Второй фронт. Антигитлеровская коалиция: конфликт интересов - Валентин Фалин

Не сошла ли на столицу США куриная слепота, и там ненароком запамятовали, что по британской терминологии «одобрение в принципе» ни в чем не связывает и ни к чему не обязывает? Руководители Соединенных Штатов гнали от себя допущение, что Черчилль принимает их за простофиль. На веру бралось пустословие премьера, коим тот украсил свою телеграмму в Белый дом 1 апреля 1942 года: «Теперь все зависит от колоссальной русско-немецкой битвы. Кажется, крупное немецкое наступление не начнется до середины мая или даже до начала июня. Мы делаем все возможное, чтобы помочь, а также ослабить удар. Мы должны будем вести бой за каждый конвой, идущий в Мурманск. Сталин доволен нашими поставками. Они должны возрасти на 50% после июня, но будет трудно сделать это ввиду новых боевых действий, а также из-за нехватки кораблей. Только погода сдерживает наши непрерывные интенсивные бомбардировки Германии». И т. п.[558] Внешне все благородно и добродетельно, а в действительности – низкий обман.

Как напишет биограф А. Брука, начальник британского штаба и его коллеги не «связали» себя планами вторжения в Европу через Ла-Манш в 1942 году или даже в 1943 году, а просто согласились с желательностью произвести высадку, если – и только если и когда – условия позволили бы гарантировать ее успех[559]. Участник событий тех дней британский генерал X. Исмей вспоминал: «Наши американские друзья отправлялись домой удовлетворенными под ошибочным впечатлением, что мы приняли на себя обязательства (по операции вторжения через Ла-Манш)… Ибо, когда после весьма тщательного изучения вопроса мы вынуждены были сказать, что, безусловно, возражаем против этого предприятия, они сочли, что мы нарушили данное слово»[560].

Между тем мобилизационные планы и программы военного производства и оснащения войск начали в США подстраиваться под план «Болеро». В частности, было решено полностью снабдить оружием и техникой проходившие в Штатах обучение американские войска, с тем чтобы прямо с мест формирования отправлять их на театр военных действий. Англичане, в свою очередь, сообщили в Вашингтон данные по развертыванию британских вооруженных сил на 1942 год без намека на уклонение от «обговоренных» планов. 10 июня Дж. Маршалл оформил приказом создание Европейского театра военных действий (Финляндия, Норвегия, Швеция, Британские острова и Исландия, Испания, Италия, Франция, Балканы и Германия) и назначил его командующим Д. Эйзенхауэра. Но к моменту прибытия группы Эйзенхауэра в Лондон (24 июня) планы вторжения на континент превратились в призрак.

В апреле-мае 1942 года перед Рузвельтом как верховным главнокомандующим был поставлен вопрос об уточнении распределения американских сил и средств между Атлантикой и Тихим океаном. При рассмотрении заявок президент не дал образцов строгой последовательности, что побудило Дж. Маршалла предостеречь его: «Если осуществление плана „Болеро“ не будет нашей главной задачей, я рекомендовал бы отказаться от него» и «официально известить англичан, что соглашение, недавно принятое в Лондоне, должно быть аннулировано».

Рузвельт среагировал поначалу уклончиво: выразил «полное согласие» как с Маршаллом, так и с Кингом, отстаивавшим целесообразность большей активности на Тихоокеанском театре военных действий. И в тот же день, 6 мая 1942 года, разослал Гопкинсу, Стимсону, Ноксу, членам комитета начальников штабов памятную записку с изложением своих взглядов на стратегию.

Курс на открытие нового Атлантического театра требовал, отмечал глава администрации, «очень высоких темпов подготовки боевых операций». Несмотря на «возражения со стороны американского и английского морского командования против начала военных действий на Европейском театре еще в 1942 году», он считал «это необходимым». Президент обосновал важность открытия «регулярных военных действий по ту стороны Атлантики в 1942 году» потребностью «отвлечь немецкие ВВС и сухопутные войска с русского фронта», где советские армии «уничтожают больше живой силы и техники армий государств оси, чем все 25 союзных стран, вместе взятые». «Обстановка требует начать военные действия не в 1943 году, а в 1942 году», – заключал Рузвельт. В недавнем меморандуме союзников говорилось, что по вопросу о втором фронте достигнуто соглашение открыть таковой при наличии снаряжения и вооружения. Союзники далее заявили, что, если России будет угрожать серьезная опасность, возможно, придется создать второй фронт даже в случае, если совместную операцию англичан и американцев придется назвать «операцией отчаяния». «Если мы решим, что крупное наступление должно быть только в Европе, то быстрота действий приобретает первостепенное значение»[561].

