Армагед-дом - Марина Дяченко

С пятнадцати лет он придумывал и разрабатывал какие-то программы для вычислюхи, и одна из них как нельзя лучше подходила к задачам по мультифакторному анализу. «Несите все, – сказал Костя Лидке. – Любые сведения. Вплоть до излюбленных словечек-паразитов, вплоть до оценок в табеле за первый класс. Собственноручные автографы, детские рисунки, отпечатки пальцев. Все, что раздобудете».

– …Пусти зайца-молодца в Малые Воротца, небо красненько, травка черненька, злая глефа на пороге, уноси, зайчишка, ноги, лиска, мишка, воробей, ну-ка спрячемся скорей…

Сосредоточенный Андрей (в свидетельстве о рождении Лидка записала «Андреевич») сидел на ковре, перед ним горкой лежали туловище пластмассового пупса, отдельно голова и четыре конечности. «Врачом будет», – подумала Лидка без особого энтузиазма.

…Исходная Лидкина посылка была доказать, что Ворота являются фактором направленного отбора. А вот по какому признаку – гм, хотелось бы выяснить.

Она поднимала архивы ЗАГСов, соцстраха и ГО. Ее интересовали не все погибшие во время эвакуации, а только те из них, кто не пережил своего первого апокалипсиса. Люди младшего поколения, так и не оставившие потомства.

Таких, как ни странно, было неожиданно много. Почти сорок процентов от всех погибших, притом, что молодежь и бегает быстрее, и легче переносит физические нагрузки. Еще сорок процентов составляли пожилые люди и старики, для которых апокалипсис был третьим-четвертым. И около двадцати процентов – все остальные.

По ночам Лидке снилось огромное дерево, из толстых черных веток которого лезли под солнце молодые побеги. И некто с садовыми ножницами аккуратно подрезал их, придавая свободному гиганту форму садового куста. Не просто стриженного, а стриженного прихотливо…

Каждая отстриженная веточка – имя. Вот, например, Сотова Яна Анатольевна, первый год пятьдесят третьего цикла – двадцать первый год пятьдесят третьего цикла. Или сын академической дамы, Дорожко Виталий Николаевич, второй пятьдесят четвертого – двадцать первый пятьдесят четвертого. И таких карточек – ящик за ящиком, полка за полкой, вот уже несколько шкафчиков накопилось.

По каждой «отрезанной ветке» она собирала максимальное количество данных. Цвет глаз, волос, рост, вес. Особенности характера, склонности, успеваемость в школе. Данных не было, приходилось выцарапывать их буквально по крупице, приходилось разыскивать бывших учителей, встречаться с ними под видом корреспондента (многие верили) и расспрашивать о погибших школьниках, как если бы они были живыми.

Лидка разыскала данные и по своим бывшим ученикам. Только из максимовского класса погибли семеро (проклятый Стужа! проклятый апокалипсис!). Беленькая кукла Вика погибла тоже, а вот о дочери гэошника Тоне Дрозд сведений не было. «Выжила, – подумала Лидка. – Такие всегда выживают».

И она добавила еще семь карточек в свой архив. И в тот день не стала больше работать, поехала к морю и долго сидела, глядя на ползущие вдоль берега баржи…

Весь собранный материал она несла Косте. «Еще, – говорил тот. – Мало. Для статистической подборки в самый раз. Для настоящего мультифакторного – мало…»

Двухлетняя упрямая Юля стояла посреди группы, и вокруг ее тапочек растекалась лужа; возле шкафчика шла активная торговля, торговались толстенький Вовка и рева Аллочка.

– Взвесьте мне еды.

– Хлеба или огурцов?

– Огурцов.

– Вот, пожалуйста… Чего еще?

– Еще еды.

– Еще огурцов?

– Да!

Маленький Андрей, позабыв про расчлененного пупса, поднялся на ноги и неотвратимо, как возмездие, зашагал к домику из кубиков, только что сооруженному его ровесником Толиком. Толик почуял опасность, схватил домик в охапку – с грохотом разлетелись деревянные кубики – и потащил прочь, роняя по дороге обломки интерьера.

Лидка подошла. Взяла Андрея на руки, крепко прижала к себе, упреждая слабые попытки вывернуться и поспешить вслед за похитителем домика.

…Костя, допущенный до мощнейшей вычислительной машины, похож был на кота, которого купают в сметане. Оставил работу сторожем, жил впроголодь – Лидка подсовывала на стол бутерброды, увлеченный работой Костя уничтожал их не задумываясь.

– …Лидия Анатольевна, но если он существует, отбор… Если он проводится кем-то или чем-то вот уже пятьдесят с лишним циклов – значит, когда-нибудь материал сделается совсем однородным? То есть тот признак, по которому идет отсев, исчезнет вовсе?

