Спасти СССР! «Попаданец в пенсне» - Валерий Белоусов

Ну, и наконец, поголовное воровство… «Как-то (вспоминает тот же Очевидец) на закате СССР знакомые националисты попросили меня передать какие-то бумаги (очевидно, отчеты о подрывной работе. — Примеч. авт. Так в тексте, ей-Бо!) одному дедушке, приехавшему из диаспоры, как я теперь понимаю, с некоей инспекционной поездкой.

Дедушка оказался представителем одной из бандеровских организаций, мы с ним очень мило побеседовали „за жизнь“ и остались довольными друг другом.

Прощаясь, дедушка вдруг сказал: „А Руху ми більше грошей не дамо. Бо крадуть“. Н-да…

Диагноз…

И вот сейчас эта замечательная организация вдруг, внезапно, вроде бы дала хорошего дуба… но нет! Чу!

Жив курилка!

В задней комнате без окон идёт заседание…

Заглянем тихонько в щёлочку… Вот прямое свидетельство Очевидца:

„Оппозиционеры“ собрались на совещание в Доме писателей тогда, когда стало ясно, что быстрого переворота у ГКЧП уже не получится (боюсь перепутать дату, это было где-то 21 августа).

Однако даже понимание этого факта не придало им смелости.

По-моему, Юрий Бауман предложил отправить телеграмму в поддержку Ельцина от всех присутствующих, но на него зашикали и даже обвинили в провокации.

Кто-то из аксакалов высказался в том духе, что если наш дорогой Леонид Макарович[89] призвал нас убирать урожай, так давайте же будем убирать урожай и не баловаться.

На том и порешили.

В общем, это было жалкое зрелище.

Когда перспективы независимости Украины висели на волоске, руховцы не сделали ничего для того, чтобы они сохранились…»

По Сеньке и шапка! — добавим мы…

21 августа 1991 года. Шестнадцать часов сорок минут. Город Москва, Волоколамское шоссе, дом 63. Городская клиническая инфекционная больница номер один

Это не на самой Волоколамке, а чуть в стороне, там, где дублёр Волоколамского шоссе пересекается с улицей Габричевского, который при жизни был видный русский микробиолог, широко известный в узких медицинских кругах.

Покровское-Стрешнево, короче… Зелёный парковый район. Канал имени Москвы рядышком плещется…

Более того, он (канал) там НАД Волоколамским шоссе практически по мосту течёт. Изумительное зрелище! Что с палубы теплохода смотреть на проносящиеся далеко внизу машины, что взглянуть снизу, как неторопливо движется, поблёскивая белоснежными (ну почти белоснежными) бортами красавец корабль, гордо возвышаясь над суетными машинками, несущимися по шоссе…

Жёлтые, просторные, построенные «покоем» корпуса, утонувшие среди тополей, лип и молодых сорокалетних, дубков… Корпус один, корпус два, корпус три, корпус четыре…

Крупнейший в стране медицинский центр, открытый в 1952 году, более тысячи коек. В том числе 303 детских, 69 акушерских и 12 реанимационных.

А впрочем, инфекционных больниц в столице немало — и во всех сейчас лежат страдальцы, защитники Белого Дома, которых отныне иначе как «засранцами» никто не называет.

… — Во-первых, что же и есть либерализм, если говорить вообще, как не нападение (разумное или ошибочное, это другой вопрос) на существующие порядки вещей? Ведь так?

Ну, так факт мой состоит в том, что русский либерализм не есть нападение на существующие порядки вещей, а есть нападение на самую сущность наших вещей, на самые вещи, а не на один только порядок, не на русские порядки, а на самую Россию.

Мой либерал дошёл до того, что отрицает самую Россию, то есть ненавидит и бьет свою мать.

Каждый несчастный и неудачный русский факт возбуждает в нем смех и чуть не восторг. Он ненавидит народные обычаи, русскую историю, всё.

Если есть для него оправдание, так разве в том, что он не понимает, что делает, и свою ненависть к России принимает за самый плодотворный либерализм (о, вы часто встретите у нас либерала, которому аплодируют остальные, и который, может быть, в сущности самый нелепый, самый тупой и опасный консерватор, и сам не знает того!).

Эту ненависть к России ещё не так давно иные либералы наши принимали чуть не за истинную любовь к отечеству и хвалились тем, что видят лучше других, в чем она должна состоять; но теперь уже стали откровеннее и даже слова «любовь к отечеству» стали стыдиться, даже понятие изгнали и устранили как вредное и ничтожное. Факт этот верный, я стою за это и…

— Прекратите! — раздался истошный визг. — Какая мерзость! Какая гнусная коммунистическая пропаганда! Что это за Проханов, что за Нина Андреева эту гнусность написала?