«Если мы решим…» – ключевая фраза. Обстоятельства не просто возникают и регистрируются, но и при наличии желания и воли преодолеваются. Из президентского меморандума оставались неясными масштабы операций и их конкретное содержание. Выбор был большим – «налеты диверсионно-десантного характера» с отходом в пределах двадцати четырех часов; «супердиверсионные операции» силами до пятидесяти тысяч человек, ограниченные двумя-семью днями; «создание постоянного фронта», обеспеченного вооруженными силами, достаточными для того, чтобы противостоять попыткам противника сбросить их в море. В осуществимость последнего варианта Рузвельт не верил. Он не напирал на план «Болеро». Его больше интересовало, как показать американский флаг «по ту сторону Атлантики». Где – вопрос второстепенный.

Момент истины настал в ходе визита В. Молотова в Лондон и Вашингтон. По прибытии в британскую столицу советский представитель поставил в центр обсуждения проблему открытия второго фронта, и он имел все основания поступать так в свете личного послания Рузвельта Сталину, переданного 11 апреля 1942 года через постпредство СССР в США, а также последовавшего за ним обмена мнениями с главой правительства США.

В послании говорилось о желательности обсудить в ближайшее время «предложение, связанное с использованием наших (американских) вооруженных сил таким образом, чтобы облегчить критическое положение на Вашем (советском) Западном фронте». Президент ставил советскую сторону в известность о том, что Гопкинс делегирован в Лондон для проработки данного предложения[562].

Свои соображения Рузвельт конкретизировал в беседе с М. Литвиновым 14 апреля. Согласно докладу полпреда, президент поручил «указать англичанам», что «второй фронт является абсолютно необходимым», и выразил заинтересованность в том, чтобы мы (советская сторона) «помогли ему и укрепили его» ввиду колебаний англичан. 21 апреля Рузвельт намекнул Литвинову на неуспех миссии Гопкинса и Маршалла. По его словам, англичане хотели бы отложить второй фронт на 1943 год.

Президент предложил, чтобы В. Молотов начал свою миссию с Вашингтона и смог затем выступать в Лондоне также от имени американцев[563].

По каким причинам приглашение Рузвельта начать в США переговоры о втором фронте не было принято, автору неизвестно. Какую-то роль могла сыграть дезинформация, коей умело и систематически занимался Черчилль. За отсутствием подвижек в вопросе о признании незыблемости западной границы СССР, в объяснении перебоев с отправкой военных грузов в Мурманск и прочего всегда в трактовке премьера маячила тень американцев. Пример – послание Черчилля Сталину 9 марта 1942 года[564]. Так или иначе, до Тегерана у советского руководства установился с англичанами более плотный контакт, чем с официальным Вашингтоном. Принятый для поездки Молотова компромиссный вариант – предварительное обсуждение проблемы второго фронта с Черчиллем, потом переговоры с президентом и завершающие беседы опять в Лондоне – явно не был оптимальным.

Британский премьер не оспаривал проведенную советским представителем связь между стратегией нацистов и отсутствием угроз рейху с Запада. Он заявил в ответ, что Англия и США исполнены решимости осуществить вторжение на континент в кратчайший возможный срок и максимально крупными силами. Техническая сторона высадки, однако, еще требует проработки. И как бы между прочим заметил, что в предвидении такой операции он еще в августе 1941 года предложил Рузвельту развернуть строительство десантно-высадочных судов и средств, но (в подтексте – из-за близорукости США) их строилось слишком мало. Плохо подготовленное вторжение, обреченное на провал, не упускал добавлять Черчилль, не принесло бы пользы ни России, ни общему делу союзников[565].

Как сознавался Черчилль в мемуарах, его подлинные суждения коренным образом расходились с тем, что он сообщал в апреле-мае 1942 года Рузвельту. Следовательно, и В. Молотову он говорил не то, что думал, ибо сказанное наркому не отличалось от сказанного президенту.