ГНИЛЬ - Константин Соловьёв

Маан не помнил, где они впервые встретились. Возможно, это было на вечеринке у кого-то из коллег или в подземном переходе общественного транспорта. Он только помнил запах ее духов, показавшийся ему почему-то странно притягательным — искусственная сирень с ноткой чего-то пряного и едва ощутимого. А еще он помнил первый ее вопрос — «А правда, что эти Гнильцы ужасно пахнут?». Он со смехом подтвердил это. На тот момент у него уже было много возможностей в этом убедиться. Но когда он смотрел на Кло, он думал вовсе не о службе.

Когда он стал инспектором Контроля, пришлось пройти неприятную, но уже обязательную к тому моменту процедуру — прививку самой Гнили. Несмотря на то, что Маан в деталях знал мельчайшие подробности этой операции, две ночи перед этим он мучился бессонницей. «Этот метод надежен, — сказал тогда Мунн, выступая перед ними, — и слава Богу, потому что это единственная по-настоящему надежная вещь в нашем арсенале. Вам просто привьют нулевую степень Гнили и почти тотчас ее купируют, нейтрализуют, сделав невозможным дальнейший рост. Здесь не о чем волноваться. Вы ведь знаете, когда-то люди боялись и прививки от оспы».

Маан не знал, что такое оспа, но он хорошо знал, что такое Гниль. Он знал, что с человеческим телом может создать эта рожденная на Луне инфекция, с какой жадностью она тянется к тому, что долгие века считалось самым совершенным существом в Солнечной системе, и с какой варварской бессмысленностью уничтожает его, превращая в свою противоположность. Двое из кандидатов в инспектора за день до этой процедуры отказались. Они были смелыми выдержанными людьми, но в каждом человеке есть внутренний барьер, не пускающий дальше какого-то не всегда видимого предела. Они не смогли переступить свой.

Маан смог.

И ничего ужасного не произошло. Два или три дня у него держался небольшой жар, потом пропал и он. Не страшнее, чем переболеть простудой. После этого многое изменилось, и прежде всего в нем самом. Теперь, просыпаясь, он открывал глаза с новым чувством. Чувством неуязвимости. Он не боялся Гнили и мог себе это позволить, как еще несколько сотен человек на этой планете. Его тело теперь представляло несокрушимый замок для Гнили, в который ей не суждено было проникнуть. И еще у него появилось чутье, пусть поначалу он едва ли мог с толком им пользоваться. Он стал ощущать присутствие Гнили рядом — неявное, сокрытое присутствие. Как счетчик Гейгера, способный улавливать невидимое, но гибельное излучение изотопов.

«Ты смелый парень, — сказал ему Мунн, — И талантлив, насколько я могу судить. Я думаю, у тебя впереди хорошее будущее».

Он не соврал, хитрый старик. Хотя тогда Мунн еще не был стариком, но его возраст уже невозможно было угадать. У Маана и в самом деле оказалось хорошее будущее и, чтобы получить право на него, он вкладывал в службу всю свою жизнь, подчиняя ей свои привычки и желания. Он был собран, обязателен, дисциплинирован и в то же время решителен в действиях, что тоже высоко ценилось, словом являл собой образец идеального служащего Контроля. Это, конечно, было замечено.

Еще он хорошо помнил, как они с Кло переехали в свой дом. Это было позже, гораздо позже, но воспоминания об этом дне были так сильны, что годы были неспособны их стереть. Маан уже был начальником отдела, пусть совсем небольшого, из трех человек, и у него уже был тридцатый социальный класс. Это давало право на собственную жилищную площадь, возможность, казавшаяся даже в детстве настолько невозможной, что о ней не стоило и мечтать. Двадцать пять квадратных метров! Собственная кухонька с термо-печью, теле-аппарат, раздельные комнаты… Они с Кло несколько часов просто переходили из одной комнаты в другую и молча озирались, не в силах представить, что все это отныне принадлежит им. В тот день они ели пирожные с пастой из сладкой фасоли и пили настоящее, изготовленное из экстракта винограда, вино. Этот ужин стоил Маану половины еженедельных социальных очков, но ему не приходилось жалеть об этом. Потом они с Кло занимались любовью, и это было как-то по-особенному, они чувствовали себя свободными, безмятежными, вольными… Как давно это было!