Лидка пожимала плечами:

– Вероятно.

– И мрыги тогда прекратятся? Как лишенные смысла?

– Не знаю. Наверное.

– То есть для того, чтобы прекратить апокалипсисы в ближайшие несколько циклов, человечеству надо всего-навсего перебить особей, неугодных хозяевам Ворот?

Лидка вымученно улыбалась:

– Скорее всего, у Ворот нет никаких хозяев. Костя. Не надо… упрощать.

Операторы вычислительного зала поглядывали на них с опаской и уважением. Лидкина картотека, перенесенная на монитор, выглядела внушительно и страшно. С экрана глядели молодые лица людей, так и не оставивших потомства. Отсеченные веточки, на каждого из них имелось досье, более или менее толстое.

Предстояло определить признак или комплекс признаков, общий для всех, кто не дал потомства. Нечто, отличающее и Лидкину сестру, и красивую девочку Вику, и несчастного сына академической дамы от прочих, выживших.

Многие гениальные идеи на первый взгляд кажутся ересью.

– Пись-пись, – печально разведя руками, констатировала Юлечка. И самокритично добавила: – Сты-ыдно.

Ночью Лидке опять приснился апокалипсис. Только дети почему-то оставались маленькими.

И Андрей.

Толпы взрослых текли по улицам, не слушая команд по радио, не глядя под ноги.

– Пропустите! Здесь дети! Пропустите!

Никто не слышал.

Инстинкт самосохранения гнал их, как стадо. Гнала слепая вера в исключительную ценность собственной жизни.

– Пропустите! Это же ДЕТИ!

Она бежала, прижимая к себе Андрея.

И так, на бегу, проснулась.

Счастливы курицы. Могут накрыть потомство крыльями, свято уверенные, что уж под крышей-то из перьев цыпленку ничего не грозит.

Глупые, счастливые куры.

Лето прошло без намека на отпуск. Хорошо, что ясли по-прежнему работали и даже вывозили детишек на пляж – три раза в неделю.

– Лидия Анатольевна, – сказал однажды Костя, и что-то в его голосе заставило Лидку вздрогнуть.

– Что?

Костя улыбнулся. Упал в кресло, закинул ногу на ногу. Старые потертые брюки лоснились на коленях.

– Что, Костя?

– Проверить надо одну вещь, – Костя поднес к носу палец, явно собираясь поковырять в носу. Одумался, опустил руку. – Надо проверить всех наших… всех этих ребят на склонность к музыке.

– Чего?

– Ну, музыкальные способности. Кто пел хорошо, кто в музшколе учился, кто в самодеятельности участвовал… Заново опросить всех знакомых, но налегать именно на этот пункт.

– Заново?! – спросила Лидка с ужасом.

Костя молитвенно сложил руки:

– Надо, Лидия Анатольевна!

Из приоткрытой форточки дул сырой, совсем уже осенний ветер.

«Предполагаемые способности к музыке». Они, не пережившие первого апокалипсиса, были блондинами и брюнетами, отличниками и троечниками, рослыми и маленькими, умными и глупыми, добряками, эгоистами, спортсменами, хулиганами, маменькиными сынками – точно в той же степени, как и их ровесники, благополучно выжившие и наплодившие потомство.

Но почему-то «предполагаемыми способностями к музыке» среди них, погибших, обладали всего два-три процента.

– Критерии, – сказала Лидка хрипло. – «Способности»… размыто. Так, погоди, Костя, дай мне сообразить.

Костя терпеливо ждал. Лидка смотрела на бумажную змею-распечатку и не могла сосредоточиться; вспоминалась Яна. Как она пела, гремя на кухне грязной посудой: «Мой со-оловей о розе-е…» Мама морщилась. Яна пела громко и с чувством, вот только слушать ее было невыносимо; в музыкальную школу ее в свое время не взяли, зато в обычной, общеобразовательной, ставили четверки по пению. Из уважения к старанию и общей успеваемости.

– Костя… как ты к этому пришел?

Бывший сторож скромно улыбнулся.

Следующие полчаса он рассказывал ей о своем методе, рисовал что-то на листке бумаги, перекладывал предметы на столе. Лидка хлопала глазами и сама себе казалась тупой до безобразия двоечницей.

– Не понимаю, – призналась она наконец.

– Поймете, – мягко пообещал Костя.

Ему уже виделись переполненные академиками залы, передовицы центральных газет, премия, отдельная квартира и мотоцикл. Почему-то именно мотоцикл был для Кости символом сбывшихся надежд. Стенка перед его рабочим столом заклеена была изображениями мотоциклов, и маленькая оловянная моделька стояла прямо на мониторе.