Темное дело (сборник) - Кубаев Рауфжон Джамилович

В зале развлечений народу было совсем немного. Какие, к дьяволу, могут быть развлечения после убийства человека и перед праздничным банкетом, к тому же?

Есть же, в конце концов, и приличия какие-то, правда?

Только несколько человек сидели около стойки бара в практически пустом зале. Столы, естественно пустовали, а об игорных я уже и не говорю. Несколько человек у бара — и все. Остальные в каютах.

Опершись руками на стойку и положив на них свою головушку, задумчиво смотрел в одну точку депутат Прищипенко. Задумался. Как говорил Горбатый из «Эры милосердия» — «о делах наших скорбных…»

— Не грусти, депутат, — излишне игриво сказал я ему и заказал свои пятьдесят граммов.

Он перевел на меня взгляд, и я опешил: впервые в жизни мне довелось так близко увидеть пьяного избранника народа. Да еще какого пьяного! В дымину.

— Послушайте, нельзя же так близко принимать к сердцу разные глупости, — сказал я ему. — Ну не поверили вам. Но вы же, в конце концов, не сыщик. Вам не обязательно расследовать это дело.

— Лапшин, ты хороший человек, но ты мудак, — сказал он мне неожиданно басом. — Ты ни хрена не понимаешь. Ты думаешь, раз ты журналист и можешь писать всякие там статейки, ты полный генерал. Ты ошибаешься, Лапшин. В наше время нельзя быть умным. Сожрут. Засмеют. Раздавят в лепешку. Ты умный, Лапшин, и поэтому ты всегда будешь жить плохо. Умный человек должен прикидываться дураком, иначе он очень быстро станет сплошным ничтожеством.

— Эка вас разобрало, любезный, — проговорил я, не зная, как относиться к этим словам.

— Да, — кивнул он, — да-да. То, что к моим словам не прислушались — там, за ужином, — это ерунда. Я привык, что к моим словам не прислушиваются. Но они меня не уважают! Они не уважают человека, которого избрал народ! Это… с этого, Лапшин, начинается анархия.

— Они и есть народ, — возразил я ему.

Он вскинул голову и попробовал сфокусировать взгляд на моей переносице. Сделать ему это так и не удалось.

— Да, — опустил он голову. — Может быть, вы и правы. Но и я — прав. Вот такой парадокс получается.

Где-то я уже слышал эту фразу. Кажется, в каком-то старом советском кинофильме. Я не стал ломать себе голову и сказал ему, залпом опрокинув свою водку.

— Вы бы лучше шли отдыхать. К началу Нового года вы будете пьяны, как бригада грузчиков.

Он поднес к моему носу указательный палец и поводил им из стороны в сторону.

— Вы меня плохо знаете, — сказал он и встал.

Плохо держась на ногах, он пошел из «Нирваны» прочь. Смотреть ему вслед было не приятно.

Придя в свою каюту, я увидел развалившегося на кровати Сюткина, который читал что-то очень серьезное: не то Бергсона, не то, извините за выражение, Хайдеггера.

— А где Рябинина? — спросил я.

Пройдя до своей кровати, я плюхнулся на нее всем телом и только теперь почувствовал, как устал.

Не отрываясь от книги, Костя буркнул:

— К себе пошла. Приводить себя в порядок.

— Ясно.

Я вгляделся в обложку его книги и сказал:

— Умный… Уважаю.

Он отложил книгу и внимательно на меня посмотрел:

— Слушай, — сказал он. — Что с тобой? Ты просто неприличен, ты это чувствуешь?

— В каком смысле? — не понял я.

— Я понимаю твою радость по поводу Рябининой и так далее. Но на лодке произошло убийство. А ты — светишься. Весь просто дергаешься от того, что тебя переполняет. Это же нехорошо, Гриша.

Эх, Костя, наивный ты мой человечище!

— А откуда ты знаешь, что меня переполняет? — спросил я его.

Он удивился.

— А что тебя переполняет? — уставился он на меня во все глаза.

— Костя! — заговорил я проникновенным голосом. — Я все разгадал! Все, понимаешь?!

— Ну и что? — сказал он.

Теперь уже я вытаращился на него.

— То есть как — что?

