Сады Луны - Стив Эриксон

Он побежал вниз по ступенькам, пересек холл перед входной дверью. Вошел Роулд с грузом покупок. Крупп заметил пыль, покрывавшую одежду старика.

– Роулд, похоже, что ты только что пережил пылевую бурю. Не нужна ли тебе помощь Круппа?

– Нет, – буркнул Роулд. – Спасибо, Крупп, я справлюсь. Разве что ты будешь так добр, чтобы закрыть двери, когда будешь выходить.

– Конечно, старина Роулд! – Крупп потрепал старика по плечу и вышел во двор. Ворота на улицу были распахнуты, за ними клубилась пыль. – Ах, да, ремонт дороги, – пробормотал Крупп.

Головная боль застилала тьмой глаза, и солнце, сияющее в небесах, не помогало. Он уже прошел полпути к воротам, когда вдруг вспомнил: «Двери! Крупп забыл закрыть двери!»

Он развернулся и пошел к дверям в холл, посмотрел, как они сомкнулись с удовлетворенным чмоканьем. Когда он стал выходить во второй раз, кто-то закричал на улице. Затем раздался громкий треск, но его Крупп не услышал.

В его голове бушевала, завывая, магическая буря. Он упал на колени, голова его дернулась, глаза широко раскрылись.

– Это, – прошептал он, – действительно, малазанское проклятье. Иначе почему образ Аркана Теней огнем горит в мозгу Крупна? Кто нынче ходит по улицам Даруджистана? Сколько неразвязанных узелков... Загадка разрешенная порождает массу неразрешенных загадок!

Боль прошла. Крупп встал на ноги и смел с одежды пыль.

– Хорошо, что эта неприятность случилась вдали от подозрительных наблюдателей, – с облегчением заявил Крупп. Все благодаря обещанию, данному Роулду. Старый мудрый Роулд. Здесь пригодилось бы дыхание Опоннов.

Он проковылял к воротам и выглянул на улицу. Перевернулась телега с булыжниками. Два человека спорили, кто из них виноват, пока ставили телегу на колеса и нагружали ее по новой. Крупп понаблюдал за ними. Они говорили на языке Дару хорошо, но если слушать внимательно, можно было заметить акцент, акцент странный.

– О боже, – простонал Крупп, отступая назад. Он поправил пальто, сделал глубокий вдох, затем открыл ворота и вышел на улицу.

Маленький толстенький человечек вышел из ворот – рукава его пальто хлопали на ветру и повернул налево. Он торопился.

Сержант Вискиджак утер пот со лба рукой со шрамом, глаза его превратились в узенькие щелки из-за яркого солнца.

– Вот один, сержант, – сказала Горечь.

– Ты уверена?

– Да. Я уверена.

Вискиджак поглядел вслед человечку, пробирающемуся через толпу.

– А чем он так важен? – спросил он.

– Я понимаю, – ответила Горечь, – что имеется некоторое несоответствие вида и сути. Но он очень важен, сержант.

Вискиджак закусил губу и повернулся к фургону, где была разложена карта города, углы которой прижимали булыжники.

– Кто живет в доме?

– Человек по имени Барук, – ответила Горечь, – алхимик.

Он поморщился. Откуда она знает?

– Так этот маленький толстяк и есть Барук?

– Нет. Он работает на алхимика. Не слуга. Возможно, шпион. Среди его умений – воровство, и еще у него имеется... дар.

– Он провидец? – поднял голову Вискиджак.

Горечь почему-то смутилась. Сержант глядел на нее в удивлении. Она сильно побледнела. «Черт, что творится с этой девчонкой?»

– Судя по всему, да, – ответила она с дрожью в голосе.

Вискиджак выпрямился.

– Ладно. Иди за ним.

Она тряхнула головой и скрылась в толпе.

Сержант прислонился к стенке фургона. Выражение его лица делалось все более кислым по мере того, как он разглядывал свой отряд. Троттс работал киркой с такой яростью, будто они были на поле битвы. Повсюду валялись камни. Прохожие пытались лавировать между ними и ругалась, когда им плохо это удавалось. Еж и Скрипач возились с колесом тачки, вздрагивая каждый раз, когда кирка Троттса вонзалась в землю. Маллет стоял поодаль, указывая прохожим обходные пути. Он уже не ревел на прохожих, поскольку потерял голос в споре со старикашкой, который вел осла, нагруженного горой дров. Вязанки дров сейчас валялись по веси улице, создавая непреодолимую преграду для колесных экипажей; ни старикашки, ни осла нигде не было видно.

Как бы то ни было, заключил Вискиджак, все они вжились в роль темпераментных рабочих с легкостью, которая его даже несколько беспокоила. Еж и Скрипач приобрели телегу, нагруженную булыжниками, когда с момента их полуночной высадки в порту не прошло и часа. Вискиджак побоялся даже спросить, как им это удалось. Но все это чудесно укладывалось в их план. Какой-то осадок Вискиджак чувствовал, но предпочитал не задумываться. Он солдат, а солдат подчиняется приказам. Когда придет время, все улицы города превратятся в такое же безобразие, как и эта.