— Э… вообще это написал Федор Михайлович!

— Какой еще Федор Михайлович?!

— Достоевский… Идиот!

— Кто, я?!

— Ну не я же… Роман «Идиот», написанный в 1869 году… А ведь будто бы вчера! Как же верно сказал классик!

— Да! И я тоже скажу — насчет жалкой, никому не нужной, провинциальной, но пыжащейся до империи России; и значит, мой лозунг 1991 года, с которым я стоял вместе с товарищами по Демократическому Союзу в Вильнюсе, у захваченных советскими десантниками зданий, всё ещё действителен: «У советского оккупанта нет Отечества, его Родина — танк».

И у российского — тоже нет. У оккупантов не может быть Отечества!

— А у кого Отечество есть? У либералов?

— Прогрессивное человечество давно перешагнуло через жалкую и скудную истину «Твоя Родина всегда права». Русские офицеры в 1863 году отказывались вешать восставших поляков, предпочитая расстрел. Английские диссиденты публично выступали на стороне буров против Англо-бурской войны. Генерал де Голль изменил сдавшейся Гитлеру Франции, был приговорён ею к расстрелу и организовал в Великобритании комитет «Сражающаяся Франция» против Гитлера и против правительства Виши. Немецкие антифашисты сотрудничали с англичанами (дай Бог, чтобы не с СССР). Есть такой лозунг «За вашу и нашу свободу!». Пока мы не научимся спрашивать со своего Отечества строже, чем с чужого, наш путь — к чертям.

И туда нам и дорога.

— Красиво, красиво… Значит, и у либералов Отечества тоже нет… Безродные космополиты, да?

— Лучше быть безродным космополитом, чем вонючим русс… о, опять…

Дробный топот страдальца, затихающий в коридоре, около туалета…

Уже знакомый нам демократический прохожий интеллигент в мятых брюках, и с по-прежнему расстёгнутой ширинкой, тот самый, который в первый день Событий тиранил на Манежной площади несчастного постового милиционера, а потом героически защищал Би-Де, наконец выбрался, после настойчивого стука следующего страдальца, из места, в веке минувшем стыдливо называемого ретирадой…

Проблема прохожего интеллигента заключалась еще и в том, что ночью дежурная медсестра, обеспокоенная его гиперактивным состоянием, воспользовалась испытанными методами карательной психиатрии и насильно вкатила ему полкубика реланиума.

Страдалец наконец крепко уснул…

Вкупе с диареей получилось изумительное сочетание.

До попадания в больницу у Прохожего (будем называть его так — номина сунт одиоза!) белье было не особенно чистым, и что там говорить, не слишком целым (почему-то у него постоянно в паху наличествовала прореха, видимо, от того, что он имел забавную привычку регулярно, задумчиво почёсывать себя там, где свербило. Мне кажется, что двухнедельная немытость есть имманентное свойство настоящего интеллигента!)… теперь же белья и вовсе не было!

Поэтому, когда Прохожий, по своему обыкновению, позабыв кое-что застегнуть, шествовал в задумчивости по больничному коридору, из прорехи ширинки на этот раз высовывался не обычный подол несвежей белой рубашки, той самой, которая с вечной чёрной каймой на воротнике, но жалкий, крохотный, сморщенный, скукоженный интеллигентов кончик.

Встретившаяся ему навстречу фельдшер Купидонова (сорока восьми лет, дважды разведённая, проживающая по адресу город Москва, улица Водников, дом 12, малонаселенная коммунальная квартира 32, звонить два раза, окна в тихий двор, дети взрослые, проживают отдельно, без вредных привычек (регулярное курение папирос «Беломорканал» в количестве трёх пачек в день не в счёт), без материальных проблем, только для длительных и серьёзных отношений — вероятно, человек и впрямь напросвет положительный, за исключением реакции Вассермана, та — строго отрицательная!) вначале даже от неожиданности пришла в некоторую радостно-предвкушающую ажидацию, но, присмотревшись к пациенту повнимательней, быстро утратила возникший было у неё энтузиазм…

Овчинка явно не стоила затраченных бы на… выделку! усилий…

— Что, опять безобразия нарушаем? — грозно, но исключительно для порядка вопросила она, подбоченясь так, что верхняя пуговица на халате цвета давно не стиранного милосердия с трудом удержала рвущуюся наружу её могучую натуру…