— Ну и что? — повторил он. — Жизнь человеку ты ведь не возвратишь этим, правда? Чего же ты сияешь, как медный чайник?

И вот тут-то до меня и дошло, что я вовсе не умен, как мне казалось. Может быть, чуточку сообразителен, но вовсе не умен. Мне стало стыдно так, будто я ограбил попрошайку. Он шел, а я ограбил.

Я немного помолчал, а потом тихо ответил:

— Да потому что я чайник, Костя. Самый настоящий медный чайник. Ты прав, а я болван. Вот и все.

Он испуганно посмотрел на меня.

— Да ладно тебе, — проговорил он. — Ты чего это? Ну тебя на фиг, Лапшин. Лучше оставайся самим собой. Привычнее как-то. Такой, какой ты сейчас — ну тебя на фиг, — повторил он, глядя на меня так, словно увидел во мне что-то новое для себя, и еще не решил: нравится ему это или не очень. Я его понимал, я сам испытывал нечто в этом роде.

— Все правильно, Костя, — сказал я ему. — Все правильно. Надо меня иногда опускать с небес на землю. Полезно. Спасибо тебе.

— Да пошел ты! — сказал он мне.

Сразу стало легче.

До начала банкета оставалось чуть меньше часа.

3

Потом, когда все кончилось, я спрашивал себя, все ли сделал правильно, потому что предугадать каждую деталь, недооценить последствия, которые могли бы возникнуть в результате моих действий, было бы крайне опасно. Но по всему выходило, что Бог в тот уходящий вечер старого, тысяча девятьсот девяносто пятого года был на нашей стороне. Все обошлось.

Начался банкет с опозданием, да это и немудрено. Люди собирались медленно, как бы неохотно, словно это был не праздничный вечер, посвященный встрече Нового года, а профсоюзное собрание, присутствие на котором нужно, но обременяет.

Когда все, или почти все, наконец-то собрались, Туровский внимательно осмотрел участников вечера и спросил:

— Ну что, можно начинать? Если не ошибаюсь, все в сборе.

— Прищипенко нет, — подал кто-то голос, но кто именно, мне разобрать не удалось.

— Вряд ли он придет, — тихо сказала сидевшая недалеко от нас с Рябининой Вероника. — Я видела его часа полтора назад. Он был пьян в стельку. Спит, наверное.

Вячеслав Сергеевич возразил ей:

— Не думаю, мамочка, что он может пропустить такой стол. Это не похоже на него, равно как и на любого другого народного избранника.

Стол действительно был хорош. Он буквально ломился от яств. Поскольку лодка взяла обратный курс, а также по причине Нового года «Сафари» явно решила не экономить. Это была римская оргия, а не стол. Не хватало только того, чего не существовало в природе. Все остальное было. Но я отвлекся, хотя по-человечески меня понять можно.

Едва Вячеслав Сергеевич произнес последние слова, в кают-компанию вошел Прищипенко. Вероника ахнула.

— Вот это да!

На ногах народный избранник стоял удивительно твердо. Некоторое время он смотрел на всю нашу компанию, а потом, кивнув в знак приветствия головой, прошел к столу и сел на место, которое ему моментально кто-то освободил.

— Браво, — сказал вполголоса Вячеслав Сергеевич. — Вот у кого мы должны учиться крепости духа.

— Депутат! — заметил я.

Мне не терпелось. Было готово все, и я не понимал, почему Туровский медлит.

Наконец, он произнес:

— Господа! До начала Нового года осталось совсем немного времени. Давайте проводим старый. Всем вам известно, что последние его дни были наполнены печальными и странными событиями. Остается пожелать всем нам, чтобы этот старый год ушел, наконец, в небытие. Среди нас, господа, присутствует всем известный журналист Григории Лапшин. Он сейчас некоторым образом подведет итоги этих печальных, повторяю, последних дней года. Слово предоставляется Григорию Лапшину!

Я встал, ловя на себе удивленные взгляды.

— Почему именно Лапшин? — бестактно и громко выразил мнение многих певец Дима.

— На меня жребий выпал, — объяснил я ему и больше не стал вдаваться в подробности.

Впрочем, ему это, видимо, и не нужно было — главное, что никаких других заслуг у меня не было. Я не избранный, а выбранный. Это успокоило многих.