– Мины будет заложить не просто, – заметил Скрипач, – мы ведь собираемся сделать это у всех на виду. Починка дороги.

Вискиджак покачал головой. Как и предсказывал Скрипач, никто их ни о чем не спросил. Они продвигались по улицам, заменяя старые булыжники на мины со взрывоопасной глиной Морантов. Все ли пройдет так же гладко?

Его мысли вернулись к Горечи. «Не похоже». Быстрый Бен и Калам в конце концов убедили его, что они свою задачу лучше выполнят без нее. Она же пыталась помогать всем. Сейчас он ощущал некоторое облегчение от того, что услал ее следить за толстяком.

Но как семнадцатилетняя девчонка оказалась на войне? Он не понимал, он не мог абстрагироваться от ее молодости, не мог увидеть холодного убийцу за ее мертвыми глазами. Он долго убеждал отряд, что она такой же человек, как и вес, но при каждом вопросе о ней, на который он не мог ответить, подозрения вновь появлялись. Он почти ничего о ней не знал. Открытие, что она умеет управлять рыбацкой лодкой, ни к чему не вело. Здесь, в Даруджистане, она едва ли вела себя как девушка, выросшая в рыбацком поселке. У нее была такая осанка, которая заставляла предположить, что она происходит из более высоких слоев общества. И не важно, в каких кругах она вращается теперь, выглядит она именно так.

Похожа ли она на семнадцатилетнюю девушку? Нет, но так говорил Быстрый Бен. Но как соотнести этот образ с той женщиной с ледяной кровью, что сама пытала заключенных в тюрьме Натилога? Он глядел на нее и часть его разума говорила: «Юная, довольно приятная с виду, в ней есть обаяние». Другая же часть рассудка восклицала: «Юная?» Он слышал собственный саркастический смех. «О, нет, не она. Она стара. Она бродила под кровавой луной на заре времен – это была она. В ее лице все непостижимо. Она глядит тебе в глаза, Вискиджак, а ты не можешь понять, о чем она думает».

Он ощутил, как пот струится по лицу и шее. Чушь. Эта часть его разума терялась перед собственными страхами и взирала на неведомое в отчаянии и не могла узнать лица. «Отчаяние, говорил он себе, нуждается в точке опоры, в месте для жизни. Найди эту точку, и отчаяние пройдет».

Конечно, это не просто. Отчаяние, которое охватило его, было лишено определенности. Причиной его была и не Горечь, и не бесконечная война, и не постоянные предательства внутри империи. Он нигде не мог найти ответов, а он уже устал задавать вопросы.

Когда он видел Горечь в Сером Псе, источник его страхов заключался в очевидности того, кем он становился: убийцей, лишенным сожалений, вооруженным холодным железом бесчеловечности, освобожденным от необходимости задавать вопросы, искать ответы, вести обычную жизнь – он был островом в океане крови.

В пустых глазах этого ребенка он видел отображение его собственной души. Ясное отражение, у него не было сомнений в том, что он видит то, что есть на самом деле.

Пот, что струился по его спине под доспехами, казался горячим по сравнению с охватившим его ознобом. Вискиджак поднес ко лбу дрожащую руку. В ближайшие дни и ночи люди пойдут на смерть по его команде. Он думал об этом, разрабатывая свои планы, успех мерялся в них соотношением потерь врагов к его собственным потерям. Город (его жители были единой массой, они не делились на маленьких и больших, храбрых и трусливых) представлял собой поле для игры, игры, где кто-то выиграет.

Он разрабатывал планы так, словно его ничто не волновало. Даже его друзья могут погибнуть (он наконец-то назвал их так), друзья других тоже могут погибнуть, и их сыновья, дочери, родители. Список погибших будет бесконечен.

Вискиджак сильнее вжался спиной в стенку фургона, силясь привести в порядок спутанные мысли. Он случайно оторвал взгляд от улицы и посмотрел вверх. В окне третьего этажа особняка стоял человек. Человек смотрел на них, руки его были ярко-красного цвета.

Сержант вздрогнул и отвернулся. Он прикусил губу изнутри и сжимал зубами, пока не почувствовал острую боль и вкус крови во рту. – «Внимание, – сказал он себе. – Отойди отсюда. Внимание, или ты покойник. И не только ты, а и весь твой отряд. Они верят, что ты вытащишь их отсюда живыми. Ты не можешь их подвести, – он с шумом потянул носом воздух, потом отвернулся и сплюнул кровь. Он уставился на отливающий красным булыжник. – Вот, – прошипел он, – смотреть на это легко, правда?»