— Папа!..

— Что? — Маан встрепенулся. Оказывается, задумавшись, он уставился в матовый потухший экран теле и так сидел, не слыша ничего вокруг.

Он всегда считал такие приступы ностальгии стариковским занятием, но сейчас эта мысль не вызвала раздражения, даже напротив. «А что мне еще делать? — подумал Маан, садясь на свое место за стол, на который Кло уже ставила тарелки с однородной светло-зеленой массой протеинового мусса, — Не так уж много развлечений у пенсионеров. Ребята, конечно, будут заходить в гости, но изредка — у них и без того дел будет по горло, уж не стариков навещать… Можно будет сидеть в мягком кресле под кондиционером день напролет, вспоминать былые деньки, еще не сокрытые непроглядной пленкой старческого склероза, может даже покуривать трубочку, пуская в сторону густые клубы дыма…».

Да, он вполне может теперь это себе позволить. Когда-то Кло запретила ему курить. Она считала, что табак обходится в слишком большее количество социальных очков, и была права, не каждый мог разрешить себе подобную привычку. Уж точно не с ребенком на руках.

Не спрашивая разрешения, Бесс включила теле. Плоский экран наполнился красками, слишком яркими чтобы существовать в реальности.

— Ты слишком много смотришь теле, — с неудовольствием сказала Кло, — Ты же знаешь, что это вовсе не полезно.

— Я смотрела полчаса сегодня! — вскинулась Бесс, — И за едой-то можно?

— Теле плохо действует на пищеварение. Ты ведь знаешь это?

Она скривилась.

— Знаю… Папа, можно?

— А? Ну, пусть. Пусть смотрит. Только недолго.

Кло удивленно приподняла бровь. Раньше Бесс не очень-то часто обращалась к Маану с подобными просьбами, да и он сам отнюдь не покровительствовал ее слабостям. Но вслух ничего не сказала, напротив, едва заметно улыбнулась. Видимо, подобная перемена в отношениях с дочерью ей понравилась.

Держать левой рукой ложку было неудобно, Маан ел медленно, тщательно пережевывая каждый кусок. Возможно, сам по себе протеиновый мусс был не такой уж плохой штукой, подумалось ему, когда он старался поддеть рыхлые зеленоватые комья, похожие на слипшиеся водоросли, но его запах сам по себе способен отбить аппетит.

Когда он последний раз ел что-то, не выращенное в огромном пастеризационном чане? Память услужливо подсказала — в «Еловой ветви». Он ел салат, настоящее картофельное пюре, бобы… Конечно, питаться так каждый день — роскошь, непозволительная даже его классу, но изредка он позволял себе подобное. И там был еще этот смешной старик, как его… Менесс. Бент Менесс. Старик со старым пистолетом в дипломате. «Мне просто стало легче. Совсем немного. Как будто старость забыла про меня на один месяц» — так он сказал тогда, в последние минуты своей жизни, прекращенной одним гулким выстрелом из его, Маана, пистолета. Этот человек был очень стар по меркам Луны, он родился еще на Земле и, видимо, только поэтому столько протянул. А ведь он, наверно, тоже чувствовал сперва что-то похожее. Тоже ощущал растущую бесполезность, ухудшающуюся день ото дня функциональность сдающегося под напором времени тела, слышал никчемную фальш в словах окружающих. Звучит ужасно, но наверно Гниль даже помогла ему. На какое-то время, пока в нем тлела первая стадия, он чувствовал себя гораздо лучше. Наверно, это было похоже на возвращение молодости. Бедный старик, он даже не догадывался, какой ценой получил это. А узнав цену — отказался ли бы? Мысль была неожиданная и неприятная, как комья мусса в тарелке. И Маан поблагодарил судьбу и самого Мунна за то, что у него самого не могло возникнуть даже соблазна задать подобный вопрос самому себе.