила мне, что подслушала разговор Ольги и Рохлина, в котором крупье уверяла стюарда, что смерть Левита не случайна, и что будут еще жертвы. Она уже тогда нагнетала напряжение, и Рохлин был испытательным полигоном для этого. Все это я вспомнил. И я понимал, что она ведет игру, отчаянную, рискованную игру.

Но — зачем? Игра ради игры? Может быть и такое, но я отчаянно искал логику. И она в конце концов восторжествовала. Максим!

Туровский вопросительно посмотрел на меня.

— Да?

Я попросил:

— Скажи, пожалуйста, какой процент от выигрыша казино имеет крупье Ольга Русакова.

Он ответил почти не думая. Чего там колебаться, все заранее было с ним обговорено.

— Вообще-то это не принято ни у кого. Но на этот счет имеется специальное указание президента нашей компании. И соответствующий договор. Не знаю, чем Русакова его околдовала, но она имеет, — он пожевал губами, сделал паузу и закончил, — десять процентов от всех доходов казино.

В зале поднялся шум, и я поднял вверх руку, призывая к тишине. Постепенно все смолкли.

— Все встало на свои места, — сказал я. — Я просто восхитился этой женщиной, забыв даже на минуту, что в этой своей страшной игре она убила человека.

— Да, — сказала вдруг Ольга. — Я поторопилась. Я вполне могла его не убивать. Он сделал бы все, что я ему приказала бы. Он был моим рабом. Он был моей собакой. Вы никогда не поймете, что это такое, — властвовать.

— Да, действительно, — согласился я. — Мне не понять, что такое власть, ничего по этому поводу сказать не могу. Вот разве что господин Прищипенко…

Тот раздраженно отмахнулся.

— Занимайтесь своим делом, Лапшин, — крикнул он мне.

Я кивнул.

— Итак, для меня все стало ясно. Когда Левит умер, то поначалу, наверное, у Русаковой и не возникло четкого плана. Но тут, по всей видимости, она заметила, какое впечатление эта смерть произвела на Ваню Калачева. Она совершила пробный маневр: поделилась с Рохлиным будто бы сомнениями, что Левит — не случайная жертва. Он постарался ее успокоить, и она, очевидно, решила провести, во-первых, эксперимент, а во-вторых, сделать первый шаг. Она сымитировала сердечный приступ. Эго тоже порядком напугало нас, участников круиза. Когда я нес эту женщину в медсанчасть, я и думать не гадал, что в душе она смеется и надо мной, и над нами всеми. Итак, она симулировала сердечный приступ. Начало ее активной деятельности было положено.

К ее радости Ваня Калачев, как она и предполагала, перепугался до такой степени, что у него прихватило сердце, и он вскоре тоже оказался в медсанчасти. Там, когда они были уже вдвоем, она довела его до полного исступления своими разговорами. Ваня внушаем, и она видела это. Если уж она подмяла под себя Рохлина и неизвестного мне президента компании «Сафари», то Ваня для нее был — пустяк

— Ведьма, — пробормотал Ваня.

Ольга так на него посмотрела, что он заткнулся.

— Потом она проделала этот трюк с кассетой, — уверенно сказал я. — Порядки в радиорубке такие, что любой может войти и поставить все, что душе его угодно. Я даже не знаю, кто там этим хозяйством заведует. Итак, она за ночь записала свой голос, исказив его до неузнаваемости, а за завтраком прокрутила кассету. Напряжение достигло еще большего накала. А теперь я вам скажу, зачем она все это делала.

Я внимательно, в который уже раз, оглядел всех присутствующих.

— Что вы делали, уважаемые господа, большинство из вас, когда напряжение, которое она так искусно поддерживала, достигло апогея, что делало большинство из здесь присутствующих? Простите, я волнуюсь, может быть сейчас я волнуюсь больше, чем тогда, когда указывал вам на преступницу. Я волнуюсь, потому что мне придется сказать вам несколько очень неприятных слов. Вы хотели снять напряжение, господа, и считали, что лучшее для этого средство — рулетка. Я никогда в жизни не видел столько лиц, на которых бы так явно были написаны алчность, алчность и алчность. Это были не лица — это было одно сплошное воплощение алчности. На вас было больно смотреть, господа. Какое-то безумие.