Если небо молчит - Дмитрий Герасимов

– Жизнь – жестокая штука. – Корж вздохнул и погладил ее по волосам. – Она мстит тому, кто на нее не похож. – Он огляделся по сторонам. – Пойдем отсюда, Ритка, а то мы стали центром внимания. Ишь, жала выставили!

Продавцы за прилавками таращились на них с любопытством и с некоторым испугом. Чумазые дети хихикали. Маргарита чувствовала себя раздавленной, побитой и глубоко несчастной, словно это ее, а не Антиоха сейчас пинали ногами и валяли в грязи.

– Пусти меня. – Она отстранилась от Коржа и, пошатываясь, медленно направилась туда, где продолжал бесчинствовать охранник.

– Куда?! – Сашка снова ухватил ее за руку. – Нам в другую сторону.

– Я – медик, – пробормотала она. – И должна оказать первую помощь…

Корж выхватил из кармана телефон.

– Не беспокойся, я вызываю «Скорую». Вот, смотри… – Он защелкал клавишами. – Моргнуть не успеешь – наш коммерсант ореховый окажется опять на казенных харчах. Лафа!.. Алло!.. «Скорая»?.. Центральный рынок! Срочно! Человек чинил крышу, поскользнулся и упал с пятиметровой высоты!.. Срочно, я сказал!..

– Мне пора домой, – устало произнесла Маргарита.

– Я отвезу, – кивнул он.

– Не нужно. Доберусь сама…

В августе в Сыром Яру вечереет стремительно. Маргарита едва успела дойти до остановки «Сыроярский рынок» и втиснуться в переполненный автобус, как на городок обрушились грязно-синие сумерки.

Она с грустью смотрела в окно на проплывающие дома с остроугольными крышами, шевелящими на ветру тараканьими усами телевизионных антенн, на крохотные дворики с разноцветными скамейками, облепленными обрывками газет, с детскими горизонтальными качелями, на которые, чтобы перевесить ребенка, нужно усадить мамонта, и мусорными контейнерами, похожими на груженые океанские танкеры. Она рассеянно провожала взглядом обгоняющие автобус машины, сияющие звездами габаритных огней, хлопала влажными ресницами и изо всех сил крепилась, чтобы снова не расплакаться. Она силилась понять, почему ей так скверно, так тоскливо и так одиноко. Ведь в отличие от того же Антиоха, который в этой жизни один как перст, у нее есть чудесный и самый лучший на свете Антошка, есть мать, которая при всем своем тяжелом и мрачном характере все равно ей опора, поддержка и родная душа, есть Максим, который когда-нибудь непременно поймет, что не прав, и вернется туда, где его ждут и по-прежнему любят. А между тем на сердце такая тоска, такая ноющая боль, будто ей, как и Антиоху, нет места среди людей, будто нет у нее надежды на чье-то понимание, великодушие, сочувствие и тем паче любовь. Не может быть, чтобы Сашка оказался прав, и судьба давно распределила роли между людьми. Если Антиох – «лузер», «сорняк», значит, и она такая же. Значит, и ей на роду написано быть битой, презираемой всеми и одинокой. Они с Антиохом очень похожи, только мудрый бородач не тяготится своей планидой, а она близка к унынию и даже отчаянию.

Он сказал, что человек должен быть готов к тому, что в ответ на мольбы услышит молчание. Почему небо молчит, если в мире царит несправедливость, если льется кровь и не затихает боль? Почему одиночество и скорбь не получают награды или хотя бы утешения, а злость и жестокость находят удачу? В конце концов, разве такие очевидные и безответные вопросы – это «справедливость грибочка»?

По проселочной дороге, ведущей к «чертовой избушке», гулял ветер. Он гонял по земле сырую пыль, гладил траву и глухо стонал, запутавшись в соснах. Солнце окончательно утонуло в лесном море, оставив на небе бледные мерцающие разводы, похожие на угасающие вспышки осциллографа.

Маргарита шагала к дому, пытаясь выстроить в голове в хронологическом порядке все напасти и беды последних дней.

На работе – убийца. Он запер ее в процедурной, расправился с беспомощным человеком, а потом подбросил на рабочий стол табличку с именем жертвы. Потом – Битюцкий. Старик умер при странных обстоятельствах, успев сообщить имя предполагаемого душегуба, больше похожее на ребус: «журна… евге…». Трусливый Щевьев отказался признать, что давал предписание капать кавинтон. Коллеги считают ее неудачницей, если вообще не преступницей. Одним словом, на работе все как никогда скверно и жутко. Что еще? Максим! Его фоторобот разослали по городам и весям как портрет человека, подозреваемого в убийстве! Хуже того, Максим и этот несчастный Свирский, похоже, действительно были знакомы, а выяснилось это, увы, не без ее помощи!.. В городке лютует банда жестоких, кровожадных «псов», что само по себе страшно. А на дверях ее дома кто-то оставил зловещую метку – страшно вдвойне. И что же Корж? Как познается во всех этих бедах ее лучший друг? Чем он помог ей? Защитил? Утешил? Успокоил? Он попросту посмеялся над ее страхами, не поверил опасениям и догадкам. Но еще хуже – не поверил фактам. И как итог даже не стал возиться с расследованием убийства, нахамил врачам и, вероятно, окончательно испортил ее и без того непростые отношения с коллегами. Зато, словно гончая, почуявшая след, бросился доказывать вину Танкована. Сашка Корж, ее защита и опора, оказался взяточником, циником и просто мстительным, жестоким человеком. То, как он поступил с безобидным Антиохом, окончательно разрушило его авторитет в глазах Маргариты. А еще – палец… Глупость, конечно, но этот забинтованный палец, может быть, тоже о чем-то говорит. И хотя он – ничто в сравнении с остальным, но все-таки вспоминается «до кучи». Еще не хватало, чтобы Сашка нарисовал ей «пса»! Впрочем, лучше, чтобы это действительно был он, а не настоящие бандиты!..

– Как поживают родственнички? – Мать встретила ее на пороге, поигрывая в руке полотенцем. – Надеюсь, все хуже и хуже.

– Ну зачем ты так? – укоризненно покачала головой Маргарита. – Они нам ничего плохого не сделали.

Нонна Карловна посторонилась, пропуская дочь в дом. На ней был нарядный передник, вязаная розовая кофточка и смешные фланелевые шаровары, делающие ее похожей на кухарку из восточной сказки.

– Прям уж не сделали, – проворчала женщина и закинула полотенце на плечо. – Весь их род мелкопакостный из одной глины слеплен!

– Мамочка! – Антошка выскочил из комнаты, размахивая над головой альбомом. – Я ждал тебя! Ты порисуешь со мной?

– Обязательно, – пообещала Маргарита. – Вот только переоденусь, поужинаю и сразу сядем с тобой рисовать, малыш.

– Чур, мои фломастеры – синий, красный и черный! – хитро прищурился мальчуган. – Договорились, мама?

– Договорились, – кивнула та. – Я буду рисовать небо, солнышко и лес, поэтому мои – голубой, желтый и зеленый. – Она повернулась к матери: – Если ты под мелкопакостным подразумеваешь Максима, то он, мама, слеплен из иной глины, нежели его родители.