Проклятье Жеводана - Джек Гельб
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Очевидно, моя уступка сильно сблизила меня с сыном. Лю, хоть и был моей кровью и плотью, аристократ по рождению, нельзя было отрицать его диковатости, на которую я с родительской любовью закрывал глаза. Жак и его шайка не знали о происхождении глухонемого калеки. Шарлотта попросту представила им Лю, бедного подкидыша. К счастью, дети, существа довольно жестокие сами по себе, нашли в убогом себе друга, а не мишень.
Жак и его друзья ели с Лю за одним столом. Мой мальчик, уже привыкший к абсолютной вседозволенности, швырнул в одну из девочек краюху хлеба. Какое же смятение охватило кухарок, подающих в тот день еду к детскому столу!
Они переглянулись между собой, пока занималось большее веселье. Жак вылил воду за шиворот кому-то из своих, обиженная девчушка не оставалась в долгу и стукнула ложкой по лбу не Лю, к счастью, а его соседа. Прислуга так и стояла в оцепенении, пока детвора веселилась. Только когда стайка оборванцев повыскакивала из-за стола и убежала прочь, играть в саду, я понял, насколько в Святом Стефане тихо без детей.
* * *
Питер не разделял моего восторга относительно юных обитателей госпиталя. Стоило этой резвой стайке пронестись по коридорам или их звонкий смех слышался где-то во дворе, Янсен был заметно опечален.
– Хотя бы Лю есть с кем играть, – Питер находил хоть какой-то оптимизм в сложившейся ситуации.
– Вам так досаждают эти дети? – интересовался я.
– Вы, мой дорогой, слишком дорожите нашей дружбой, так что скажу как есть, – ответил Питер. – С самых первых дней Святой Стефан был полон чудачества, и вы тому виной, граф Готье.
– Какие же чудачества вам бросились в глаза в первые же дни? – удивился я.
– Да хотя бы росписи внизу, – добродушно улыбнулся доктор.
Я опешил и сделал несколько глотков поостывшего чая. Взгляд уставился на однотонную скатерть и металлические блюдца с ребристыми завитками сливочного масла.
– Жизнь и без того щедро преподносит нам разного рода неожиданности, – меж тем продолжал Питер. – И дети являются самим воплощением этого сумбура. Не думаю, что вы примете это на свой счет, но ради всех святых, граф, будем откровенны? Дети поступятся своими интересами, лишь бы бунтовать против воли наставника. Такова уж их природа, хроническая и необузданная. Лю на удивление способный и понимающий мальчик, несмотря на его глухоту. Из него выйдет толк, чего я совершенно не могу сказать об этой шумной шайке.
– Никогда не думал, что вам не нравятся росписи, – обескураженно пробормотал я.
* * *
Я сидел в своем кабинете и записывал наблюдения относительно больных, когда явилась Шарлотта и принесла чай.
– А, это ты, – пробормотал я, потирая переносицу и убирая перо.
– Ваша светлость хотели со мной говорить? – чуть удивленно спросила она.
– Да, это не займет много времени. Прошу, – я указал на место перед собой.
Шарлотта приняла приглашение, прибирая черное сукно своего теплого платья.
– Эта детвора еще не выпила из тебя всю кровь? – осведомился я.
На губах девушки мелькнула добрая улыбка, взгляд смущенно опустился.
– Нет-нет, что вы! – ответила она. – Они славнее, чем кажутся на первый взгляд. У них доброе сердце, и они заботятся друг о дружке. И о Лю заботятся.
– Вот это меня волнует больше всего, – кивнул я.
– Их излюбленная игра – прятки. Вот тут Лю обставляет их всех. Как где запрячется – так Жак с друзьями зовет меня, чтобы я помогла отыскать. Все вверх дном перероем, как сквозь землю провалился! Как же в первый раз мы страху натерпелись! А он сам выходит. Видно, заждался. Когда же Лю водит, находит ребятню в два счета. Сперва мы чуть-чуть, лишь самую малость журили его, плотнее завязывали шарф, скрывая глаза. А ему хоть бы хны – все равно находит. Вот придумали новую забаву – найдем какую-нибудь пуговку, монетку – мелочь, которую не сыскать, и прячем от Лю.
– И что же? Находит? – Я внимал ее рассказу с откровенным наслаждением.
– Каждый раз, ваша светлость! – поклялась Шарлотта.
– До чего же славно. – Я радостно развел руками.
* * *
Зима перевалила за половину. На дворе стояло 27 января 1765 года, когда мне пришло письмо, сбившее меня с толку. Капитан Жак Дюамель подал в отставку, и ныне его место займет кто-то другой. Капитан сейчас с семьей остановился в доме неподалеку от Лангедока. Он сам не преминул написать об этом, и мои глаза отказывались верить написанному. Будто бы прямо сейчас передо мной стоял здоровяк, от которого веет терпким вином из Тулуза. Его напористость и упрямство не были сломлены ни гиблыми топями, ни проливными холодными дождями.
Боясь потеряться в догадках, я тотчас же набросал ответное письмо, которое послал вперед себя, а сам спешно отдал приказания готовиться к отъезду. На следующий же день я был в пути.
* * *
Прибыл я поздно ночью. Все вокруг замерло. Мягкая зима устлала здешний скромный дворик ровным, аккуратным полотном снега, которому суждено растаять уже завтра. Одинокий огонек тихо дышал в окошке на первом этаже. Стараясь не разбудить домочадцев, я ступал бесшумно, когда морозящий душу ужас пронзил меня.
Повинуясь порыву, я резко обернулся, чувствуя, что за мной следят. Там, в тени крыльца, я не заметил, не мог заметить узенькую скамью. На ней сидел человек. Я напряг глаза просто до физической боли, прежде чем признал капитана. Жак был в том же походном сюртуке и тяжелых сапогах. В руках его покоилось ружье.
Опустившись подле него, я перевел дыхание. Его угрюмый мрачный вид был обусловлен и поздним часом, и скверной его тяжбой со Зверем, в которой капитан поверженно отступил.
Этот взгляд, разбитый и пустой, красноречивее прочего поведал мне о том, что Дюамелю не суждено вернуться в строй еще долго. Оставалось только надеяться, что капитан поделится со мной своим страшным откровением, которое застыло на его лице, которое выгнало его посреди ночи из теплой постели, из объятий жены на зимнюю стужу. От него несло пойлом. Эта вонь не имела ничего общего с тем душистым запахом вина, который разливался богатым букетом в палатке, когда за окном моросил холодный дождь. Сейчас пахло отчаянием, слабостью и болезнью.
– Тогда луна была больше, – произнес Жак.
Я свел
